Александр Дюма - Катрин Блюм Страница 2

Что было бы со мной, а значит, и с тобой тоже, мое бедное милое дитя, не очутись той яблони тогда на моем пути?

Примерно в полульё, продвигаясь по-прежнему с востока на юг, мы должны увидеть большую ферму. Смотри, вот и она, с жилым домом под черепичной крышей и с подсобными пристройками, крытыми соломой. Это Вути.

Там, дитя мое, еще живет, я надеюсь, хотя ему уже за восемьдесят, один человек — в моей духовной жизни он, если можно так сказать, был тем же, чем стала в моей материальной жизни та яблоня, которая остановила наш шарабан и о которой я только что рассказывал. Посмотри мои «Мемуары», и ты найдешь там его имя. Это старый друг моего отца; однажды он пришел к нам, потеряв на охоте половину левой руки из-за разорвавшегося ружья. Когда я загорелся желанием уехать из Виллер-Котре в Париж, вместо того чтобы жить как другие, на поводке и с путами на ногах, он сказал мне: «Поезжай, это твоя судьба!» И он дал мне письмо к генералу Фуа, то самое письмо, что открыло мне двери дома генерала и канцелярии герцога Орлеанского.

Мы крепко обнимем этого милого старика, кому стольким обязаны, и продолжим наш путь. Большая дорога приведет нас к вершине горы.

Посмотри с высоты этой горы на долину, реку и город.

Река и долина носят название Урк, а город — Ла-Ферте-Милон, это родина Расина.

Однако напрасно было бы спускаться вниз по склону и заходить в город: никто не сможет нам показать дом, где жил соперник Корнеля, неблагодарный друг Мольера, поэт, впавший в немилость к Людовику XIV.

В каждой библиотеке есть его книги, на городской площади стоит его статуя, созданная нашим великим скульптором Давидом, а вот дома его там нет, или, вернее, весь город, обязанный ему своей славой, — это его дом.

Ведь, в конце концов, известно, что Расин родился в Ла-Ферте-Милоне, а между тем никто не знает, где родился Гомер.

Ну а теперь мы идем с юга на запад. Вот эта красивая деревенька, словно только что вышедшая из лесу, чтобы погреться на солнышке, называется Бурсонн. Если ты, дитя мое, помнишь «Графиню де Шарни», одну из твоих любимых книг, написанных мною, то это название должно быть тебе знакомо. Маленький замок, где живет мой старый друг Ютен, — это замок бедного Изидора де Шарни. Именно отсюда молодой дворянин выезжал по вечерам тайком, припав к шее своей английской лошади. Через несколько минут он оказывался по другую сторону леса, в тени этих тополей, откуда было видно, как открывается и закрывается окно Катрин. Как-то ночью он вернулся весь в крови: одна из пуль папаши Бийо пробила ему руку, другая попала в бок. А однажды он ушел, чтобы никогда больше не вернуться. Он поехал сопровождать короля в Монмеди и остался лежать на главной площади в Варенне, напротив дома бакалейщика Соса.

Мы пересекли лес с юга на запад, пройдя через Ле-Плесси-о-Буа, Ла-Шапель-оз-Овернья и Койоль. Еще несколько шагов — и мы на вершине горы Восьен.

Вот здесь, в каких-нибудь ста шагах позади нас, возвращаясь как-то ночью из Крепи, я обнаружил тело подростка лет шестнадцати. Я рассказал в своих «Мемуарах» об этой таинственной, неразгаданной драме. Кроме Бога, одна только ветряная мельница, неторопливо и меланхолично вращающая крыльями, знает, что здесь произошло. Оба они молчат. Справедливость все же восторжествовала благодаря случаю: умирая, убийца признал, что приговор ему был справедлив.

Далее мы проследуем вдоль гребня горы. Внизу, справа от нас, лежит большая равнина, а слева — красивая долина. Это места моих охотничьих подвигов. Здесь я ступил на путь Нимрода и Левайяна, двух самых великих охотников, позволю себе так сказать, глубокой древности и нашего времени. Справа водились зайцы, перепела и куропатки, слева — дикие утки, чирки и бекасы. Видишь вон то место, что выделяется своей яркой зеленью и похоже на очаровательный газон с картины Ватто? Это торфяное болото, где я едва не сложил голову. Я потихоньку в него погружался, когда, к счастью, мне пришла в голову мысль пропустить между ногами мое ружье. И вот приклад с одной стороны и конец ствола с другой уперлись в почву немного более твердую, чем там, куда меня затягивало. Мой вертикальный спуск, который непременно привел бы меня прямо в ад, приостановился. Я стал кричать, и мельник с той мельницы, что видна отсюда и стоит у затвора большого пруда, прибежал на мой зов. Он бросил мне поводок своей собаки; мне удалось поймать его, мельник вытянул меня, и я был спасен. Что же касается моего дальнобойного ружья — я им дорожил, ибо для покупки нового мне недостало бы средств, — то мне оставалось только покрепче сжать ноги, и оно было вытянуто вместе со мной.

Продолжим наш путь. Теперь мы идем с запада на север. Вон те развалины, среди которых возвышается остов, напоминающий донжон Венсена; это башня Вез, единственное, что осталось от давно разрушенной феодальной усадьбы. Эта башня, гранитный призрак ушедших времен, принадлежит моему другу Пайе. Ты помнишь этого любезного стряпчего, с кем, охотясь, мы вместе прошли от Крепи до Парижа, и его лошадь, как только мы замечали лесного обходчика, любезно уносила на спине одного из нас вместе с ружьем, зайцами, куропатками и перепелами, в то время как другой охотник прогуливался с видом безобидного путешественника, засунув руки в карманы, восхищаясь пейзажем и изучая ботанику.

А вот маленький замок Ле-Фоссе. Там пробудились мои первые чувства, оттуда начинаются мои воспоминания. Помню, как отец выходит из воды, после того как с помощью своего слуги, чрезвычайно сообразительного негра Ипполита — того, кто, опасаясь заморозков, выбрасывал цветы и убирал горшки, — спас трех молодых людей: они тонули. Одного из них звали Дюпюи; именно его вытащил мой отец, и это единственное имя, которое я запомнил. Ипполит, превосходный пловец, спас двух других.

Там жили Моке, полевой сторож (он был «окошмарен» и ставил капканы себе на грудь, чтобы поймать мамашу Дюран), а также Пьер, садовник, разрубавший своей мотыгой ужей, у которых из живота выпрыгивали живые лягушки. И наконец, там величественно старился Трюф, четвероногое, не классифицированное г-ном де Бюффоном, наполовину собака, наполовину медведь. Меня сажали на него верхом, и это были мои первые уроки верховой езды.

Ну а теперь, направившись на северо-запад, мы увидим посреди лесной поляны Арамон, очаровательную деревушку, всю в яблоневых садах. Она знаменита тем, что здесь родился почтенный Анж Питу, племянник тетушки Анжелики, ученик аббата Фортье, одноклассник юного Жильбера и боевой соратник патриота Бийо. Но, поскольку это единственная выдающаяся личность Арамона, к тому же оспариваемая некоторыми людьми, полагающими, возможно не без оснований, что Питу существовал лишь в моем воображении, мы не будем здесь задерживаться и продолжим наш путь. Мы дойдем до маленького пруда у перекрестка двух дорог: одна из них ведет в Компьень, другая — на Вивьер. Там мне оказал гостеприимный прием Буду. Это было в тот день, когда я убежал из материнского дома, чтобы не поступать в семинарию в Суасоне, где спустя два или три года во время взрыва порохового погреба погибло несколько моих товарищей, среди которых мог бы оказаться и я.

А теперь пойдем по этой широкой просеке, что ведет с юга на север. В полульё позади нас находится массивный замок, построенный Франциском I; на нем победитель при Мариньяно и побежденный при Павии оставил свои эмблемы в виде саламандр. А впереди, закрывая горизонт, возвышается большая гора, поросшая дроком и папоротниками. С этой горой связано одно из самых ужасных воспоминаний моей юности.

Однажды зимней ночью, когда эта длинная и широкая просека была устлана снежным ковром, я заметил, что за мной молча следует какой-то зверь ростом с большую собаку. Глаза его светились словно два раскаленных угля.

Мне достаточно было один раз взглянуть на него, чтобы понять: это был огромный волк!

Ах, если бы у меня было с собой мое ружье или карабин, или хотя бы огниво и кремень!.. Но у меня не было ни пистолета, ни ножа, даже перочинного.

К счастью, поскольку я вот уже пять лет — а мне было от роду всего пятнадцать — занимался охотой и хорошо знал нравы этого ночного бродяги, мне было известно, что, пока я стою на ногах и не бегу, мне нечего бояться. Но взгляни, милое дитя мое, на эту гору — она вся изрезана рытвинами. Стоило мне провалиться в одну из них, волк одним прыжком настиг бы меня и тогда легко можно было бы убедиться, у кого из нас острее когти и зубы.

Сердце мое колотилось. Тем не менее я принялся петь. Пел я всегда ужасающе фальшиво, и любой волк с мало-мальски музыкальным слухом непременно бы сбежал, но мой волк явно не разбирался в музыке, и похоже было, что мое пение ему даже понравилось: он начал подпевать, издавая жалобный голодный вой. Я прекратил петь и продолжил свой путь в молчании, подобно проклятым грешникам, которых Данте встречает в третьем круге Ада: Сатана вывернул им шеи, и они, идя вперед, смотрели назад.