Эллис Питерс - Покаяние брата Кадфаэля Страница 22

Однако торжественный чин богослужения несколько успокоил его. Отложив заботы и тревоги до завтрашнего дня, он улегся на свой тюфяк и через некоторое время уснул.

На следующий день, после мессы, когда строители, желая полностью использовать немногие оставшиеся до наступления морозов дни, приступили к работе, Кадфаэль вспомнил совет брата Ивина и решил показать свой рисунок мастеру Бернару и его подручным. Каменщиков приглашают не только в церкви и монастыри, но также в маноры и замки, к тому же они частенько используют личные клейма, а оттого, наверное, примечают и чужие.

Сам мастер, бросив взгляд на расстеленный на камне пергамент, покачал головой:

— Нет, этого я не знаю… — Он присмотрелся повнимательнее и повторил более уверенно: — …Точно не знаю, никогда не видел.

Два его работника, как раз в это время проносившие мимо груженые носилки, задержались и с естественным любопытством уставились на листок, заинтересовавший их хозяина. Затем хромой работник окинул Кадфаэля долгим взглядом, а когда монах поднял на него глаза, улыбнулся и пожал плечами.

— Стало быть, это не местный герб? — упавшим голосом спросил Кадфаэль.

— Я работал почитай во всех окрестных манорах, — ответил мастер, — но такой знак мне ни разу на глаза не попадался. — Он вновь покачал головой и поинтересовался: — А что, это очень важно?

— Думаю, что да. Ну ладно, где-нибудь кто-нибудь его все равно узнает.

Кадфаэль понимал, что здесь ему делать больше нечего, однако еще не только не решил, но даже не обдумал, что предпринять дальше. Судя по всему, Филипп засел в Масардери, куда, скорее всего, отвезли и Ива. Тем паче что, если верить поселянину, в этом замке уже томился по меньшей мере один узник. Кадфаэлю казалось более чем вероятным, что Филипп, с его страстной натурой, должен находиться там, куда влечет его ненависть. Он, безусловно, искренне считает Ива виновным. А что, если попробовать убедить его в обратном? При всей своей горячности Фицроберт умен, а стало быть, его можно урезонить.

Так и не придя к окончательному решению, монах отправился в церковь и, стоя в укромном уголке, прочел молитву. Он уже открыл глаза и собирался уходить, когда кто-то легонько потянул его за рукав.

— Брат…

Несмотря на свою хромоту, увечный работник подошел бесшумно, ибо был обут в потертые войлочные туфли. Его обветренное угрюмое лицо под густой шапкой каштановых волос было полно решимости.

— Брат, как я понял, ты хочешь узнать, кому принадлежит некая печать. Я видел рисунок…

— Хотел, — грустно признался Кадфаэль, — да, похоже, ничего у меня не вышло. Здесь мне никто не может помочь. Вот и твой хозяин сказал, что знать не знает такого знака.

— Так оно и есть, — промолвил подручный каменщика, — но зато я знаю.

Глава седьмая

Окрыленный нежданной удачей, Кадфаэль открыл было рот, собираясь задать вопрос, но тут же вспомнил, что время сейчас рабочее, а этот человек, которого взяли в подручные из милости, всецело зависит от расположения своего хозяина.

— Тебя могут хватиться, — сказал монах. — Не хочу, чтобы из-за меня ты получил нагоняй. Когда ты освободишься?

— Мы отдыхаем и обедаем в шесть часов, — торопливо сказал каменщик и улыбнулся. — Это не скоро. Я потому и подошел сейчас: боялся, как бы ты не уехал, так ничего и не узнав.

— Ну уж теперь-то я с места не сдвинусь, — с жаром заверил его Кадфаэль. — Где мы встретимся — здесь? Назови любое место. Я буду ждать.

— В последней нише галереи. Рядом с тем местом, где мы сейчас работаем.

Кадфаэль прикинул, что за спиной у них будут груды тесаного камня, а впереди — открытое пространство: никто не сможет подойти незамеченным и подслушать их разговор. Был этот малый опаслив по натуре или действительно имел основания кого-то бояться, но так или иначе, он явно не желал лишних ушей.

— Никому ни слова? — спросил Кадфаэль, понимающе взглянув прямо в серые глаза каменщика и встретив такой же прямой ответный взгляд.

— В наших краях, брат, лучше поостеречься попусту молоть языком. Слово, попавшее не в то ухо, может обернуться ножом, вонзившимся не в ту спину. Но, слава Богу, на свете есть еще и добрые люди.

Он повернулся и прихрамывая побрел к выходу из церкви, дабы вернуться к своим трудам во славу Господа.

Пользуясь тем, что было относительно тепло, они уселись в последней нише северной галереи, откуда хорошо просматривался чуть ли не весь двор. Трава пожухла и высохла, ибо осенью почти не было дождей, но как раз сейчас небо заволокли тучи. Оно хмурилось, словно от недоброго предчувствия.

— Меня зовут Фортрид, — начал свой рассказ хромой каменщик — Родом я из Тоденема, вассального владения манора Дирхэрст. Я служил ратником под началом Бриана де Сулиса и провел с ним в Фарингдоне то недолгое время, пока замок оставался под властью императрицы. Вот там-то я и видел печать, которая нарисована на твоем пергаменте. На моих глазах ею дважды заверяли грамоты — тут уж ошибки быть не может. А третий раз я видел ее приложенной к договору о передаче Фарингдона королю.

— К договору? Неужто это было обставлено так торжественно? — подивился Кадфаэль. — Я-то думал, что королевских воинов впустили туда тайком, открыв ночью ворота.

— Да, так оно и было. Но перед этим кастелян и все капитаны заключили письменное соглашение и скрепили его своими печатями. Это соглашение было показано воинам гарнизона, чтобы те знали — решение передать замок королю единогласно принято всеми шестью капитанами, командовавшими отдельными отрядами. Без такого договора Стефану пришлось бы дорого заплатить за эту крепость. Откажись один-два капитана приложить свои печати, и их люди стали бы сражаться. Но все было оговорено и подготовлено заранее.

— Значит, — уточнил Кадфаэль, — в замке под общим командованием де Сулиса находилось еще пять капитанов со своими отрядами?

— Да. И помимо того, около тридцати рыцарей и сквайров, не имевших свиты, но и ни в один отряд не входивших.

— О них-то я знаю. Большинство этих людей оказалось в плену, потому как они не захотели перейти на сторону противника. А капитаны, выходит, все согласились сдать замок?

— Все до единого. Иначе захватить его было бы не так-то просто. Простые ратники хранят верность не королям да сеньорам, а своим командирам. Воин идет туда, куда его ведет капитан. Не будь на том пергаменте хоть одной печати — а одной из них в особенности, — дело не обошлось бы без битвы. Я говорю о печати капитана, которого любили и которому доверяли все воины.

Голос бывшего ратника дрогнул.

— Этой? — спросил Кадфаэль, коснувшись свернутого пергамента.

— Этой самой, — подтвердил Фортрид и на какое-то время умолк. Он глубоко задумался и как будто перестал воспринимать окружающее.

— И тот капитан, как и все прочие, приложил свою печать к соглашению? — прервал затянувшееся молчание монах.

— Его личная печать — вот эта самая — красовалась под тем пергаментом. Я видел ее собственными глазами, а иначе бы не поверил.

— А как его зовут?

— Джеффри Фицклэр. А Клэр, которому он приходится сыном, это не кто иной, как Ричард де Клэр, прежний граф Хэртфорд. Нынешний граф, Гилберт, — его сводный брат. Джеффри ведь побочный сын, незаконный отпрыск дома де Клэров, но что с того? Дети греховной любви порой превосходят рожденных в супружестве, хотя, насколько я знаю, граф Гилберт тоже человек весьма достойный. Во всяком случае, он и его сводный брат любили и почитали друг друга, хотя все Клэры горой стоят за Стефана, а Джеффри воевал за императрицу. Они и выросли вместе, потому как граф Ричард привез своего бастарда домой чуть ли не новорожденным. Его воспитали как родного, хорошо обеспечили, и когда он вырос, то смог занять приличное для незаконнорожденного положение. Это тот самый человек, копию печати которого ты носишь с собой.

Откуда у Кадфаэля взялась эта копия, Фортрид не спросил.

— А где можно найти этого Джеффри? — поинтересовался Кадфаэль. — Раз он со всем своим отрядом перешел на сторону Стефана, то, наверное, и сейчас вместе с другими капитанами служит в Фарингдоне?

— Он в Фарингдоне, это точно, — отозвался каменщик, и в его тихом голосе послышались стальные нотки. — Только вот больше не служит. Сразу после сдачи он по случайности упал с коня. В замок его принесли на носилках. Он умер еще до ночи и ныне покоится на церковном кладбище в Фарингдоне. Печать ему больше не нужна.

Повисло молчание. Кадфаэлю даже почудилось, что в наступившей тишине он услышал эхо — эхо слов, которые не были и не будут сказаны. Между каменщиком и монахом установилось взаимопонимание, не нуждавшееся в словесном подтверждении. Фортриду, бесспорно, следовало держать рот на замке. Ему ведь предстояло и дальше жить рядом с могущественными людьми, которым есть что скрывать, а он и так слишком разоткровенничался, пусть даже и перед монахом. Не стоило принуждать его открыто говорить о том, на что он достаточно ясно намекнул. Ведь он до сих пор даже не знал, откуда у Кадфаэля знак саламандры.