Курт Ауст - Судный день Страница 2

– Тебе, парень, неплохо бы нарастить мясца.

Штаны действительно оказались столь просторными, что таких, как я, в них с легкостью поместилось бы двое.

– Отчего господин сам их не наденет? – И я попытался было снять штаны.

– Ну что ты надулся, как старая дева? И зовут меня Томас Буберг. А тебе разрешаю звать меня Томасом. Вот так я и познакомился с профессором Томасом Бубергом, а та ночь в хижине положила начало отношениям, которые теперь, спустя много лет, я осмелюсь назвать дружбой.

Около полуночи явились Нильс и владелец хижины, и если бы не представительный господин из королевского Копенгагена, владелец непременно задал бы мне жару за сломанный замок и пожженные дрова. Однако Томас Буберг весьма лестно отозвался о нашей с Нильсом находчивости и даже обещал упомянуть в своем отчете и самого хуторянина из Хорттена, оказавшего нам неоценимую услугу.

К утру все окутал густой туман, так что путешествовать как по суше, так и по морю было опасно, и профессор решил переждать пару дней в Хорттене. Платил он щедро и охотно, поэтому хуторянин остался доволен.

И, как часто бывает, когда на хутор заезжали гости, на мою долю теперь выпало прислуживать профессору, показывать хутор и отвечать на вопросы. Самому хозяину было не до этого, хозяйка в присутствие незнакомых мужчин начинала краснеть и запинаться, а Нильс в такие минуты будто сквозь землю проваливался. Нет, я был не против – люди сюда заезжали из самых разных мест и рассказывали много интересного, хотя подобных профессору я еще ни разу не видал. Ему захотелось посмотреть солеварню, и по пути туда он успел дать хозяину несколько дельных советов. Он с интересом изучил большую шхуну, которую мы с Нильсом и хозяином еще не закончили строить, и поинтересовался, почему штевень такой изогнутый. А про хозяйство задал бесчисленное количество вопросов, желая узнать обо всем как можно подробнее – о величине угодий, о поголовье скота и о том, сколько возов сена умещается в сарае. Потом он уселся за стол и принялся делать какие-то пометки в небольшом блокноте, который всегда носил с собой. Отвечал я прилежно и со всем старанием, и да простит мне Господь эту похвальбу, но моя память и сообразительность необычайно понравились профессору. Однажды вечером, когда мы гуляли по берегу в поисках топляков, он, желая меня поддразнить, даже сказал, что если бы я не был неграмотным деревенщиной, то, возможно, стал бы когда-нибудь профессором. Эти слова навели меня на определенные размышления, и на следующий день я спросил у него, как люди учатся читать и писать. Профессор рассмеялся и ответил, что подобная наука занимает годы, много лет – и зародившаяся в моей душе надежда тотчас же увяла и засохла. Больше я с профессором об этом не заговаривал.

В Хорттене профессору понравилось – он прожил там почти две недели, а потом его подобрала одна из шхун купца Мадса Грегерсена, держащая курс из Тонсберга на Копенгаген.

Однако перед отъездом Томас Буберг успел преподнести мне лучший в жизни подарок, которому суждено было определить всю мою судьбу. Сначала он договорился с хозяином, что священник из церкви Нюкьерке научит меня писать и читать Священное Писание. И сам профессор начнет со мной переписываться – так он сможет следить за моими успехами. Затем они с хозяином решили, что если я окажусь способным, то по достижении семнадцатилетия отправлюсь в Копенгаген и поступлю в услужение к профессору, став его секретарем.

До сих пор я ежевечерне благодарю Господа за то, что судьба свела меня с Томасом Бубергом.

Спустя два года, вечером 25 августа 1699, я сошел на пристань в Копенгагене, столице государств-близнецов с единовластным королем Кристианом V.

Правда, тому оставалось править совсем недолго. Всего через несколько часов монарх скончался, а в окне королевского дворца появился престарелый господин в длинноволосом парике и выкрикнул, что король мертв, но должен здравствовать. Для деревенского паренька из Норвегии осознать такое оказалось непросто, но, к счастью, на дворцовой площади прямо возле меня стоял подмастерье башмачника – он и объяснил мне, что “здравствовать” будет наследный принц Фредерик, который отныне станет датским королем Фредериком IV.

О том, когда я приеду, Томас Буберг не знал, и мне пришлось самому добираться до его дома на улице Стуре Канникестрэде. Из-за кончины короля в городе поднялся переполох, поэтому, когда я отыскал наконец дом профессора, уже наступил вечер и столичные улицы озарились светом удивительных медных фонарей на высоких столбах.

Не стану углубляться в подробности первых месяцев моей жизни в доме Томаса и его семьи – не в этом смысл моего повествования, посвященного событиям более поздним, свершившимся на рубеже веков. Однако переезд в Копенгаген в корне изменил мою жизнь, до тех пор протекавшую на сельском хуторе, где из книг была всего одна – Священное Писание, да и его никто не мог прочесть, пока священник из Нюкьерке не приоткрыл передо мной завесу этой премудрости. Теперь же я очутился вдруг в доме, где даже восьмилетняя девочка – самая младшая из дочерей – по складам разбирала латинские тексты и где вдоль стен тянулись полки с книгами, в которых за кожаными переплетами таились знание и мудрость.

Здесь я получил такую возможность утолить свою жажду знаний, о какой и не мечтал, и долго бродил в каком-то счастливом оцепенении. Иногда вместо того, чтобы отвечать на один из моих многочисленных и диких вопросов, Томас Буберг брал с полки книгу и говорил:

“Прочти – и найдешь в ней ответ”.

Случалось, что я действительно находил ответ, но порой ничего не понимал, а иногда в книге попадались ответы на такие вопросы, которые мне бы и в голову не пришли.

Тот период был временем великих перемен для меня, но не для Датско-Норвежского королевства. Прежний король умер, и на трон взошел двадцативосьмилетний наследный принц Фредерик. Несмотря на молодость, он оказался не самым юным из североевропейских правителей. В Швеции на престоле сидел самый настоящий мальчишка – Карлу XII было тогда лишь шестнадцать, к югу находилось герцогство Гольштейн-Готторпское, правитель которого, двадцативосьмилетний герцог Фредерик Кристиан, люто ненавидел Данию и, по мнению Томаса, отличался незрелостью ума.

Россией управлял царь Петр Великий, всего на год младше герцога, а в Польше властвовал курфюрст Саксонский и король Польский Август Сильный, которому исполнилось двадцать девять.

“Сосунки!” – так отозвался о них Томас, когда мы были наедине, а в другой раз заявил: “Когда молодые короли начинают спорить, кто из них сильнее, то доказывать силу на деле приходится старым солдатам”.

Герцог Гольштейн-Готторпский заключил брак с сестрой шведского короля, и если отношения между Данией и Швецией не клеились уже много лет, то эта женитьба стала верным признаком того, что и в последующие годы обстановка не улучшится. Породнившись с Фредериком Кристианом, Карл XII возвел герцога в ранг главнокомандующего всеми войсками в шведских провинциях в Передней Померании и Бремен-Вердене, а для южной датской границы это означало неизбежную угрозу За несколько лет до смерти, в мае 1697-го, прежний датский король, Кристиан У попытался подрезать воинственному герцогу крылья, вторгся в шведские владения в Южной Ютландии и сровнял с землей возведенные герцогом фортификационные укрепления возле Тоннингена. Однако, к изумлению старого короля, все союзники Дании тотчас же потребовали, чтобы тот держался подальше от готторпских земель, и датчанам пришлось отступить.

Позже Томас назвал это время “juventute et perturbationibus regnatae”, то есть “эпохой правления запальчивых юнцов”, – тогда в Европе царили неопределенность и юношеское безрассудство. В кругу друзей Томаса часто обсуждалась опасность новой войны, Сконская война и большое морское сражение между Стевнсом и Фалстербо, к югу от бухты Кёге, в котором столкнулись датская и шведская флотилии. Не осталась без их внимания и предпринятая спустя семь лет попытка старого короля захватить территории, простирающиеся от Южной Ютландии до Эльбена, и его требование править городом Гамбургом. И все соглашались, что датский король и его советники неверно оценили обстановку, а в будущем подобное унижение для Дании недопустимо.

Большинство датчан желало мира и спокойствия. Несмотря на опасность, исходящую от собратьев по ту сторону пролива Зунд и их странноватого малолетнего короля, все до последнего сохраняли надежду, что войны удастся избежать. Однако и Томас, и его друзья давно уже отбросили всякие иллюзии на этот счет, – точно так гусь стряхивает с себя капли воды.

Пламя свечи вдруг встрепенулось, и на последних записанных мною словах заплясала тень от пера и пальцев. Дверь открылась, и в комнате появился Тобиас, старый слуга, – он пришел забрать остывшую уже воду, в которой мокли мои ноги. Он вытирает мне ступни, а я перечитываю написанное: пусть этот рассказ немного сбивчив, но я не отступлюсь и не стану углубляться в подробности моей жизни в Копенгагене. В те месяцы жизнь была насыщена событиями, и тогда я по-настоящему осознал волшебство слова, богатство словесных форм, стал причастным к удивительному миру цифр, однако все это лишь косвенно соотносится с темой моего повествования. Поэтому упомяну только, что мои навыки письма немного улучшились и, будучи секретарем профессора, я научился проявлять некоторое здравомыслие.