Иван Любенко - Супостат Страница 2

Полина Евграфовна Извозова ослепла два года назад. Глаза золотошвейки не выдержали ежедневного напряжения, и утро однажды для нее так и не наступило. Сорокалетняя женщина погрузилась во тьму. Знакомый врач, который наведывался в доходный дом на Болотной, лишь разводил руками, тряс головой и что-то лепетал про катар глаз и сигнатуру. Только все оказалось тщетно. Ни сабуровые капли, ни промывания квасцовой водой, ни васильковые компрессы не помогли вернуть зрение. И постепенно мать смирилась с судьбой.

К тому времени, когда случилось несчастье, Аня уже работала модисткой в салоне «Мадам Дюклэ». Новая хозяйка сохранила старое, привычное для горожан название. Узнав, что девушка содержит не только себя, но и больную мать, она добавила к ее месячному жалованью десять рублей. Правда, появились и новые заботы: Анна теперь не только шила восточной, мозаичной гладью и сутажем, исполняя всевозможные виды кружев (от датского «Гедебо» до бразильского Sols), но и отвечала за закупки товара. Жизнь, хоть и омраченная внезапным недугом матери, постепенно налаживалась и становилась на прежние рельсы. Да и сосед Алексей — студент Технологического института — ухаживал за Анной с таким подобострастием, что в серьезности его намерений сомневаться не приходилось.

Мелькали дома и старинные особняки. Пугая прохожих, выскочил автомобиль и, как сумасшедший, прокрякал клаксоном. Совсем рядом степенно прогромыхал желтый трамвай. Запахло машинным маслом. На перекрестке встретился строй солдат с винтовками. Улыбчивый подпоручик поймал ее взгляд и приветливо махнул рукой. В ответ Анна, румяная и красивая от мороза, послала ему воздушный поцелуй. «Кто знает, — подумала она, — сколько жить осталось этому молодому офицеру». Она вспомнила, как недавно провожала вместе с Алексеем его друга, который отправлялся вольноопределяющимся в пехотный полк. Составы на Варшавском вокзале стояли на разных путях и уходили бесконечной чередой, один за другим. А назад они возвращались с ранеными. Для их приема была проложена ветка, шедшая от городской трамвайной сети.

Экипаж незаметно подкатил к ателье, и девушка принялась заносить коробки и свертки. На помощь ей тотчас же бросился закройщик — Арон Яковлевич Шнеерзон, который в это время, по обыкновению, выходил курить. Ни для кого не было секретом, что пятидесятилетний вдовец питал к модистке нешуточные симпатии. Поговаривали даже, что он собирался сделать ей предложение. Но трагедия с матерью остановила его. Брать на свое содержание такую обузу Шнеерзон не решился. И «птичка» упорхнула. Вернее, ее увели из-под самого носа. Кавалером оказался какой-то худосочный студентишка в черной двубортной шинели и фуражке с лакированным козырьком. Но закройщика отчего-то больше всего раздражали его золотые пуговицы, отливающие на солнце ярким светом, и наплечный вензель с изображением двух знаков: «НI». И потому всякий раз когда Арон Яковлевич, узнавая о появлении в ателье этого высокого и улыбчивого молодого человека, у него портилось настроение и появлялось жгучее чувство ревности. Это было видно по его недовольному лицу, которое в эти минуты он опускал над раскройным столом еще ниже. «Только жизнь — штука переменчивая, — мысленно рассуждал Шнеерзон. — Глядишь, и заберут ухажера на фронт. И вот тогда, может, все и повернется совсем другим, светлым боком».

Но пока все оставалось по-прежнему, и Анна, судя по всему, была без ума от своего поклонника.

Фиакр освободили, и тяжелая деревянная дверь швейного магазина «Мадам Дюклэ» захлопнулась. А внутри, как всегда, царила обычная дневная суета, и модистка принялась за работу.

2

Ночной гость

И все-таки он пришел. А я так надеялся, что мы навсегда расстались. Я ведь выполнил все, что он приказывал, но вчера сатана явился вновь. Я почувствовал, что кто-то пристально смотрит на меня, и от этого проснулся. Возникнув прямо из сна, он стал явью.

Весь в черном, он стоял у белой стены и молчал. В знак приветствия визитер лишь слегка приподнял цилиндр. Его тонкие губы трогала едва заметная ироничная улыбка. Он не был похож на Мефистофеля, которого исполнял Федор Шаляпин, нет. Князь мира скорее напоминал отставного военного, сохранившего довольно сносную физическую форму. Коротко остриженные волосы, будто напомаженные фиксатуаром, отливали темным блеском и серебрились едва заметной сединой. Лицо хоть и казалось нездоровым из-за желтушного цвета, но все же имело правильные черты: брови вразлет, прямой ровный нос, слегка заметные скулы и подбородок с ямочкой (такие лица всегда нравятся дамам!). Аккуратные бакенбарды, клиновидная бородка и усы пирамидкой не смогли бы выделить его из толпы, если бы не глаза: они светились зловещими красными огоньками, точно тлеющие угли. И от этого он казался возникшим из потустороннего мира существом, которое находится рядом с людьми, но остается невидимым и обретает человеческий облик только по необходимости: для того чтобы смертные принимали его за одного из своих. И это, собственно, было сущей правдой.

Я вполне допускаю, что тело моего гостя способно приобретать любые формы. Неизменной остается только его душа, вернее, некая субстанция, которую мы, земляне, привыкли именовать этим словом. Его внешний вид зависит от того, в какой компании он находится в данный момент. На этот раз, как и во время прошлого визита, он облачился во вполне обычную одежду, хотя и немного старомодную: черный фрак с фалдами, темно-синяя шелковая сорочка со стоячим воротником, муаровый галстук цвета ночи и лаковые полусапожки с пряжками. Примерно так ходили статские еще во времена Александра II, лет шестьдесят назад. Но разве для бессмертного и вечно живого существа пятьдесят лет срок? Нет, конечно. Так, минута, не больше… Ах да — чуть не забыл! — его руки, как всегда, были упрятаны в темные матерчатые перчатки, и он держал обычную деревянную трость с перевернутым крестом на ручке, без всяких черепов или гусиных голов-набалдашников. Вот, пожалуй, и все.

Я протер глаза и уселся на кровать, пытаясь прикрыть кальсоны одеялом. Сквозь незадернутые шторы в комнату лился синий лунный свет, и не было никакой надобности зажигать лампу. К тому же я помнил, что этого он не любит.

— Это вы?

— Ага, — буднично ответил он и горько усмехнулся. — А вы, я вижу, совсем мне не рады. Я всегда говорил, что люди — существа неблагодарные. А впрочем, это не основной их недостаток. Главным человеческим чувством является зависть. Она присутствует везде: старые завидуют молодым, женатые — холостым, бедные — богатым, хронические неудачники — успешным… Этот ряд можно продолжить до бесконечности, но есть ли в этом смысл?

Искуситель снял цилиндр и положил его на тумбочку. Затем пододвинул стул, умостился поудобнее и спросил:

— А знаете ли вы, милейший, что станет с этой страной всего через два года и двадцать пять дней?

— Россия разобьет Германию, — несмело предположил я.

— А вот и ошибаетесь, любезный. Через указанное время разразится великое веселье! Люди перестанут придерживаться отживших свой век правил и станут, наконец, свободными. Здание Окружного суда подожгут в первую очередь. И вскоре каждый сможет убить каждого. Нужно будет только этого захотеть. И все. Вот вы, например, — он уставился на меня своим жутким немигающим взглядом, — как долго испытывали желание проткнуть свою супружницу ножичком, а? Ходили позади нее и думали: «Вот бы ударить ее сзади! Вот бы всадить лезвие в спину по самую рукоять!» А? Было дело? Признайтесь!

— Дд-а, — промямлил я.

— То-то же! Я помню, как вы еще представляли, как повернется она к вам, посмотрит удивленно и спросит с глупым видом: «Зачем, милый? Зачем ты сделал это?» А вот тут, — он поднял вверх указательный палец, затянутый в черную перчатку, — мешкать нельзя, надобно резко выдернуть лезвие из нежной женской плоти и вонзить еще пару раз и провернуть внутри, чтобы наверняка! Чтобы заснула голубушка вечным сном! Согласны?

Я смиренно опустил глаза.

— Но вас, насколько я помню, больше всего беспокоило ближайшее будущее: как в один миг, после всего лишь нескольких взмахов кухонного ножа, изменится ваша жизнь? И как общество осудит вас? Вы полагали, — и в этом была немалая доля истины, — что от вас отвернутся сослуживцы, соседи и друзья. Думали, что некоторое время об убийстве будут писать все газеты и вы обретете известность. Правда, ненадолго, потому что после суда все забудется. И вы — уважаемый в городе человек — пойдете по этапу. Воры, насильники, умопомешанные душегубы будут вашими постоянными спутниками. Но и среди них вам не найдется достойного места, потому что вы слабы и изнеженны. А значит, вы станете тюремным изгоем. Над вами начнут издеваться, вас станут унижать, вы будете просить смерти, но она не придет. А? Ведь признайтесь, вы так об этом и думали? И от этих мыслей вас бросало в дрожь! «Вот так — всего один-единственный удар, и вся жизнь покатится под откос и безвозвратно сорвется в бездну!» У вас дрожали колени, лоб покрывался испариной, и сводило скулы от соблазна увидеть, как медленно будет оседать на пол эта ваша рыбка, зайка, солнышко, да? Помните, как вы мечтали об этом?