Жильбер Синуэ - Сапфировая скрижаль Страница 19

— Послания? Какого послания? Араб беспомощно развел руками:

— Не знаю. Он всего лишь сказал «послание».

— А потом?

— Увы, оставшуюся часть разговора я не слышал. Меня позвала супруга хозяина, и мне пришлось помогать ей по дому. Однако пару раз я проходил мимо кабинета и прислушивался. И услышал обрывки фраз, где речь шла о каком-то плане, и все время мелькало одно имя: Абен Баруэль.

Абен Баруэль, подумал Альварес. Именно так звали того маррана. Значит, араб говорит правду. Если речь действительно идет о каком-то заговоре, нужно срочно поставить об этом в известность кого следует. И все же богатый опыт подсказывал, что надлежит опасаться всего и вся. Даже доносчиков. На тот случай, если этот араб приехал сюда, чтобы запутать следы, если он всего лишь пешка в чьих-то руках, необходимо умело сыграть в предложенную игру. Альварес решил исходить из этого.

— Сулейман, — медовым голосом начал он, — знай, что мы благодарны тебе за твой поступок. Я совершенно уверен, что он продиктован чувством долга. Но… — он указал на лежавшие документы, — я совершенно не вижу, каким образом это дело касается суда Инквизиции.

Юноша буквально подпрыгнул:

— Как?!

— Успокойся. Совершенно очевидно, что ты не знаешь правил, которым мы подчиняемся. Я объясню. Первоочередная задача суда Инквизиции — выслеживать принявших крещение евреев, продолжающих хранить верность вере предков. Подчеркиваю: принявших крещение евреев. Потому что в душах людей иногда бывает путаница. Мы не преследуем евреев как таковых, а лишь тех из них, кто согласился вступить в лоно Церкви и кто, приняв крещение, тайком предает данные ими обеты. Другой аспект нашей деятельности — карать тех, кто совершает деяния или ведет разговоры против веры или Святой Инквизиции. Также у нас есть право изымать и запрещать распространение некоторых произведений, способных смущать души или поселить сомнения в умах. Наконец, мы должны вести борьбу с содомитами и колдунами. Учитывая все вышесказанное, объясни мне теперь, в чем из всего этого можно обвинить твоего хозяина?

Слуга с отчаянным видом провозгласил:

— «Крушение всей политической и религиозной системы, правящей Испанией со дня учреждения Инквизиции!» Вот что он сказал! Что вам еще нужно?!

— Этого недостаточно. Что бы ни говорили наши противники, суд Инквизиции не карает слепо. Он действует на основе права. Иначе с чего бы, по-твоему, мы предоставляли осужденным столько гарантий? Например, требовать подтверждения показаний свидетелей независимыми от следствия людьми. Разве позволяли бы мы им прибегать к услугам адвокатов, если бы не руководствовались справедливостью?

Фра Альварес не счел нужным упомянуть, что этими независимыми людьми были клирики, набожные и отважные служители Церкви, которым было бы трудновато противостоять своим братьям, и что адвоката назначала сама Церковь.

Он ровным тоном продолжил:

— Прежде чем ты уйдешь отсюда, мне бы хотелось узнать, почему ты так хочешь заполучить шкуру этого ибн Саррага. Ведь, в конце концов, ты же мусульманин и араб, как и он. Ну, так почему?

— У меня есть на то причины! — гордо ответил слуга.

— Деньги?

— Никогда!

— Что же тогда?

— Я вам уже сказал: у меня есть причины. Зачем вам их знать?

Священник не стал настаивать.

— Ладно. Пока что остановимся на этом.

Молодой человек собрался было резко возразить, но Альварес решительным жестом остановил его:

— Аудиенция закончена. Сулейман сердито поднялся.

— Вы об этом пожалеете. Вот увидите! Пожалеете, что столь легкомысленно отнеслись к этому делу!

Он так грохнул дверью, что стены затряслись.

Едва оставшись один, монах вскочил с кресла и метнулся к скрытой двери. Ему предстояло сделать две вещи: во-первых, приказать не спускать с араба глаз, а во-вторых, как можно быстрее поставить обо всем в известность фра Торквемаду.

ГЛАВА 7

Да, но жид весь озаряется, блестит, глаза слепит и невидимкою становится, сжигая мизинчик мертвого младенчика…

Сумерки еще цеплялись за вершины Сьерра-Невады, снова показавшейся вдали, но вскоре весь ландшафт погрузится во мрак и воцарится ночь. Сарраг скрипнул зубами. Он не припоминал, чтобы хотя бы раз в жизни испытывал подобное чувство при виде этих гор, предвещавших приближение Гранады. Самое большее через пару дней они въедут в ворота города. Шейх, по-прежнему связанный, пытался справиться с раздражением, терзавшим его с самого ареста, но тщетно. Ярость была слишком жгучей, а возмущение — слишком сильным. Мечта, только-только начавшаяся осуществляться, разбилась вдребезги из-за человеческой глупости. Он немного развернулся на лошади, повод которой был прикручен к седлу ехавшего впереди всадника, и окликнул Эзру.

— Судьбу нельзя предвидеть, ребе. Мы искали путь на небеса и вот едем по дороге в ад.

— А кто виноват? Арабы! Ваши братья! Как обычно, они ведут себя как слепцы, варвары.

— Насколько мне известно, это не мои братья возводят костры, чтобы вас поджарить! — буркнул шейх. — Не будьте дураком.

— О, вам совершенно незачем завидовать христианам! Ваши дальние предки, альмохады, эти берберы, тупые и одержимые, были не более терпимы по отношению к нам. Бывали времена, когда и они тоже вынуждали нас выбирать между верой и смертью!

Сарраг сплюнул на землю.

— Узнаю вашу манеру сваливать все в одну корзину! У большинства мусульман с альмохадами столько же общего, как у вас с попами из Инквизиции!

Он собрался продолжить, когда за тревожным криком раздалась команда:

— Спешиться!

Офицер не успел договорить, как мимо щеки Саррага просвистел арбалетный болт.

— Развяжите нас! — взмолился шейх. Но его голос заглушил грохот пушки. Дымящееся ядро, прилетевшее ниоткуда, смело двух всадников, превратив их в бесформенную кровавую кашу.

— Неверные! — взревел один из солдат.

Все произошло очень быстро. На растерявшихся насридов надвигалась королевская пехота. Эзра отчетливо различил мундиры между стволами пробковых дубов. Поскольку грозная репутация испанской пехоты была хорошо известна, не возникало сомнений, что от арабов и мокрого места не останется. Даже без поддержки артиллерии. Самое смешное, подумал раввин, что они с Саррагом окажутся жертвами сражения, не имеющего к ним никакого отношения. Отчаянным рывком, невзирая на связанные руки, Эзра вывалился из седла и грохнулся на землю. Уже в падении он успел заметить, что шейх последовал его примеру. Снова грохнули пушки, и лошади встали на дыбы, рискуя затоптать лежавших.

— Во имя Всемилостивого, освободите нас! — воззвал Сарраг к кому-нибудь, кто мог услышать.

Но его крик пропал втуне, заглушённый гулом сражения, звоном клинков и свистом арбалетных болтов. Вокруг в клубах пыли метались тени. Противники схватились врукопашную. Сраженные падали, победители устремлялись дальше. Сколько времени длилось сражение? Вполне достаточно, чтобы из двадцати пяти человек арабского подразделения в живых не осталось практически ни одного. Их изрубили на куски. Сарраг с Эзрой лежали неподвижно, уткнувшись лицом в пыль. Настолько неподвижно, что остались живы лишь благодаря тому, что их сочли мертвыми.

Отовсюду неслись стоны раненых и умирающих и голоса снова построившихся в походные ряды и зашагавших на закат королевских пехотинцев. Эзра с Саррагом боялись поднять голову. Послышались приглушенные шаги. А потом, словно кошмар начался снова, резкий голос проговорил:

— Вы заплатите за наших братьев…

Чья-то рука схватила Саррага за воротник и рывком вынудила подняться. Первое, что шейх увидел, — кинжал в руке арабского офицера, и только потом — его залитое кровью лицо. Шейх в ужасе недоумевал, каким чудом этот человек еще жив. Он начал что-то бормотать, чтобы привести офицера в чувство, но тщетно. Тот не слушал. Он бешено скрутил ворот бурнуса Саррага, причем с такой силой, что ткань треснула, обнажив грудь шейха.

— Отправляйся к неверным в ад!

Эзра, бессильный свидетель, хотел закричать, но из горла не вырвалось ни единого звука.

Офицер нацелился на горло шейха. Тот закрыл глаза, отдаваясь на милость Всемогущего.

И в этот миг кончик кинжала замер буквально на волоске от сонной артерии.

Сарраг ждал. Смерть не приходила. И тогда он тихонько приоткрыл глаза. Офицер по-прежнему стоял перед ним, но выражение его лица полностью изменилось. Ярость исчезла, сменившись изумлением.

Вытаращив глаза, он уставился на висевший на груди Саррага серебряный медальон.

— Меч и полумесяц… Откуда у тебя этот медальон?

— Он принадлежит мне всю жизнь, как до этого принадлежал моему отцу, а до него — деду.

— Знаешь, что он означает?

— Конечно. Это герб Банну Саррагов.