Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами Страница 2

– Многие девицы теперь стали чересчур бойки. Готовы буквально на все! Взять хотя бы наш кафешантан… – будто отозвался на мысли сестры Павел Терентьевич, хотя толковал, конечно, что-то свое.

– Павел! О чем ты говоришь! – машинально оборвала его Анна Терентьевна. Она вновь яростно и многозначительно выкатила глаза в сторону Лизы.

– О чем я? Да о случае в Могилеве, о чем же еще. Я полагаю, если цыпочка, которая смотрела бриллианты, в самом деле подавала старику – да пусть и не старику! – авансы, после со своим любовником…

– Что на тебя, Павел, сегодня нашло? Что за темы? Уволь! Я не стану больше слушать такие гадости, – тряхнула головой Анна Терентьевна, и сережки возмущенно качнулись в ее ушах. – У нас тут глушь, дичь, Азия – согласна! Но одно хорошо: никаких ужасов, слава богу, не случается. Умертвий, кровопролитий…

– На прошлой неделе застрелился поручик Шляпин, – подала голос Лиза. – Кровищи было!

– Не путай, пожалуйста! Это несчастный случай, – возразила Анна Терентьевна.

– Вовсе нет. Все знают – и вы, тетя Анюта, тоже! – что Шляпин сам застрелился. Из-за любви к Зосе Пшежецкой. Представляю, как она радовалась.

– Лиза, что ты говоришь! Как можно такому радоваться?

– А почему нет? Когда из-за тебя стреляются? Я бы, например, счастлива была. Конечно, если бы Шляпин выжил и остался на всю жизнь калекой – красиво бледным, с легкой хромотой и черной повязкой на лбу – было бы еще лучше. Моя совесть тогда была бы совершенно спокойна. Но насмерть – тоже чудесно!

– Лиза!

– Вы, тетя Анюта, только для вида возмущаетесь. Вы бы тоже такого хотели, я знаю.

– Чего такого?

– Чтоб из-за вас кто-нибудь застрелился. Например, инженер Бородаев.

– Что за бред!

Подобных дерзостей Анна Терентьевна снести не могла. Она шумно задышала и шлепнула по скатерти смятой салфеткой.

Лиза прикусила язык: сорвалась-таки, хотя намеревалась за обедом вести себя безупречно!

«Безупречно» было любимое теткино слово. Имелось еще одно грозное словцо – «беспрекословно». Саму Анну Терентьевну этими двумя словами можно было описать с головы до ног. Например, именно безупречно она была всегда одета к обеду: восседала за столом не в какой-нибудь блузе-распашонке, а в шелковом платье, в тугом скрипучем корсете, в светлых чулках и с пудреным носом. С самого раннего утра она была безупречно причесана. Это значило, что к собственной седоватой косе она прикрутила другую, тоже свою, но молодую, русую. Обе косы складывались горкой на макушке. Потом Анна Терентьевна вынимала из папильоток и взбивала надо лбом куст мелких кудрей. Точно такую же старомодную прическу носила вдовствующая императрица Мария Федоровна.

Вообще Анна Терентьевна чем-то походила на многих императриц. Она знала это и нарочно даже дома держалась по-царски. Как это делать, она представляла хорошо, потому что в своем институте насмотрелась на августейших особ.

– Кстати, элегантная дама, посетившая ювелира Яновского, была неестественно белокура. Крашеная или в парике, – брезгливо добавил Павел Терентьевич. – О, нравы, нравы!

Он философски прихлебнул чаю, удерживая ложечку в стакане двумя пальцами. Чай оказался таким стылым, что даже глотать его не хотелось.

– Ты, Паня, прав, – вздохнула Анна Терентьевна. – Уж кого-кого, а воров в наше время развелось предостаточно. Сидишь и боишься. Жаль, что Керима нам пришлось отдать в деревню. Славный, верный был пес!

Павел Терентьевич фыркнул:

– Славный? А ты вспомни, как прошлым летом он цапнул за ляжку Пиановича! Бедняга тебе, кажется, стишки нес?

– Да, сочинения Бальмонта, – уточнила Анна Терентьевна. – Бедный Игнатий Феликсович! Он пострадал, а за что? Бальмонт, увы, совсем исписался. Оторвался от натуры, а я этого не люблю.

– Даже если б Бальмонт и не исписался, ему все трын-трава. А наш Игнатий, достойный интеллигентный человек, лишился своих варшавских штанов.

Анна Терентьевна строго заметила:

– Паня, в дамском обществе слово «штаны» неприемлемо!

– А как надо говорить? Порты?

– Лучше вовсе этот предмет одежды не упоминать, особенно при молодых девушках. Это неприлично, нехорошо.

– Почему? Люди ведь носят штаны! Это жизнь. Вот без штанов ходить действительно неприлично.

– Разумеется. Но согласись, разглагольствовать на подобные темы воспитанный человек не станет!

Лиза слушала пикировку отца с теткой вполуха. Они, как всегда, спорили от скуки. Молчать за столом Анна Терентьевна считала неприличным. Одна только Лиза, как девица, должна была помалкивать и приятно улыбаться.

Про улыбку Лиза то и дело забывала. А надо было быть начеку, иначе Анна Терентьевна поймет, что у племянницы что-то на уме, и засадит за рояль или рукоделие. Вот где настоящая пытка! Лизины неуклюжие вышивки, дырявые мережки, бесконечный лиловый чулок с пропущенными петлями стыдливо таились в самом дальнем углу комода – показать такое кому-нибудь было стыдно. Начатая зимой салфетка с фиалками превратилась в тканье Пенелопы, которое не двигалось, кажется, лет двадцать: кривые стежки тетя Анюта неумолимо выстригала и заставляла делать сызнова. Нет, только не пяльцы…

Солнце задело огненным боком соседние крыши, и отец с теткой дружно зевнули. Первым не выдержал Павел Терентьевич:

– Я, Анюта, пожалуй, пойду вздремну. С четверть часа, не более. А вечером в клуб…

Анна Терентьевна ответила ему императорской улыбкой – снисходительной и немного печальной. Увы, из-за отсутствия собеседника ей самой придется до вечера прилечь…

Она перевела взгляд на Лизу. Лиза оказалась во всеоружии: глаза потуплены, кисти рук на столе, волосы аккуратно забраны за уши. Загляденье, а не девочка! И голос тихий, кроткий:

– Я, тетя, тоже пойду к себе. Почитаю мадам де Сегюр. В третий раз… Мне очень нравится!

– Конечно, мое дитя! Это будет хорошо для твоего французского.

– А потом на минутку загляну к Фрязиным? Заберу у Мурочки своего Тургенева…

Никакого Тургенева Лиза Мурочке не давала, но с полным правом покинула столовую. Пулей выскочила на крыльцо. Остались позади двор, сараи и огород, именуемый садом. Вот, наконец, забор и соседские владения.

По дороге Лиза первым делом растрепала волосы. У, эти голые оттопыренные уши – глупый знак девичьей скромности и благовоспитанности! У, эта тетя Анюта с ее Павловским институтом! Ни одна дама теперь не показывает в обществе уши. Кому они нужны?

Вообще-то тетку Лиза нисколько не боялась и могла бы вытворять самые отчаянные штуки, не то что чесаться по своему вкусу. Но так уж была устроена тетя Анюта, что малейшее нарушение порядка ее убивало. Вернее, она сама говорила, что убивает. На самом деле она просто плакала, краснела лицом и начинала причитать, что у Лизы одно-единственное достояние – безупречные манеры и репутация. С подобным капиталом сама тетка достойно прожила жизнь, а без него, напротив, давно бы погибла. Погибнет и Лиза, если растеряет свое сокровище.

После получаса теткиных стенаний няня Артемьевна бежала за доктором Фрязиным, доктор прописывал Анне Терентьевне на лоб пузырь со льдом, а внутрь – бром. Больная помещалась на диване со множеством подушек-думок, которые сыпались на пол при малейшем ее движении и даже вздохе. Лизе всегда бывало ужасно стыдно, когда тетя Анюта из-за нее лечилась. Приходилось сидеть подле дивана, менять воду в графине или отсчитывать бромные капли (Лиза вечно сбивалась и забывала, сколько раз булькнуло в стакан). Еще надо было подбирать думки и засовывать их на место, в щель между диванной спинкой и тугим теткиным боком. Стыдно, стыдно, и тетю Анюту жалко!

Сегодня Лизе особенно не хотелось проштрафиться и спровадить тетку на диван: ведь она хотела сбегать к Мурочке и обсудить еще раз утреннее приключение.

Вспоминая о нем за обедом, Лиза всякий раз слегка подпрыгивала на стуле. Один раз даже уронила вилку. С чего бы? То, что случилось, и приключением-то всерьез не назовешь. Просто вполне самостоятельная и независимая девушка (и не при царе Горохе, а летом 1913 года!) взяла и познакомилась с молодым человеком. Подумаешь!

Однако с благовоспитанной Лизой такое случилось впервые – и не в гостях, не на какой-нибудь елке, не на улице даже, где бы она шествовала в неизменной теткиной компании и была представлена какому-нибудь приличному семейству. Нет, знакомство вышло само собой, и где – в публичном саду! Лиза считала себя очень современной и смелой, но сердце у нее до сих пор билось неровно, будто она весь день бегала вприпрыжку.

Знаменитый сад Копытиных, где все и произошло, никаким Копытиным теперь не принадлежал. Он давно был выкуплен в городское пользование у выродившейся фамилии, которая промышляла мясом и кожами. Некогда Копытины жили на широкую ногу. Для собственного променада они проредили березовую рощу, выкорчевали кусты, наделали прямых дорожек и все это назвали садом. С копытинских времен до сих пор остались березы и несколько дряхлых ив. На их стволах зияли расщепы – следы гроз и пыльных бурь, которые случались в Нетске в разгар лета. В саду имелся небольшой кислый прудик, где две лодчонки – «Зина» и «Везувий» – клевали крашеными носами игрушечный причал. На эти лодки зарились только самые отчаянные романтики – в полнолуние, напрочь отбивающее рассудок. Кто в здравом уме сядет на весла в стоячей луже, когда совсем рядом, в двух кварталах отсюда, вольная река Неть?