Еремей Парнов - Ларец Марии Медичи Страница 2

Словно о покойнике сказал…

– Здравствуйте, мадам Локар. Благодарю вас, что вы согласились оказать нам помощь. – Люсин неуклюже раскланялся и опять улыбнулся. Ему очень понравилось собственное произношение. Он и впрямь недурно говорил на родном языке мадам Локар, а втайне очень гордился, что и по-английски говорит не хуже. Пожалуй, даже лучше – с тем особым романтическим шиком, присущим одним морякам. Мадам протянула ему тонкую, в кружевной перчатке руку и нежным, детским голоском прощебетала:

– К вашим услугам, месье. Вы из полиции? Это серьезный случай?

– Ничуть! – отмахнулся Люсин. – Уверяю вас: все скоро разъяснится… Ключ от номера у вас? – повернулся он к администратору.

– Так точно. Этот… уходя, как всегда, оставил его у дежурной.

– А где дежурная?

– Я отослал ее, – он опять понизил голос до шепота, – из конспиративных соображений. Ключ теперь у меня. – Он тотчас же вынул из кармана тяжелую никелированную грушу и завертел вокруг нее тонкий золотистый ключик.

Люсин пожал плечами и, осторожно присев на самый краешек соседнего с мадам Локар кресла, шепнул ей:

– Как придет представитель посольства, так и начнем. – Потом он повторил это по-русски для всех.

От мадам веяло тонким, чуть горьковатым ароматом. Люсин уселся поплотнее и вытащил свою трубку.

– О, – оживилась мадам, – комиссар Мегрэ.

«А чтоб тебя! И эта туда же!» – выругался про себя Люсин и спрятал трубку.

– Это для того, чтобы производить более солидное впечатление на администраторов отелей, – шепнул он ей. – Специально захватил с собой.

Она заговорщически улыбнулась и милостиво кивнула ему.

«Как королева держится, – подумал Люсин. – И правильно, в сущности. Отчего бы нет?»

Но он заставил себя думать о другом. Оборвал мысль. Не дал себе прийти к банальному открытию, что каждая женщина, чувствующая себя королевой, оной особой и окажется. Мадам ему понравилась, и он внутренне немного стеснялся того мига, когда станет в ее присутствии рыться в вещах господина из 1037-го номера. Тут бы и выручила трубка! Она бы придала всей процедуре гениальный мазок законченности, высокой какой-то значимости. Но Люсин уже стыдился ее, как, наверное, стыдился бы лупы в руках.

Он встал, подошел к столику и позвонил в вестибюль. Спросил, не появлялся ли человек из посольства, и велел фотографу подниматься. Фотограф, увешанный аппаратами, с его ослепительной вспышкой будет явно уместен. Во всяком случае, он мог с лихвой компенсировать отсутствие лупы и трубки.

– Как прибудут из посольства, так сразу и начнем, – опять пообещал Люсин.

Заложив ногу за ногу и оттянув носок, Женевьева покуривала «Кент» и любовалась новенькой, синего английского лака туфелькой. Администратор о чем-то перешептывался с официантом.

– А вы, Витя, собственно, можете быть свободны, – сказал Люсин. – Спасибо вам за помощь. У вас ведь, наверное, дела есть?

– Ну что вы! – Витя снисходительно улыбнулся. – Какие уж тут дела. Я вот вспоминаю подробности вчерашнего дня, и мне кажется, что он очень торопился за завтраком.

– Почему же это вам кажется?

– А как же! – Витя даже подался вперед. – Осетринку только, извините, вилкой потыкал, а кофе…

– Осетрина свежая была?

– Помилуйте!

– Ну ладно, еще раз спасибо, Витя. Увидимся!

Витя недовольно пожал плечами и направился к лифту. Он только нажал кнопку вызова, как двери раскрылись, и из кабины вышел высокий, представительный мужчина в отлично сшитом синем в белую полоску костюме. Блеснув обворожительной и чуточку меланхоличной улыбкой, он направился прямо к Люсину, хотя виделись они впервые. Следом за ним вышел ощетинившийся просветленными объективами и блендами фотограф.

Люсин обменялся с сотрудником посольства крепким рукопожатием и представил ему присутствующих. Прислушиваясь к своей красивой, уверенной речи, он ввернул даже один столичный оборот, с которым познакомился на просмотре фильмов последнего Каннского фестиваля. Дипломат это явно оценил.

– Вы превосходно знаете наш язык, господин Люсин, – поклонился он и вдруг продолжил по-русски: – Ну что ж, начнем, пожалуй?

– Ключ, – сказал Люсин и протянул администратору раскрытую ладонь.

Тот осторожно опустил в нее тяжелую грушу.

Непринужденным жестом Владимир Константинович пригласил всех проследовать по коридору. Пропустив дипломата, мадам и Женевьеву, тихо спросил администратора:

– Что-то они у вас такие тяжелые?

– Чтоб постояльцы в карманах не таскали, – жарко шепнул тот в самое ухо.

– Умно придумано, – хмыкнул Люсин. – Вы задержитесь тут, в холле, и проследите, чтоб нам не мешали. Ладно?

Администратор разочарованно склонил голову набок.

– Посидите немножко с Витей, – попросил Люсин. – Я вижу, он еще не уехал, – кивнул он на топтавшегося перед лифтами официанта.

С озабоченным лицом зашагал он по красной ковровой дорожке мимо отделанных под орех дверей, почти касаясь лысиной низкого, пылающего люминесцентными трубками потолка. Вся компания почтительно ждала его у двери 1037-го номера. Фотограф, прижав к уху японскую вспышку, выслушивал, есть ли в ней ток. Вспышка явно не жужжала.

Люсин повернул ключ и распахнул дверь. В номере был полумрак. Нашарив выключатель, он зажег свет, который включился не сразу, а нарастающими конвульсивными всполохами. «Дроссель плохо контачит», – отметил он и пригласил представителя посольства первым проследовать в номер. Затем он предложил мадам и Женевьеве Овчинниковой задержаться у входа, пока фотограф произведет съемку. Когда все было сделано, он усадил дам в глубокие огненные кресла и приступил к детальному осмотру вещей. Предстояла большая канитель, увенчать которую должны были опись вещей и протокол осмотра. И один только Бог знал, пригодится ли хоть что-нибудь из этого для нужд следствия.

В стенном шкафу стоял легкий кожаный чемодан. Наклейки гостиниц, кемпингов, мотелей. Возможно, хозяин водил автомобиль.

Чемодан был не заперт. Люсин положил его на стол и раскрыл. Серый, исландской шерсти свитер, рубашки, галстуки, пара замшевых перчаток, какая-то легкая курточка, два ящичка гаванских сигар «Корона коронас» (куплены, очевидно, в Москве, благо дешевы), электрогрелка и другие мало о чем говорящие вещи. Другое дело нейлоновая, на молнии папка. Ее следует осмотреть особо.

Люсин уложил вещи обратно в чемодан и опустил крышку. Рядом на полированной поверхности стола осталась только папка и маленькая сафьяновая коробочка. Он повертел, повертел ее и, нажав незаметно на какой-то потайной гвоздик, раскрыл. Вид у Люсина при этом был такой, словно он чему-то неожиданно удивился.

Коробочка была выложена серым лоснящимся атласом, на котором тяжелым лиловым светом переливался золотой аметистовый перстень. На внутренней стороне его было вырезано имя «Гвидо». Люсин вытащил перстень и, прищурившись, поглядел на свет. Фиолетовые, изломанные огни закружились в калейдоскопической разгранке. Перстень был явно мужской. Об этом говорила и величина камня, и массивность зажавших его золотых лап. Но предназначался он для пальца тонкого, женственного…

Люсин положил перстень в коробочку, отметив в памяти марку известнейшего магазина Картье. Он вновь откинул крышку чемодана и разворошил вещи. Достал двумя пальцами перчатку и, высоко подняв, повертел ее, словно кисть винограда.

Перчатка и перстень предназначались для разных рук. Логичнее предположить, что в чемодане хранят свои перчатки и чужой перстень, чем наоборот. Более того: именно перстень, а не перчатки, может быть, скажем, предназначен для подарка. Кому? Может быть, тому самому Гвидо?

– Скажите, мадам Локар, какие руки были у месье?

– Простите?

– Ну, большие, маленькие…

– Средние. Нормальные мужские руки. «Значит, колечко кому-то предназначалось».

– Волосатые?

– Да, немного.

– А какого цвета волосы?

– На руках?

– Разумеется.

– Такие же… Я имею в виду – как и на голове. Темные. «Окажись они светлыми – сразу бы завертелся третий вариант. Хорошо хоть волосы как будто свои…»

– Составим опись сейчас или после осмотра сразу все и перепишем? – спросил Люсин посольского чиновника.

– Как вам будет угодно, – улыбнулся тот и развел руками.

– Тогда после, – решил Люсин. Бросил коробочку в чемодан и защелкнул замок. – Папку тоже под самый конец поглядим.

В шкафу висели два костюма: черный – вечерний и серый – деловой; на полках были уложены сорочки и голубая пижама.

– Скажите, мадам Локар, – спросил Люсин, – в каком костюме вы видели его в последний раз?

– В сером.

– Вот в этом? – Люсин снял вешалку с пиджаком.

– Нет. Тот был в клетку.

«Значит, он не переодевался после завтрака».

Люсин легко прошелся по карманам. Вроде ничего интересного. Мелочь наша и не наша, троллейбусные билеты и билеты в кино, крошки табака…