Ефим Курганов - Воры над законом, или Дело Политковского Страница 19

И был ещё один генерал-адъютант среди подсудимых — некто Арбузов, бывший прежде инспектором гвардейских и гренадерских резервных батальонов. Сей Арбузов решением военно-судной комиссии был освобождён от дальнейшего взыскания, у него только забрали генерал-адъютантские эполеты.

Да, пострадал, строго говоря, один Павел Николаевич Ушаков. А какую лавину ругательств и оскорблений на себя он принял!

И при этом, несчастный, так и умер в крепости.

А ведь воевал под Аустерлицем, под Фридландом, за Бородино получил Георгия четвёртой степени. Будучи генерал-адъютантом императора, был также удостоен звания генерала от инфантерии.

И вот такой конец! Чистый ужас. И полнейшая несправедливость!

Да, и никого из членов военно-судной комиссии совершенно не смутило, что столько генерал-адъютантов императора оказалось «болванами и ротозеями» (формула Паскевича), а ведь их отбирал сам государь-император. Так что и на нём тут была хоть какая-то доля вины, в том, что не разобрался в людях, коих приближал к себе.

Но об этом, ежели кто и подумал, никто вслух сказать не мог, даже намекнуть не мог.

Тем, как прошло то заседание военно-судной комиссии под управлением Паскевича, сам Николай Павлович был отменно доволен.

Приложение

Императорский рескрипт от февраля 9-го дня 1853-го года.

(писарская копия)

Объявляем монаршую нашу признательность за справедливый беспристрастный суд генерал-фельдмаршалу Ивану Фёдоровичу Паскевичу, графу Эриванскому, князю Варшавскому, неподкупному слуге короны российской.

Да карает беспощадно, неустанно, сурово, он и впредь воров, расхитителей земли русской, а также тех, кто потерял бдительность и способствует всяческому воровству и разгильдяйству в пределах нашей великой империи!

В знак монаршей признательности ныне повелеваем вручить генерал-фельдмаршалу Паскевичу, графу Эриванскому, князю Варшавскому перстень, украшенный осмью бриллиантами.

НИКОЛАЙ.

Глава двадцать четвертая. Справка об генерале Ушакове

(от публикатора)

Павел Николаевич Ушаков происходил из дворян Ярославской губернии.

Родился 2-го ноября 1779-го года. Получил образование в Москве, в знаменитом пансионе профессора Шадена.

С февраля 1799-го года — прапорщик лейб-гвардии Измайловского полка.

С 1805-го года участвовал во всех войнах антинаполеоновской коалиции. Воевал под Аустерлицем. Под Фридландом был ранен штыком в руку, но не оставил своей роты.

В 1812-м году в сражении при Бородино командовал Рыльским пехотным полком; получил Георгия 4 степени. Под Малоярославцем, Вязьмой, Дорогобужем, Красным, командовал бригадой.

Принял участие в заграничных походах: при Люцене и Бауцене, в Лейпцигской битве, при осаде Гамбурга и блокаде Суассона и т. д.

15 сентября 1813-го года за отличие был произведён в генерал-майоры.

При императоре Николае Павловиче командовал всей пехотой гвардейского корпуса. Участвовал в русско-турецкой войне 1828-29 гг. За взятие Варны получил Георгия 3 ст.

С 22-го августа 1826-го года — генерал-лейтенант.

В 1831-м году пожалован в генерал-адъютанты, в 1841-м произведён в генералы от инфантерии.

Впоследствии был назначен председателем комитета о раненых военного министерства.

Умер 1-го мая 1853-го года, в крепости.

Умер в крепости, оболганный и униженный, лишённый воинских званий и орденов, в том числе и двух Георгиев!.

Император Николай Павлович поступил с ним в высшей степени неблагородно, с ним, героем 1812-года и многих других военных кампаний.

Царь избрал Ушакова козлом отпущения, ибо все остальные члены комитета о раненых были после суда отпущены.

Ужасно обидно за прославленного военачальника, прошедшего путь от прапорщика до генерала от инфантерии. И стыдно за российского императора.

Ефим Курганов,

доктор философии.

Глава двадцать пятая. А воры где?

Среди подсудимых — как сие ни странно звучит — на заседании военно-судной комиссии, состоявшемся 9-го февраля 1853-го года, не было, собственно говоря, буквально ни единого вора. Весьма заманчиво звучит, не так ли?

А всё дело в том. что на том историческом заседании подсудимых обвиняли лишь в том, что они не разыскали воров, не углядели, так сказать. Однако самих воров там не было и в помине. Да, именно так.

Объясняется сия неожиданная как будто ситуация чрезвычайно просто, хотя трудно всё же представить, что членов комитета о раненых лишили воинских званий и отобрали боевые ордена. А боевые-то ордена за что?! Ох, неправосудный был на деле государь Николай Павлович и бесконечно вздорный.

В России, просто изнемогавшей тогда от воровства, судили, оказывается, несколько человек за то, что они воровства не обнаружили.

Ну, не поразительно ли?! И лишали ещё при этом наград, которые они завоевали кровью своей, в бою.

Но возвращаемся к самим ворам.

И титулярный советник Путвиинский, и коллежский асессор Тараканов, и надворный советник Рыбкин, хоть и работали много лет в военном министерстве, являлись при этом самыми настоящими канцелярскими крысами, то бишь сугубо гражданскими лицами, и, соответственно, военному суду никоим образом подлежать не могли. Вот им не досталось прокурорских оскорблений от солдафона и грубияна Паскевича.

Иван Фёдорович, правда, их всё же допрашивал, но, к счастью, не много. Допрашивал их и государь, как мы знаем. Однако ж основное дознание вели два императорских генерал адъютанта — Анненков и Игнатьев.

Судьбу же воровской троицы решил самолично сам государь, насколько я понимаю, не прибегаю к услугам не только военного суда, но и суда вообще. Николай Павлович полагал, что вообще сам воплощает собой высший суд, и юридический и моральный.

Титулярный советник Путвинский был исключён из дворянского сословия, зачислен на воинскую службу и разжалован в рядовые. Надворный советник Рыбкин также зачислен на воинскую службу и разжалован в рядовые.

Надворный советник Рыбкин, хотя он-то как раз и дал следователям самые откровенные показания, и в точности восстановил суммы украденных Политковским из бюджета денег, был тем не менее подвергнут гражданской казни и сослан в Сибирь на вечное поселение.

Так повелел в одном из указов государь Николай Павлович. Его Величество самолично и определил меру наказания для указанных преступников.

Что сталось потом с этой воровской троицей, узнать мне так и не удалось. Во всяком случае, насколько я знаю, следующий император (Александр Николаевич) её так и не помиловал.

Во всяком случае, шайка Политковского исчезла и сообща никогда уже более не действовала.

Может, Тараканов и Путвинский в армии что-то потом и устраивали, идущее в разрез с законами, или Рыбкин, пребывая на поселении в Сибири, занялся незаконной торговлей или незаконными финансовыми оборотами, — этого исключить никак нельзя.

Однако воровской квартет начисто исчез, оставив после себя не много фактов и очень много домыслов, подчас совершенно фантастических. При этом среди фактов, имеющих отношение к афере Политковского, были и вполне достоверные, но казавшиеся порой совершенно невероятными.

Глава двадцать шестая. Ужин у императора и его неожиданные последствия

10-го февраля Паскевич был приглашён на приватный (малый) ужин к государю. Собственно, Николай Павлович был один — он собирался тет-а-тет обсудить со своим верным «отцом-командиром» прошедшее заседание военно-судной комиссии.

«Вот эти ротозеи пусть и вернут украденное со своих доходов» — с энтузиазмом говорил император, энергично потряхивая явно обнаруживавшейся лысинкой. — «И тогда дело Политковского можно будет закрыть, раз и навсегда».

«Ваше Императорское Величество» — резонно заметил Паскевич — «да ведь с их окладов миллиона никак не составишь. Они ведь подобных доходов не имеют. Ушаков — не Политковский».

Николай Павлович задумался — во всяком случае наморщил лоб. И молвил, наконец:

«Паскевич, что же в таком разе делать?»

И опять государь замолчал: как видно, искал выход из сложившейся непростой ситуации, для него неожиданной, ибо он собирался навсегда забыть о Политковском.

Николай Павлович крайне не любил неожиданных затруднений и сейчас был раздосадован. И вообще о деле Политковского лучше было не вспоминать. А тут… и царь с нескрываемым раздражением махнул рукой.

Впрочем, молчание продолжалось недолго, к большому облегчению Паскевича, седой ус коего уже начал было нервически подрагивать.

Голубые стеклянистые глаза императора засветились радостью и он весьма бравурно спросил у тут же воспрянувшего генерал-фельдмаршала: