Георгий Персиков - Дело о Сумерках богов Страница 24

Максим, по-прежнему ничего не понимая, ответил:

– Не один десяток раз. А однажды, во время стоянки в Мадрасе, я несколько дней провел с йогами, которые хотели наставить меня на пути почитания Шивы. Собственно, ритуальные воскуривания, которым предаются с утра до вечера эти бородачи, меня и задержали в их обществе. Доложу я вам, чарас, почитаемый ими за верное средство для просветления, навевает удивительные видения…

Родин остановил увлекшегося воспоминаниями соратника:

– О подробностях похождений – не сейчас. Я же, в свою очередь, наблюдал обряды готтентотов, иначе именуемых бушменами, и шаманов воинственных зулусов, вынесших древнее знание из сердца Африки. Вот эти наши познания и станут ключом к Шароевскому.

– И каким же образом?! – воскликнул донельзя заинтригованный Максим.

– Мы сыграем на старой страсти просвещенного общества к мистике, – приглушенно произнес Родин. – Войдем в образы медиумов, хоть и выросших в ретроградской России, но широтою познаний и ростом духа объявших весь мир! Я предстану в образе бура, который тесно связан с зулусскими культами, вы, Максим, станете поклонником культа Шивы, а вы, Юленька, будете нашим медиумом.

Юленька, отложив десертную ложечку, покачала головой.

– Медиумы-гастролеры ищут мецената?

– Именно! – с восторгом ответил Максим. Он стянул с соседнего стола скатерть и принялся делать из нее чалму. – Я стану брамином, который видит будущее…

– Эдак мы Полю никогда не отыщем, – заметила Юля, пытаясь незаметно отодвинуть чашку от брата. – Ежели мы узнали, что он покровительствует революционерам, то надо это и обыгрывать.

Родин учтиво кивнул ей, чувствуя себя заигравшимся остолопом. Девушка опять оказалась умнее двух вместе взятых мужчин, точнее одного с половиной, потому что мичман прилично окосел.

– Представимся русской сектой! Жертвоприношения, похищения людей, поджоги церквей, убийства священников! Будем просить под это деньги, а там и предложим свои услуги как похитители. Так и поймем, что же с Полинькой!

Максим восхищенно пристукнул ладонью по столешнице и единым махом осушил чашку.

– А там – за грудки его и кортиком в пузо. Ха-а-а!

Осторожные расспросы хозяина кофейни и его дочек, молниями носившихся по залу и на кухне, помогли найти место, где имело бы смысл забросить сети. Среди всего многообразия питейных заведений Варшавы наибольшей популярностью у поэтов, студентов и радикальной молодежи пользовался кабачок под пафосным названием «Ожел Бялы», или же «Белый Орел» – древний символ польских королей. Туда-то и направили стопы трое храбрецов, как только вечер опустился на каменные улицы.

Друзья оделись в черное, а Максим еще и нашел в одной из лавочек с дешевыми украшениями грубые крупные костяные бусы и такой же браслет. Среди добропорядочных горожан молодые люди выглядели откровенно дико, но стоило им переступить порог «Белого Орла», как они смешались с прочими, вычурно одетыми личностями.

Юленька кошечкой шмыгнула за пустой угловой столик, а ее спутники встали посреди зала, озираясь. Максим откашлялся и громко произнес, сложив руки лодочкой у груди:

– Бом Шанкар! Бом Боленат! Бом Шива![7]

Родин покосился на товарища – тот опять все перепутал:

– Слава нам! Смерть врагам! – крикнул врач, вздымая обе руки к небу.

К ним приблизился патлатый тип с костистым нервным лицом, облаченный в подобие греческой хламиды.

– Естеж тутай по раз перший, панове?[8] – свысока бросил он визитерам.

– Да, мы прибыли с Русского Севера, а здесь впервые и рассчитываем на ваше гостеприимство, – вежливо ответил Родин.

Лохматый грек изумленно поднял брови и нагло расхохотался, не отводя взгляда от чужаков.

– Зобачь, панове, кто же пшизнана![9] – воскликнул он, указывая пальцем на ощетинившихся гостей. – Пся крев!

– Вот только царских ищеек нам тут и не хватало, – рыкнул издалека какой-то здоровяк, напоминавший гусара из исторических романов.

– А этого москалика я видел в охранке, когда меня на допрос таскали, – добавил усач, подозрительно глядя на Максима. – На разводе филеров он правофланговым стоял!

– И агентшу с собой взяли!

Усатый молодец подскочил и замахнулся, метя кулаком в голову Родину. Но Георгий ловким тычком под ребра отправил его под столик. Максим размахнулся над головой ремнем и метко щелкнул пряжкой по зубам другому подступившему было типу. С диким воплем: «Курва-а-а-а!» – тот свалился на пол, извергая из пасти фонтан крови. Однако смелых бойцов окружали крепкие парни, и численное преимущество было за ними. Родин вытащил из трости стилет, с сожалением понимая, что это провал операции. Так им на Шароевского нипочем не выйти… Но не пропадать же ни за понюшку табаку…

Неожиданно под темными сводами зазвенел юный чистый голос:

Крев наше длуго лея каты,Вчаж плына луду горшке лзы,Надеже йеднак справж заплаты,Вовчас седжами беджем мы![10]

Пожилой здоровяк загремел на весь зал, подхватив последнюю строку песни:

– Вовчас седжами беджем мы!

Драка остановилась, а Юленька продолжала звонко выводить по-польски пламенные слова «Песни польских повстанцев» Болеслава Червенского.

И каждый раз последнюю строку повторял весь зал вслед за прекрасной запевалой. Когда Юленька замолкла, ее нежданно появившийся покровитель и защитник поклонился ей и представился по-русски:

– Премного благодарен за истинное удовольствие, кое вы доставили мне и всем здесь собравшимся пением бессмертного «Красного знамени». Позвольте представиться, я – Ян Загреба, социалист. Что же привело сюда вас и ваших спутников?

Родин выступил вперед. Слегка поклонившись Загребе, он представился и молвил:

– Мы здесь по делам секретным, но в этом месте посторонних людей не бывает, смею надеяться. А потому тайн от вас хранить не станем. Что вам известно о Русском ордене?

Загреба пожал широкими плечами.

Родин, удовлетворенно усмехнувшись, продолжил:

– Да, беречь секреты наши люди умеют. Тогда я просвещу вас. Вам, как и всем истинным интеллигентам, известно, что много веков назад правящий класс руками своих приспешников – христианских святош – насадил чуждую религию для лучшего управления народными массами. Через столетия гнета, смерти и искоренения истины посвященные пронесли веру в исконных богов. На Руси издревле поклонялись владыке земли и воды – Ящеру. И как жестокие церковники ни запрещали великое празднование весны, в потаенных лесных общинах наши жрецы приносили жертвы. Так тысячелетия вершили таинства предки славян – общие для нас с вами.

– Жертвы? – спросил костистый забияка в хламиде и плотоядно облизнулся.

– Да, самых красивых, чистых и нежных девушек исстари топили в озерах, чтобы умилостивить Ящера и показать ему преданность человеческую.

– Красивый обряд! – вздохнул кровожадный грек польского разлива.

– Настало время свергнуть поработителей – и царя, и проклятую Русскую православную церковь! – загремел на весь зал Родин, воздев руки над головой. – Кто, как не вы, борцы за свободу угнетенной Польши, сможете понять нас и помочь нашему делу?!

В зале раздались одобрительные возгласы и дружные аплодисменты оратору. Загреба движением руки остановил шум и задал вопрос:

– Фронду вы поддерживаете, против угнетателей боретесь – и это замечательно. Но что же вам нужно от бедных поляков?

Родин подался вперед и с чувством произнес, стараясь выглядеть как можно более убедительным:

– Даже до заповедных мест Индии и диких уголков Африки, где мы собирали мудрости всех народов, дошли слухи о великом богоборце пане Шароевском. Знакомство с ним и его помощь были бы крайне полезны в нашей борьбе! О том мы, скромные медиумы северного братства, вас и просим.

Загреба расхохотался в замолкшем зале. Резко переменив тон, он ядовито бросил:

– Явились тут два жебрака[11] да курва с ними и тешат нас тут сказочками. Но пан Шароевский таким дурачкам завсегда рад – он любит посмеяться. За хорошую басню он вам, глядишь, и грошей отсыплет. Да, я поведаю ему о вас. – Пристально глянув на Юленьку, язвительный социалист продолжил: – Только одно я не уразумею – отчего ж вы с собой только эту девку таскаете? Разве сподручно двоим одну пользовать? Или вы ее по очереди? Отдайте ее мне, настоящему мужчине, тогда-то я и расскажу Шароевскому о вашей просьбе!

Приспешники Загребы еще не успели рассмеяться злой шутке своего предводителя, как Максим подскочил к нему и со всего маху звезданул кулаком в лицо. Могучий насмешник лишь слегка отшатнулся и утер выступившую из носа юшку. Защитника сестринской чести цепко схватили за руки поляки. Загреба загудел густым басом:

– То еще не шутка была, панове. Я тут позанятнее придумал. Толпой одного бить не по-рыцарски. Вяжите руки этому провокатору, да и мне тоже. Сейчас мы сойдемся в честном единоборстве по закону наших пращуров.