Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами Страница 21

Зашаркали еще чьи-то шаги, и дамский голос сказал:

– У Одинцовых, вы заметили, Лиза очень похорошела.

Кто это? Кажется, Тихуновская? Конечно, она, раз тут же встрял ее толстый муж:

– Не заметить трудно. Первая наша красавица будет!

– Зато глупа, как пробка, – вставила Глафира Пантелеевна Пушко, чья дочка, тоже Глафира, училась вместе с Лизой. – Представьте, ни в одном предмете ничего не смыслит. Посмешище класса!

– Э, голубушка! – хохотнул Тихуновский. – К чему красивой девушке ваши науки? Ее дело блистать да нашего брата подманивать. С этим и пробка справится!

Лизе очень захотелось высунуться из-за забора и окатить из лейки обоих – и Тихуновского, и мадам Пушко.

– Кажется, Анна Терентьевна очень рассчитывает на хорошую партию для Лизы, – важно сказала Тихуновская. – Это, пожалуй, единственный выход. Собственные их дела плохи.

– Какие, Ольга Михайловна, партии в наше время? – вздохнула Глафира Пантелеевна. – Повывелись! К тому же молодежь теперь все делает по-своему. Конечно, не вся. Моя Глашенька…

«Такая же толстая кадушка, как вы, мадам!» – про себя закончила Лиза. Кажется, парад гостей закончился, и теперь можно было потихоньку вернуться домой.

В столовой убиралась Матреша. Она громоздила на поднос чашки и закусочные тарелки. Получались целые башни, которые, к удивлению Лизы, всегда благополучно, не рухнув, доезжали до кухни.

Вдруг выяснилось, что сладкоежка Тихуновский заляпал вареньем чайную скатерть. Анна Терентьевна гневно воззрилась на следы его неловкости.

– Срочно скатерть в лохань, в холодную воду, – распорядилась она. – Не то синее пятно останется! До чего не люблю, когда Тихуновский долго засиживается…

– Так гоните его в шею, – посоветовала Лиза, стоя в дверях.

– А, Лиза, это ты? Где ты пряталась? Обязанность хозяйки – встретить и проводить гостей. Ты показалась сегодня неучтивой. Если ты весь вечер не желала поддерживать и оживлять беседу и вообще не проронила ни слова, так могла бы, по крайней мере, выйти на крыльцо и…

– Не могла! – возразила Лиза, на ходу выдумывая причину. – У меня живот схватило.

– Зачем же ты жуешь эту булку? На ней мак! Положи сейчас же, тебе категорически этого нельзя. Я велю Артемьевне запарить черемухи.

– Мне уже лучше, тетя.

– Так снова станет хуже! Положи булку, – приказала тетя Анюта.

– Я есть хочу. А папа где, в клубе?

– Нет, до сих пор на службе. Что-то там у них случилось.

Павел Терентьевич приехал домой на извозчике совсем уже в потемках. Лиза как раз собиралась спать и уже расплетала косу, но услышала в столовой голоса. Она потихоньку спустилась вниз.

Разговор отца с теткой оказался очень любопытным. Они оба непременно бы замолкли, если б Лиза появилась в дверях и принялась им желать покойной ночи. Поэтому Лиза осталась в соседнем со столовой кабинете, пустом и темном. Здесь стоял диван, на котором было удобно сидеть, поджав ноги.

– Этот пожар перепутал все мои планы, – жаловался отец. – Поди, Пианович весь вечер меня в клубе ждал!

– Он сегодня был здесь. Спрашивал, когда ты вернешься, – сообщила Анна Терентьевна. – Проиграл мне семьдесят копеек.

– О, Игнаша галантен, как никто! А я в это время, как проклятый, торчал на пожаре. Потом мотаться пришлось по всяким надобностям.

– Это тот пожар, что у Морохиных? Ты-то, Паня, тут при чем? – удивилась Анна Терентьевна.

– Мы с Семеновым этот дом страховали совсем недавно. И на тебе – пожар. Поджог подозреваем. Дело, похоже, нечисто.

«Последнее время я только и делаю, что подслушиваю. Даже Кашу бедную совратила! – вздохнула Лиза, удобно обняв подушку-думку и прислонившись щекой к репсовой обивке дивана. – Я с ней согласна: подслушивать глупо и низко. Это ребячество. Няня говорит, что я такая пролаза потому, что у меня нет братьев и сестер, и маленькой я очень скучала дома. Наверное!

Мои прятки – дурная привычка, все равно что грызть ногти. Надо избавляться. Ладно, сегодня в последний раз буду плохой, потому что пожар, поджог и дело нечисто!»

– Анюта, помилуй! Я сегодня пять раз в разных концах города пил чай с сайками, – застонал в столовой Павел Терентьевич. – Нет ли чего другого? На бутерброды я тоже смотреть не могу!

Анна Терентьевна поспешно удалилась в кухню, но Лиза знала, что обсуждение поджога у Морохиных продолжится – тетка очень любопытна, хотя, как светская дама, скрывает этот порок от посторонних.

Павел Терентьевич осмотрел принесенные сестрой новые яства.

– Одна дрянь тут осталась, – сказал он, ткнув курицу. – Гляди, даже гузку кто-то отъел!

– Мы же, Паня, обедали, – оправдывалась Анна Терентьевна. – Ты сам сказал, чтоб тебя не ждали. Кстати, гости пили чай, осталось немного колбасы…

Павел Терентьевич ехидно воскликнул:

– Чтоб твой любимый Тихуновский да не доел колбасу? Должно быть, совсем скверная. Ты у Зубова, что ли, брала, Анюта?

– Нет, конечно, у Коковина. Просто Тихуновскому доктор жирное запретил. Сегодня он на варенье налег – всю скатерть измазал.

– Так не зови его всякий день! Он ведь и чашки бьет.

– Зато он любезен, – возразила Анна Терентьевна. – Дам непрестанно смешит, вносит оживление. Только когда засидится, голова начинает от него болеть. Кстати, он говорит, что сегодняшний морохинский пожар – явление абсолютно естественное, потому что стоит сушь.

– А Тихуновский несет чушь, – жуя, сострил Павел Терентьевич. – Поджог тут, натуральный поджог! К девяти вечера все выгорело, и наше страховое общество начало следствие. Соседи показали, что дом вспыхнул сразу в трех местах – с крыльца, с черного хода, да еще в гостиной за занавесками полыхнуло. Мальчишки с голубятни, вдова Короткова, торговец щетками Панов, который как раз мимо проходил, – все поют в один голос, хотя совершенно порознь и разным агентам.

– Может, пожар подстроил какой-то недоброжелатель Морохина? Не мог же он сам…

– Еще как мог! Позавчера он с племянником купил в лавке три большие бутыли керосину. Зачем, спрашивается?

– Про запас.

– А у себя на службе, в банке, он семьдесят тысяч казенных на себя переписал тоже про запас? И тут же, гусь, получил наличными! Растрата только сегодня раскрылась, когда он на службу не вышел, а дом его загорелся.

– Паня, я не верю! – воскликнула Анна Терентьевна. – Морохин такой смирный был, богобоязненный, вдовец. Зачем ему все это?

– Любовь, Анюта, любовь! Седина в бороду – бес в ребро. Как стал твой смирный вдовец заезжать к соседке нашей бывшей, так и попал, как кур в ощип.

Анна Терентьевна всплеснула руками:

– Ах! Мне говорили, а я не верила!

– Ты, Анюта, слишком хорошего тона, чтоб подозревать в приличных людях темные страсти. Между тем Морохин влюбился, как цуцик, и свез этой бестии Пшежецкой конторские семьдесят тысяч. Да еще и завещание на дом на нее оформил! Хотел страховку получить, вот и устроил поджог. Верно, его Пшежецкая надоумила: она любовников в один присест потрошит. Только Морохин, похоже, перестарался.

– Что такое?

– Да не найдут его нигде. На службу не вышел, из дому вроде бы не выезжал. Зато на пожарище – там, где сени, – обнаружен обгорелый человеческий костяк. Черный, просто головешка! Скорее всего, это Морохин и есть.

– Боже! – Анна Терентьевна медленно перекрестилась.

– Только изжога от этой колбасы, – кротко пожаловался Павел Терентьевич. – Жажда у меня, как у верблюда, а чай стылый…

– И без чаю жарко, – отмахнулась Анна Терентьевна.

– А Тихуновскому не жарко было? Однако этот дорогой гость кипяток у тебя хлебал. Жажда, Анюта, жаром и потом лучше исходит – подобное лечи подобным. Или хоть квасу бы… Но что для жары совсем нехорошо, так это шампанское, даже со льда. Пришлось отхлебнуть глоток – у язвы этой Пшежецкой был вечером. Представь, сидит она в своем будуаре в каком-то розовеньком неглиже и шампанское тянет. У ног ведерко со льдом, а оттуда еще две бутылки торчат.

Анна Терентьевна гневно нахмурилась:

– Что ты делал в этом вертепе, Павел?

– Так страховка-то морохинская, оказывается, тоже на нее переписана. Ей и платить будем, если поджог не подтвердится. Но он подтвердится у меня, как миленький! В лепешку расшибусь, а докажу.

– Пусть так, пусть зашел по службе, – неохотно согласилась Анна Терентьевна. – Но как ты, порядочный человек, отец молодой девушки, мог оставаться наедине с этой гарпией?

– Почему наедине? У нее уже и Адам Генсерский сидел (его Пианович прислал, он же семейный адвокат). И следователь Заварзин там был, и Колесников из банка.

– А эти-то к чему?

– Они требовали по-хорошему вернуть казенные деньги – те, что Морохин взял. Но куда там! Никаких семидесяти тысяч, говорит Пшежецкая, ни от кого она не получала, живет честно, на вспомоществование двоюродной бабушки из Отвоцка. Черт его знает, где этот Отвоцк! Эх, до чего девка скверная! Не видать банку этих семидесяти тысяч!