Поручик Ржевский и дама с солонкой - Иван Гамаюнов Страница 23

– Как это «подсудное»?

– Доктор сказал, что Федька помирает от яда.

Аким ойкнул и перекрестился.

– А кто ж Федьку травил?!

– Да тихо ты! – прикрикнул Пантелей и продолжил приглушённо. – Доктор говорил, что не Федьку отравить хотели, а кого-то из барских гостей вчера, когда застолье было посередь бала.

«Надо же! Какие страсти!» – подумал Ржевский, а садовник продолжал:

– Кто-то тому гостю яд в еду подсыпал, но гость есть не стал. А за столом как раз Федька прислуживал. Понёс нетронутую тарелку на кухню да по дороге и умял почти всё, раз баре не едят. А вскоре после этого Федьке поплохело.

Если бы эти слова услышала Тасенька, она наверняка вообразила бы чёрт знает что. Например, что отравительницей могла оказаться Софья, которая солила еду в мужниной тарелке, и что в солонке была вовсе не соль.

Но такие фантазии – чистейший вздор. Если красивая женщина, подобная Софье, благосклонно отвечает на ухаживания, это значит, что у неё доброе сердце. А если сердце у неё доброе, то она никак не способна на злодейство. И её подозревают лишь завистницы. Да, завистницы, которые не могут похвастаться ни красотой, ни успехом у мужчин. Ржевский был абсолютно в этом убеждён и потому, вспомнив о солонке в руках у Софьи, тут же одёрнул себя. Даже малое подозрение, что Софья хотела отравить мужа, казалось святотатством.

Конечно, поручик вспомнил пьяного лакея, опрокинувшего торт на Бенского. А если лакей был вовсе не пьян? А вдруг это и был тот самый Федька? Может, он ел из тарелки Софьиного мужа? Нет, быть такого не могло! Ведь Софья – ангел!

«Бедный Федька, – подумал Ржевский. – Зато тот, кто избежал отравления, счастливец! Никому не пожелаешь оказаться в такой истории. Надеюсь, я всё же сидел не за одним столом с отравителем».

– Поначалу все думали, что холера, – меж тем рассказывал Пантелей, – а доктор сказал, что по приметам не сходится, и начал у Федьки допытываться, пока тот ещё в памяти был. Ну, Федька и признался: дескать, Бог наказал за то, что с барской тарелки ел. А с чьей тарелки, Федька не сказал. Не помнил уже.

«Да, хотел бы я знать, на кого покушались так коварно, – думал поручик. – И почему гость, кто бы он ни был, не стал есть? Счастливая случайность? А может, заподозрил что-то? А отравитель, конечно же, специально устроил всё на празднике во дворце, чтобы отвести от себя подозрения и бросить тень на губернатора!»

– Теперь отравителя искать будут, – заключил старый садовник. – Поэтому ты, Аким, об этом не болтай. А то подумают, что ты чего-нибудь знаешь, да и прицепятся.

Правда, могло быть и так, что прекрасная дама оказалась слепым орудием в руках злодея. Злодей насыпал яд в солонку, которую Софья взяла, чтобы посолить еду мужу. О том, что в солонке яд, красавица не знала. Лишь по счастливой случайности не отравился никто кроме лакея, потому что она положила солонку в ридикюль.

«Надо рассказать Софье, – решил Ржевский. – И на всякий случай спросить, где солонка. Софья, конечно, испугается, что где-то неподалёку находился отравитель, но зато у меня появится повод её успокоить. А успокаивать напуганную даму – это весьма приятно!»

Предавшись мечтам, поручик почти забыл, что явился сюда не просто так, а за цветами.

«Фортунушка, помоги мне ещё раз», – попросил он, оглядываясь по сторонам. Но богиня, кажется, пришла в игривое настроение и решила пошутить: прямо перед носом Ржевского что-то пролетело сверху вниз и шмякнулось на пол, образовав светлую кляксу. Поручик глянул вверх и увидел, что прямо над ним, на жёрдочке, подвешенной к потолку наподобие качелей, сидит большой белый попугай.

Птица молчала, явно не собираясь криком выдать присутствие в её владениях постороннего. Однако она бросала на Ржевского недобрые взгляды, а затем, всё больше раскачиваясь на своих качелях, задрала хвост.

Поручик, всё так же на корточках, прянул в сторону – и как раз вовремя: там, где он только что находился, появилась ещё одна светлая клякса. Даже большой лопух, частично дававший укрытие, не уберёг бы от этой птичьей бомбы.

Ржевский только выдохнул после счастливого спасения, как вдруг почувствовал, что новое место дислокации выбрано неудачно. Он решил, что сел на ежа, но когда повернулся, то увидел вовсе не ежа, а неведомое растение, стоявшее в горшке прямо на полу – что-то вроде воткнутого в землю огурца, покрытого острыми иглами.

«Да это просто извращение – выращивать такую пакость!» – подумал Ржевский.

Фортуна явно насмехалась, но, как это часто бывало, в следующий миг проявила милость: в двух шагах от колючего огурца стояла маленькая цветочная корзинка, в которой находился абсолютно свежий букет фиалок – таких же, как раздавали вчера на балу.

«Отлично! Даже рвать не надо», – мысленно порадовался Ржевский, но только он схватился за ручку корзинки, как раздался голос Акима:

– Пантелей Иваныч, ты напомнить велел… ну… что для горшка каши по…

– Чего «по»? – отозвался старик.

– А ты не говорил, чего, – ответил Аким. – Наверное, «по краешек». Ты велел напомнить, что эта каша барыне нужна.

– Дурья твоя башка! – рассердился Пантелей. – Я тебе говорил «кашпо»! Какая ещё каша! Это кашпо надо барыне отнесть. Я уж его приготовил. Там оно.

Собеседники направились туда, где находился Ржевский, и наверняка обнаружили бы его, если б он не прибег к помощи отвлекающего манёвра. Как раз тогда, когда старый садовник и его помощник поворачивали из-за зарослей лопухов, поручик схватил из ближайшей кадки ком земли и метко запустил в попугая.

Птица с резким противным криком вспорхнула со своих качелей, заставив Пантелея и Акима посмотреть вверх, а в это время Ржевский с заветной корзинкой в руках оказался как раз у них за спинами.

Он уже на цыпочках крался к выходу, когда Пантелей растерянно пробормотал:

– Нету. Эх, старость – не радость. Я ж его вроде вот сюда ставил.

– Пантелей Иваныч, а как это кашипо выглядит-то? – спросил Аким.

– Да корзинка такая, – сказал старик.

Поручик, слыша этот разговор, понял, что фиалки в корзинке предназначались для губернаторши. А вот что такое кашпо, не задумался.

* * *

Прислуга Тутышкиных не знала Ржевского в лицо, а Тутышкин, судя по всему, не догадался распорядиться, чтобы в дом не пускали