Дэвид Дикинсон - Банк хранящий смерть Страница 2

— Боюсь, мне придется разочаровать вас, джентльмены. Единственный честный ответ, который я могу дать на этой встрече по поводу степени угрозы, исходящей от Ирландии в день юбилея, таков: мы не знаем. Мы не знаем, какие новые группы заговорщиков могут возникнуть там к следующему году. Но несомненно, что среди ирландцев есть и те, кто вынашивают планы покушения на королеву Викторию.

Министерство обороны, Министерство иностранных дел и столичная полиция были потрясены, словно Кнокс на их глазах совершил святотатство прямо во время Святого причастия в Вестминстерском аббатстве.

— Мы располагаем собственной разведывательной сетью на данной территории. Мы бы в сорок восемь часов были оповещены о подобных планах. Но ирландцы — хитрый народ. Они могли задумать покушение несколько лет назад и заблаговременно пристроить будущего убийцу на какую-нибудь невинную должность в Лондоне. Возможно, пока мы сидим здесь, он себе преспокойно занимается каким-нибудь вполне законным делом: служит официантом в клубе или слугой в богатом доме, который как раз расположен на пути следования кортежа. Он затаился и выжидает, а в день юбилея проявит свою истинную сущность. Не исключено, что нам придется проверить всех, кто приехал в Лондон за последние два года.

Сожалею, что не могу сообщить вам более обнадеживающих сведений. Но я бы изменил своему долгу, если бы позволил себе скрыть от вас истинное положение вещей, и не объяснил, как мы видим ситуацию. Остается еще более года до того момента, когда Ее Величество покинет Букингемский дворец и направится в собор Святого Павла. И до тех пор мы ни на миг не должны спускать глаз с Ирландии. Час за часом, минута за минутой.

Берлин, 1896

— Только война делает нацию истинной нацией. Лишь общие великие дела во имя Отчизны способны сплотить народ. Общественный эгоизм, желания отдельных людей — всем этим необходимо поступиться. Личность обязана забыть о самой себе и стать частью общности; каждому следует осознать, сколь ничтожна его собственная жизнь в сравнении с общим делом. Государство — это не Академия художеств или финансов. Это власть!

Пять сотен пар глаз были устремлены на старика, стоявшего за кафедрой. Слушатели, собравшиеся в Большой аудитории университета Фридриха Вильгельма в Берлине, вновь поднялись, приветствуя оратора. Они аплодировали, топали, размахивали шляпами. Генрих фон Трайтчке, профессор истории, был уже немолод. Его выступление отнюдь не походило на изящные музыкальные каденции иных профессоров, чье красноречие никогда, впрочем, не собирало полные аудитории; он говорил грубо и резко: из-за увеличившейся глухоты фон Трайтчке монотонно выкрикивал фразу за фразой, словно человек, который пытается перекричать бурю.

— Если государство осознает, что оно обладает достаточной мощью и моральной силой, дабы решиться заявить свои права на то, что пока ему не принадлежит, оно будет вынуждено прибегнуть к единственному средству достижения желаемого, а именно — вооруженной силе. Абсурдно считать завоевание новой провинции или другой страны грабежом и преступлением. Важнее решить, как покоренная нация наилучшим способом сможет влиться в превосходящую ее культуру.

Фон Трайтчке более двадцати лет читал лекции о политике и истории Германии. Его аудитория состояла не только из студентов университета: послушать профессора приходили банковские служащие, бизнесмены, журналисты, молодые офицеры гарнизонов Берлина и Потсдама. Для многих из тех, кто посещал лекции неделя за неделей, год за годом, уроки строгого седовласого историка, испещренное морщинами лицо которого приобретало суровое выражение, когда он начинал говорить о любви к Отчизне, стали важнее, чем любые проповеди в соборах столицы. Кровь и плоть Христовы были вытеснены в их сознании кровью и плотью Германии. Это был истинно прусский пророк, который на закате лет выводил свой народ из пустыни в обетованную землю Отчизны.

— Если рассматривать… — старик остановился и с вызовом посмотрел на своих приверженцев и прочую публику, собравшуюся в аудитории, — если рассматривать наше великое прошлое в перспективе нашего славного будущего, что мы увидим? Мы увидим, что величайший враг Германии притаился не на востоке, в России, а на западе. Да, на западе! Наш главный враг — это остров! Остров, который слишком долго с высокомерием и самонадеянностью не признавал, что наша великая Отчизна имеет право на место под солнцем, и отрицал ее историческую роль как средоточия мировой власти.

У входа в аудиторию стоял высокий худой молодой человек, которого звали Манфред фон Мюнстер. Его лицо пылало от восхищения и преданности общему делу. Он не сводил глаз с молоденького студента с горящим взглядом, который сидел во втором ряду. Юноша что-то записывал в черную книжечку и первым принимался топать и выкрикивать возгласы одобрения. За последние десять лет фон Мюнстер не пропустил ни одной лекции Трайтчке. Здесь он находил не только подтверждение собственных убеждений и возможность единения с теми, кто разделял его взгляды. Здесь он вербовал новичков.

— У этих англичан есть песня, — выкрикнул профессор в заключение. — Они называют ее «Rule Britannia, Britannia rule the waves»[2]. Англии, с ее выродившейся немощной аристократией, с ее самодовольными и алчными купцами, использовавшими Королевский флот для распространения своих торговых и коммерческих сетей по всему миру, с ее опустившимися заморенными рабочими, слишком долго было позволено править миром. В один прекрасный день, мои дорогие соотечественники, когда мы упрочим свою мощь не только на суше, но и на море, так вот, в один прекрасный день Германии будет суждено сменить этих алчных торгашей в табели о рангах мировых держав. Пусть никогда впредь не прозвучит «Rule Britannia!».

Слушатели повскакали с мест и принялись размахивать руками, в воздух полетели тетради, ручки, шляпы.

— Трайтчке! Трайтчке! — кричали собравшиеся, словно это был боевой клич. — Трайтчке! Трайтчке!

Старик поднял руку, чтобы усмирить зал. Мюнстеру показалось, что профессор похож на Моисея, стоящего на вершине горы и готового спуститься с каменными скрижалями к недостойному народу.

— Друзья мои! Друзья мои! Простите меня! Я еще не закончил лекцию.

В миг аудитория стихла. Но никто не сел, все были готовы стоя выслушать последние слова учителя.

— Пусть никогда впредь не прозвучит «Rule Britannia!». — Трайтчке помедлил. В аудитории воцарилось молчание, словно туча закрыла солнце. Профессор обвел взглядом собравшихся, всматриваясь в одно лицо за другим. — Отныне и впредь — «Rule Germania! Rule Germania!»[3].

По аудитории прокатилась волна аплодисментов. Профессор фон Трайтчке медленно спустился с кафедры. Он опирался на палку, но не принял ничьей помощи. Теперь, когда лекция была окончена, силы, казалось, покидали его. Он стал похож на обыкновенного старика, дни которого, возможно, уже сочтены и который возвращается домой, свершив дневные обязанности.

Но для фон Мюнстера работа только начиналась. Оказавшись в толпе, которая покидала университет, устремляясь в замерзающий Берлин, он попытался заговорить с юношей из второго ряда.

— Прошу прощения, не мог ли я встречать вас на предыдущих лекциях?

— Возможно. — Лицо юноши просияло от гордости. — В этом семестре я посетил все лекции до единой. Какая жалость, что они подходят к концу!

Фон Мюнстер рассмеялся. Уж ему-то было известно прилежание этого студента. Он все время следил за ним, во время лекций смотрел не на Трайтчке, а наблюдал за его учеником и видел, как раз от раза росла в том преданность делу великой Германии. Такова была его, Мюнстера, работа. И теперь он был уверен, что сможет пополнить паству новым последователем.

— Не позволите ли пригласить вас ненадолго на чашечку кофе? Сегодня как-то особенно холодно, — Мюнстер старался говорить подчеркнуто дружелюбно.

— Если это не займет много времени. Мне еще надо будет вернуться.

— Скажите, — начал фон Мюнстер, когда они расположились за столиком в глубине кафе, — а не хотелось бы вам ближе познакомиться с профессором и его идеями? Но простите, какая непозволительная грубость с моей стороны, ведь я даже не спросил, как вас зовут!

— Меня зовут Карл, — улыбнулся юноша. — Карл Шмидт. Я из Гамбурга. Но, пожалуйста, продолжайте, вы начали говорить о профессоре и его идеях. Может быть, существуют и другие лекции, которые я мог бы посещать? И верно ли, что фон Трайтчке умирает?

— Возможно, конец его и близок, но дело его останется жить, — ответил Мюнстер, закуривая небольшую сигару. Он обвел помещение кафе пристальным взглядом, чтобы убедиться, что в небольшой нише у камина они действительно одни. Стены украшали изображения германских солдат. — К сожалению, речь не идет о дополнительных лекциях. Ах, если бы у нас была возможность снова и снова черпать вдохновение в страстных призывах учителя! Увы! — Внезапно он подался вперед и, медленно помешивая кофе, произнес: — Но есть общество, преданное его идеалам. — Он посмотрел прямо в глаза Карлу Шмидту. — Это тайное общество…