Юлиан Семенов - Горение. Книга 4 Страница 2

— Что случится, если Столыпин все-таки уйдет?

— Уйдет он или останется, суть вопроса не в этом, — как-то досадливо поморщившись, ответил товарищ Юзеф. — Меня не интересуют хитросплетения дворцовых интриг, я верен научному анализу данностей. Мы, социал-демократы, говорили всегда и готовы повторить ныне: Россия переживает кризис оттого, что дворцовый блок царя с помещиками, то есть с крайне правыми, не может дать промышленникам тех реформ, которых требует развитие капитализма. Буржуазии, капиталу потребна определенного рода политическая свобода, дабы активно развивать промышленное производство, а царь, главный помещик империи, не хочет, да и не может дать ей политическую свободу. Итак, царь и землевладельцы — с одной стороны, промышленники и буржуазные либералы

— с другой. Лебедь, рак и щука. Между ними идет сложная — бескровная пока — драка за власть; царь добровольно не отдаст ее либеральным промышленникам. И при этом — стомиллионный трудящийся люд, абсолютно бесправный и забитый. Вот в чем суть кризиса. Выход из него отнюдь не в отставке Столыпина или в его победе над дедушками Государственного совета.

— Так все же, — спросил журналист из Гамбурга, — что ждет Россию в ближайшем будущем?

— То есть как это «что»? — удивился Юзеф. — Революция.

Реакция у всех журналистов была одинаковой; весело улыбаясь шутке наивного лектора социал-демократии, тем не менее дружелюбно ему поаплодировали: внес хоть какую-то ясность в таинственные российские дебри…

Обида. 13 марта 1911, вечер

(Генерал Дедюлин)

Человеком, ставшим ныне ближе всех к царю, был дворцовый комендант, генерал-лейтенант Владимир Александрович Дедюлин, боготворивший свою жену Елизавету Александровну не только за ангельский характер и красоту (в ее сорок семь лет седина лишь подчеркивала свежесть лица и детские ямочки на щеках), не за восхитительное, никогда не изменявшее ей чувство юмора, но за то — в основном, — что была она из рода легендарного генерала Дохтурова, друга Дениса Давыдова. Именно отсвет славы героя Отечественной войны, павший на Дедюлина после того, как он сочетался браком с Лизанькой, позволил ему оставить лейб-гвардии уланский его величества полк и перейти на службу в отдельный корпус жандармов.

Всякое действие лишь тогда обретает форму жизненной Устремленности, если продиктовано оно не эмоцией, но логической выверенностью посылов, с одной стороны, и — с другой — точным осознанием перспективы, которая должна открыться в результате предпринятого шага.

Поскольку в доме Дохтуровых была собрана уникальна библиотека о методах партизанских войн — не только в России, но и во Франции (в пору английского вторжения), в Испании, Северо-Американских Штатах, когда индейцы герои чески сопротивлялись вторжению белых; поскольку Дедюлин внимательнейшим образом проштудировал книги, хранившиеся в доме невесты, — в голове его выстроилась последовательная жизненная программа.

Он пришел к выводу, что в трудные для монархии годы когда «корректная доброта царя» входила в противоречие с «алчными устремлениями нуворишей», а также с интересами финансистов, требовавших захвата новых районов мира для вложения своих капиталов (разве не британские банкиры стояли за белолицыми покорителями Северной Америки?! ), когда методы исстари сложившихся отношений между государем и ближайшим его окружением нарушены (чаще всего вследствие заговора сторонников машинной техники, рождающей алчность и нищету), прежние методы служения идее самодержавия невозможны; победить коварные силы конституционализма западного образца или, того хуже, революции можно лишь методами партизанской отваги, когда командир отряда берет на себя смелость за принятие решений, не советуясь со старшим, когда подданный несет личную ответственность за судьбу империи, отвечая за поступок лишь перед богом и собственной совестью.

Именно поэтому, перейдя в корпус жандармов, Дедюлин совершил ознакомительную поездку по Ярославской губернии — там он родился, там были земли его и брата Николеньки (роду были дворянского, но колола сердце обида, что не столбовые, а жалованные). По Волге спустился в Нижний Новгород, поклонился стенам кремля, посетовал, что память не сохранила посвященные памяти князя Пожарского реликвии, — видно, юркие подсуетились, от них беспамятство — пойди найди, где почил в бозе Петр (хоть и чужак по своей идее, но ведь самодержец), куда подевались личные вещи Николая I, кто запрятал письма Александра III (один князь Мещерский хранит переписку с усопшим монархом), и лишний раз утвердился, что идея спасения самодержавия только тогда обретет реальную силу, если слуги ее откровенно скажут себе самим: в борьбе со злом победа будет за тем лишь, кто бесстрашно станет на путь всепозволенности в борьбе с крамолой.

Смещение понятий, подмена смысла, ложное трактование святых терминов бывает наказано историей, но кара за это приходит далеко не сразу.

Действительно, примерять на жандармский всезапрещающий мундир венгерку партизана Дохтурова, боровшегося с чужеземным завоевателем, было кощунством, однако возмездие не есть акт спорадический, одномоментный, — потребно время, чтобы вызрела необходимость возмездия, лишь тогда но делается неотвратимым, и поводом может послужить сущая безделица; закономерность воистину есть последствие случайности.

Поэтому честолюбивый замысел Дедюлина сделаться спасителем монархии, бороться за идею самодержавия партизанскими методами на первых порах принес ему невероятные дивиденды.

Ставши в начале века начальником штаба отдельного, его величества корпуса жандармов, сорокапятилетний Дедюлин, в отличие от предшественников, далеко не все свои указания подчиненным фиксировал формальным приказом; окружив себя единомышленниками, Дедюлин пользовал в отношениях с ними не только слово, но даже взгляд: хочешь служить идее, хочешь расти — изволь понимать все так, как мать понимает дитя.

Именно эта его концепция встретила конечно же противодействие и затаенную ненависть со стороны формалистов министерства внутренних дел, которые решили монарший манифест о даровании свободы крепостным принимать буквально, никак не заботясь о духе самодержавия, его высоком, национальном смысле подданичества всех воле одного, помазанного божьей милостью на неограниченное властвование…

Будучи от природы мечтателем, Дедюлин и люди его типа не хотели (а скорее всего, не могли) считаться с фактами, с тем то есть, что не Витте привел Россию к кризисной ситуации девятьсот четвертого года, да и не авантюристы Абаза с Безобразовым, толкавшие государя к началу войны против Японии, но неодолимость развития машинной техники, пришедшей на смену ручному труду, ибо в конечном счете подлинная мощь, то есть независимость государств, определялась теперь не лозунгами и доктринами, но именно уровнем производства рельсов, орудий, паровозов и броненосцев.

Ничто так не опасно для режима личной власти, как преобладание на верхах «партии мечтателей» типа Дедюлина, имевших право на принятие государственных решений, практически бесконтрольных и не поддающихся никаким коррективам.

Математически точному уму Витте, его холодной логике противопоставлялись эмоции сфер (то есть двора) и преданных ему мечтателей типа Дедюлина; на пути компетентности вставала незримая стена дремучих представлений, рожденных не истиной, но легендами и слухами.

Народившейся в России главной силе общества, то есть рабочему классу, искусственно противополагалось крестьянство; реальность знать не знали; главным врагом, помимо либералов, почиталась бомба анархистов, а не наука Ленина и Плеханова, — «книжники», «чужеродный элемент, не имеют корней в российском обществе, лишены почвы, не ощущают в себе нашу кровь, сущая ерунда, отомрут сами по себе».

Однако сферы искренне верили, что не прогресс привел Россию к кризису, но всяческие масоны и конституционалисты типа Витте, для которых мнение Европы было важнее традиций «народного духа». Именно они, либералы, а не развитие машинной техники, привели к тому, что случилось на Дворцовой площади в январе девятьсот пятого, когда войска были вынуждены стрелять в темный народ, подстрекаемый бунтарями против царя, против того, кто единственно и мог гарантировать самим фактом своего существования всеобщее благоденствие и счастье.

В дни революции государь повелел сделать Дедюлина санкт-петербургским градоначальником с чрезвычайными полномочиями; патронов не жалели, стреляли в народ беспощадно; судьба династии была, казалось, спасена; потом привели к формальной власти тех, кто должен был отвечать за содеянное (ответят, ужо как ответят, только б время подоспело). И когда повсеместно были введены — решениями «либерала» Витте — военно-полевые суды (то есть вина за расстрелы была задним числом возложена на тех, кто болтал о реформах и конституции), Дедюлин был назначен комендантом царского дворца, который стал главным штабом контрреволюции; именно там замышлялся реванш за прошлое и неторопливо выстраивалась концепция будущего под надежной защитой дедюлинской гвардии.