По высочайшему велению - Александр Михайлович Пензенский Страница 19

«12 августа в 11 часу вечера жильцы д. Змеева на наб. Фонтанки были встревожены печальным происшествием. Один из гостей г-на П., владеющего квартирой в четвертом этаже, выпал из окна. Полицией высказываются предположения, что причиной этого трагического события послужила ужасная жара, воцарившаяся по всей Европе и не обошедшая Петербург, – погибший, студент Петербургского университета Мазуров Алексей, не удержался, открывая окна кабинета. Действительно ли всему виной сумасшествие природы (к слову, в столице уже два дня как пошедшее на убыль) либо речь идет об очередном самоубийстве в среде прогрессивной молодежи? Мы продолжим держать руку на пульсе, а наших читателей в курсе».

* * *

Вбегая через две ступеньки на второй этаж к кабинету Филиппова, Александр Павлович задел плечом степенно поднимающегося молодого человека, обернулся извиниться и замер с неделикатно распахнутым от удивления ртом.

– Ба-а-а, – протянул он, справившись со смятением. – Господин П.! Вы ведь к нам по поводу ночного происшествия?

Померанцев ответил медленным кивком. Спустя полминуты они были уже в кабинете Филиппова.

– То есть Алексей Дмитриевич Мазуров действительно погиб в вашей квартире? – разгоняя рукой синеватый папиросный дымок, переспросил Владимир Гаврилович гостя. – Мы с коллегой готовы очень внимательно выслушать обстоятельства сего скорбного события, да и узнать, что вообще вас связывало с этим господином, нам также интересно.

История вышла долгой, причем не столько из-за содержания повествования, сколько из-за манеры рассказчика делать поистине театральные паузы, надолго умолкая и устремляя взгляд в пространство, будто бы визуализируя перед собой картины недалекого прошлого.

– Мы с Зиминым ровесники… Учились вместе в университете… Ну вы помните, я говорил, что не кончил курса… Уже говорил… Только дело вовсе не в скуке… Я мог бы быть неплохим юристом, а с учетом фамилии вполне сумел бы сделать карьеру… Увы, из-за собственной глупости и наивности – что суть одно и то же – я остаюсь лишь богатым везунчиком, которому привалили дядюшкины миллионы… Ну и из-за беспринципности Зимина, конечно… Это случилось три… нет, уже почти четыре года назад… Да, в самом начале девятьсот восьмого… Мы с ним дружили с первого года, а это, значит, был уже последний… На зимних каникулах мы выбрались большой компанией в Юсуповский сад на каток, было много университетских, даже первогодки… Среди них и Алешка Мазуров… Я уже был с ним знаком, точно не помню, как это случилось… Да и неважно – в университете поводов представиться не ищут и не ждут, ты можешь не помнить имени человека, но быть с ним на «ты»… Но в этот раз Алексей пришел не один… Он привел Надю… Позвольте одолжиться? – указал он на лежащий на столе портсигар.

– Сто лет не курил, – прокашлял он, стуча себя в грудь, но тут же жадно затянулся на полпапиросы.

– Это было как у Пушкина: я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты… Банально, но удивительно волшебно… Что-то стройное, даже тонкое, средь белого снега в еще более белом меху… Герда на сверкающих коньках… А я сразу ощутил себя Каем… Сложилось слово «вечность», и сердце сразу как-то стало чувствовать иначе… Наверное, просто начало чувствовать… Помню, мы возвращались с катка на Невский огромной толпой, но почему-то она шла со мной рядом… Я что-то ей говорил и точно знаю, что даже тогда, мгновение спустя после сказанного, не вспомнил бы, что было в произнесенных мною словах… А она смеялась… Часто, но не обидно, а так светло… И так… Серебряно…

Он снова потянулся за папиросой.

– Когда она смеялась, у нее на левой щеке появлялась ямочка… Так странно, на правой ямочки не было, а на левой… Он забил бедной девочке голову своей революционной фанаберией!..

– Мазуров?

– Да при чем тут Мазуров. Мазуров сам попал под влияние этого «ловца душ человеческих»… Зимин, конечно… Он и меня пытался вовлечь, но про это я вам уже рассказывал, чего повторять… Я пытался с ней разговаривать, только она и слушать не хотела… Вечно таскалась с какими-то книжками… «Овода» этого идиотского постоянно цитировала… А потом и вовсе заявила, что я просто ее ревную и что если б любил по-настоящему, то встал бы с ней плечом к плечу… Всегда эта полувоенная патетика… И уже почти не смеялась… А потом, в конце мая, я увидел Зимина выходящим из Охранного… Просто бездумно шатался по городу – была у меня в те дни такая привычка… Учебу совсем забросил… Забрел на Мойку, а тут он… Сначала я даже обрадовался… Низко, конечно, но я был бы рад, если б его куда-нибудь выслали к черту на рога… Потому и подходить к нему не стал… И правильно сделал: следом выскочил офицер, не разобрал, что там у него на погонах было, и окликнул его Павловым… И какой-то сверток сунул в руки… Вы понимаете? Павловым! Я же точно видел, что это он, какой к чертям Павлов?.. Он сверток засунул в газету, мост перешел и двинулся в сторону Марсова поля… Я пошел было за ним, но не выдержал, догнал напротив конюшен… Он сначала не понял, что я все видел, пытался радостное удивление изобразить… Я же сразу по газете ударил… А там деньги… Знаете, две оранжевые пачки целковых и одна зеленая, трешки… Замызганные такие, но аккуратненько шпагатом перетянутые… Он обмер, стоит – белее стенки за спиной, губы даже посерели… И молчит… А потом так же молча деньги поднял и побежал… Да я его и не удерживал… Сперва было думал к Наде пойти… Рассказать, предостеречь… Не пошел… Не поверила бы она мне… Только еще крепче бы к нему привязалась, он бы в ее глазах мучеником без мук стал… А может, струсил… Потом меня к ректору пригласили… И попросили на выход… За месяц до выпуска, каково, а? Тут уж все и вовсе прояснилось с нашим идейным борцом… Алексею я все рассказал, просил его сестру защитить… Не сумел он… Да я теперь думаю, что и не вышло бы суметь… Она за Зиминым босиком по замерзшей Неве пошла бы…

Часы оглушительно громко тикали, в раскрытое окно залетали полуденные звуки улицы, а в кабинете начальника столичного сыска воцарилось молчание. Померанцев, не мигая, смотрел на руку, где тлеющий кончик уже почти подобрался к пальцам, Владимир Гаврилович сочувственно наблюдал за ползущей по щеке Евгения Никитича слезой, постукивая