Кларов Юрий - Арестант пятой камеры Страница 23

- Но вы-то занимаетесь своим делом?

- Это с бомбочками-то? - уточнил Малов. - Своим. С младых ногтей имел склонность к пиротехнике и фейерверкам. Люблю красочные зрелища: возвышают и глаз радуют… - И без всякого перехода заговорил о Форде. - А насчет Генри при всем своем уважении к вам должен заметить, что заблуждаетесь. Генри - не в птичках и не в эксплуатации ваших пролетариев. Генри, смею заметить, философ и великий первооткрыватель, который установил прямую связь между долларом и нравственностью. Гениальный техник приспособил к коляске пролетарской нравственности финансовый мотор: участие в прибылях при условии соблюдения моральных и этических норм, установленных хозяином. Трезвенник, набожный, хороший семьянин, чтишь отца своего? Получай дополнительные двадцать пять или пятьдесят долларов в неделю. Нет? И денег нет… Он впервые в истории человечества сделал нравственность выгодной. Чем не американский Христос? Твердая такса в твердой валюте на мораль. Религиозность - 5 долларов, скромность - 4, человеколюбие - 3 доллара восемь центов, самоотверженность - 2 доллара, умеренность - один… Куда и вам и нам до него!

Малов говорил так, что трудно было понять, над кем он издевается: над Фордом, собеседниками, американцами или над самим собой… Как Стрижак-Васильев вскоре убедился, это была его обычная манера.

Затем разговор перебросился на вступление Америки в ближайшие месяцы в войну и положение в России.

- Гарью попахивает на Руси, а? - заметил Малов, когда Нейбут заговорил о перспективах революции. - Грядет кудесница, грядет… Глядишь, скоро где-нибудь на Невском и встретимся… Попьем чайку в трактире из настоящего русского самовара, вспомянем американское житье-бытье, поговорим, поспорим… Так? - И сам себе возразил: - А может, и не так… Спор-то на Руси дракой кончается, стародавний обычай… Поспорим, поспорим - да и за чубы… А там и стрелять друг в друга начнем… Пиф-паф! - Он засмеялся, изобразил указательным пальцем, как нажимает на спусковой крючок, и, целясь, прищурил левый глаз. - Не исключено, а?

- Не исключено, - подтвердил Нейбут.

- Вот и я говорю, что не исключено. А что ж тогда будет?

- Наверно, покойники будут, - предположил Нейбут.

- Верно, покойники… Но какие? Стреляем-то мы лучше, а?

- Вот это еще неизвестно. Кто лучше стреляет, покажет будущее…

Этим, тогда еще туманным будущим стали Октябрьская революция, колчаковщина и гражданская война. Оказалось, что большевики стреляют лучше, но Нейбут все-таки погиб… А теперь «будущее» отправило за решетку убийцу Нейбута и снова свело Стрижак-Васильева с чикагским репортером и русским террористом Маловым. Гостиница «Модерн»… Поэт-символист обыграл бы это название, но Малов, к сожалению, не был поэтом, а Стрижак-Васильев увлекался стихами лишь в далеком детстве, да и то дальше стихотворения, где рифмовались козочка и розочка, он не пошел…

Вне зависимости от того, чем закончится зондаж, Иркутская большевистская организация все равно собиралась брать власть в свои руки. Как сказал Ширямов, если у эсеров три варианта, в том числе соглашение с Каппелем, то у большевиков только один - оборона города до последней капли крови. Но распылять свои силы на борьбу с эсерами в то время, как на город надвигались белогвардейские банды, было крайне нежелательно. Поэтому и в Сибирском партийном комитете, и в Иркутском переговорам Стрижак-Васильева с «Монахом» придавали большое значение. Малов не являлся членом Политцентра, но входил в состав «теневого кабинета» чем-то вроде министра внутренних и иностранных дел. В руках Малова были и боевики. Одного этого было достаточно для того, чтобы мнение «Монаха» стало решающим для руководителей Политцентра.

Когда Стрижак-Васильев договаривался о встрече, он не говорил о ее цели, но «Монах», конечно, все знал и так. И теперь они, разминаясь, как два цирковых борца перед началом решительной схватки, делали ложные движения и зорко следили друг за другом. Ничья исключалась: чьи-то лопатки обязательно должны коснуться пола…

Малов с безмятежным видом расспрашивал о подробностях задержания «Шурика» в Нижнеудинске, о том, как вел себя «Шурик» в поезде и как организована его охрана в тюрьме. После того как эта благодатная тема истощилась, он предался воспоминаниям, затем, как забавный казус, рассказал о забастовке полицейских в Бостоне…

- Вот и полагайся после этого на кого-нибудь… Я теперь больше ни на кого не надеюсь, - шутливо заметил он.

- Даже на своего посланника?

«Монах» сделал удивленное лицо, и Стрижак-Васильев должен был признать, что это у него получилось

- Ты о чем, Лешенька?

- О связном, которого ты направил к Каппелю.

- О связном?! - Редкие куцые брови «Монаха» поползли вверх и застыли под самой кромкой зачесанных назад волос.

- Хорошо сыграно, - одобрил Стрижак-Васильев.

- Это удивление в смысле? Натуральное, Леша. - Он укоризненно покачал головой. - Ах, Лешенька, Лешенька. Русскую революцию всегда разъедала ржавчина недоверия… Какой связной? Неужто ты мог предположить, что твой старый друг, социалист-революционер с эмигрантским стажем пойдет на соглашение с контрреволюцией?

- Ну, министр Колчака Старынкевич, если не ошибаюсь, тоже эсер…

- Бывший, Лешенька, бывший… Он исключен из партии. Но дело не в нем, я говорю не вообще об эсерах, а о себе. Обидел ты меня, Лешенька…

- Извини, если так. Но тут не моя вина, а этого «деятеля»…

- Кого?

- Балясного, - сказал Стрижак-Васильев и с удовлетворением отметил, что лицо «Монаха» поскучнело. - Когда наши сняли его в Черемхове, он заявил, что послан к Каппелю лично тобой…

- Врет, - мрачно сказал «Монах».

Пилюля была настолько горькой, что при всем самообладании он не смог даже хихикнуть. «Монах» не ожидал, что его человек так опростоволосится. Но это было лишь началом. Сейчас ему предстояло проглотить новую пилюлю, еще более горькую…

- Кстати, в Черемхове был митинг по этому поводу…

- Митинг?

- Да. Не слышал?

- Нет, Лешенька…

- Черемховцы собрались было даже отряд сюда посылать, требовать от Политцентра объяснений…

- Ишь ты… А все горячка. В горячке про все забудешь… даже про чехов. Ведь чехи отряд бы не пропустили…

- Так в том-то и дело, что они чешского коменданта уговорили. Он им даже вагоны выделил, - сокрушенно и весело сказал Стрижак-Васильев. - Пришлось нам вмешиваться: просили до выяснения никаких шагов не предпринимать.

Смысл сказанного был достаточно ясен: симпатии союзников к Политцентру успели остыть, и в случае вооруженного столкновения рабоче-крестьянских дружин и партизан с войсками Политцентра чехи займут нейтральную позицию.

Сам Стрижак-Васильев, несмотря на прогнозы приехавшего в Иркутск после совещания у Сырового Коржичка, не был в этом до конца уверен. Коржичек слишком хотел, чтобы союзники перестали поддерживать Политцентр, и вполне мог принять желаемое за действительное. Но чешская железнодорожная комендатура после соответствующего нажима Черемховского ревкома действительно обещала вагоны и паровоз. И если «Монах» сделает из этого факта далеко идущие выводы - а он их сделает, - то Политцентр сдастся без боя, ибо союзники - единственная его надежда.

Малов, как и предполагал Стрижак-Васильев, воспринял сказанное весьма настороженно.

- Три дня назад, - сказал он, - Сыровой заверил Косминского, что чешское командование не изменит своих позиций. У нас нет оснований сомневаться в этом заявлении.

- А три недели назад он в том же заверял Колчака. И у «Шурика» тоже не было никаких оснований сомневаться в этом заявлении…

Сказав это, Стрижак-Васильев понял, что лопатки его противника уже коснулись ковра…

«Монах» ласково погладил себя по животу, так же ласково взглянул на собеседника и сказал:

- Ржавчина недоверия, а? На Иркутск надвигается опасность, а мы словно малые дети: спорим, ссоримся… А зачем? Надо учитывать уроки 18-го года… - Он выжидательно посмотрел на Стрижак-Васильева, но тот будто в рот воды набрал. - Мне думается, Лешенька, что наша главная задача - забыть все разногласия…

- Все?

- Все.

- А затем?

- А затем всем истинным социалистам нужно объединиться.

- Ну, истинные социалисты, положим, уже давно объединились, - сказал Стрижак-Васильев и уточнил: - В большевистскую организацию.

- Нас, следовательно, к истинным не причисляешь?

- Не причисляю.

- Чистые и нечистые?

- Что-то в этом роде.

- Тяжело с тобой говорить, Лешенька…

- А это потому, что разговор у нас не конкретен.

- Давай тогда уточним: мы вам предлагали и предлагаем разделить с нами власть…

- Одна половина белая, а другая красная? Власть не яблоко.

- Все или ничего?

- Ну, «или», пожалуй, ни к чему, - рассудительно сказал Стрижак-Васильев. - Просто - все.