Маргарет Дуди - Афинский яд Страница 24

— Нет, этого не может быть! — вскричал Критон. — Злодейка не должна избежать кары за свое преступление!

— Мы просто должны предусмотреть все случайности, — проговорил Филин все тем же успокаивающим тоном. — Повторяю: воздержись от продажи ценных вещей. Кроме рабов отца, на которых ты можешь претендовать с полным правом. Вот еще что: я слышал, недавно ты предпринял некий шаг, не посоветовавшись со мной. Попытался продать рабов. Это правда?

— Вообще-то да, — сердито ответил Критон. — Я подумал, что выручу больше на публичных торгах. Но этот мерзкий Эргокл поднял шум и распугал всех покупателей. Они побоялись, что рабов станут допрашивать и изуродуют. Удалось продать только одного.

— Мой мальчик, тебе следовало вновь обратиться ко мне, — пытаясь успокоить Критона, Филин взял отеческий тон. — Я восхищен твоим стремлением к самостоятельности, но, честное слово, в данный момент легче иметь дело с кем-то одним. Публичные торги публичны во всех смыслах этого слова: на них могут прозвучать насмешки, весьма нежелательные для человека в твоем положении. Я дам хорошую цену. Разве я торговался с тобой? И потом, эту сделку можно заключить, не откладывая.

— Да, возможно, я так и поступлю, — медленно сказал Критон.

— Что ж, хорошо. Подумай, с какими рабами ты пожелаешь расстаться. Не все располагают наличными.

— Архонт пришел, — внезапно объявил Клеофон с каким-то мрачным облегчением, которое обычно испытываешь, приступая, наконец, к неприятному делу. В тот год Верховным Архонтом был некий Аристофан (не имеющий никакого отношения к драматургу, но вполне сносный, хоть и несколько скучноватый человек). Он вошел в сопровождении Басилевса, председателя слушаний. Басилевс унаследовал свой титул от древнего царя Афин, но определение «царственный» совсем не подходило нашему нынешнему председателю. Это был маленький, пугливый человечек, который то и дело принимался бессмысленно лепетать и жестикулировать. Он пробормотал извинения, посетовал на жару и принялся выяснять, кто где встанет и кто будет говорить первым (разумеется, это право принадлежало Критону). Этот Басилевс не шел ни в какое сравнение со своим предшественником, который председательствовал в Ареопаге в тот год, когда я был свидетелем. Интересно, какой стороне сыграет на руку слабость нынешнего Басилевса? Подумав, я решил, что Обвинителю. У Критона был хороший, сильный голос, он чувствовал поддержку сторонников и, обращаясь к суду с жалобой, выглядел образцовым афинским гражданином, а юный возраст лишь добавлял ему очарования.

— Афиняне, — традиционно начал он. — Я слишком юн, чтобы иметь опыт обращения в суд. Мне нелегко стоять здесь и обвинять жену покойного отца. Я даже не могу быть уверен, что отец — или его тень — желает этого. И все же, во имя Справедливости я добьюсь, чтобы его смерть была отомщена. Это неотъемлемое право сыновей покойного — меня и моего бедного брата…

На этом месте Критона внезапно прервали. Клеофон, который стоял за спиной старшего брата и внимательно слушал, неожиданно сорвался с места. Он перебежал на другую сторону и присоединился к немногочисленным сторонникам Гермии.

— Я… я не желаю, чтобы ты говорил за меня! — бросил мальчик Критону. — Я считаю, все это просто нелепо… Я знаю, что моя новая мама ничего такого не делала. Вот!

— Милое дитя, ты понимаешь, что говоришь? — вопросил Басилевс.

— Да, да, понимаю. Я хочу быть свидетелем этой стороны. Стороны моей мамы. А не этого. И мне есть, что рассказать.

— Ты не присоединишься к обвинению? К обвинению против Гермии?

— Нет!

Это неожиданное происшествие выбило Критона из колеи. Такое предательство обескуражило бы и гораздо более опытного истца. Юноша отчаянно пытался найти слова, и его голос дрожал от волнения.

— О боги, Клеофон! Я не знаю, почему ты так поступаешь. В самом деле, не знаю! И почему ты раньше не сказал, что встанешь на их сторону?

— Потому что, — пожал плечами Клеофон. — Потому что я боялся, что ты вообще не позволишь мне прийти, если узнаешь, на чьей я стороне.

— О Клеофон! — Критон умоляюще простер к нему руки и беспомощно уронил их. — Вы видите, господа, в каком я затруднении. Клеофон — совсем еще мальчик, чувствительный, немного избалованный и горюющий по отцу. И вот он совершает этот непонятный поступок. Я поражен! Что заставило этого ребенка пойти против родного брата? Быть может, он принимает эту женщину, чужую — или почти чужую, — за собственную мать, умершую так давно?

— Я не слабоумный! — воскликнул Клеофон. — И знаю не хуже тебя, что моя настоящая мама умерла. Но Гермия — это моя вторая мама, данная нам отцом. Она подарила нам маленькую сестренку. Я буду защищать Гермию. А тебе на нее наплевать, ты просто хочешь, чтобы ее казнили, а все имущество отдали тебе.

— Имущество? О злой мальчишка! Как смеешь ты говорить такое? — Критон казался глубоко уязвленным. — Господа, это не что иное, как плод его фантазий. Или… Постойте, может, все гораздо хуже? Может, это заговор против меня? Почему, о, почему? — Он наморщил лоб, глядя на Клеофона полными слез глазами и силясь найти ответ. Его чело постепенно темнело. — Я понял. Причина ужасна. Отвратительна. Я не верю, что мой бедный брат — еще совсем дитя — имел отношение к смерти отца. И все же я должен сказать то, о чем постыдился бы даже подумать в обычных обстоятельствах. Что заставило моего брата пойти против меня? Любовь! Любовь в самой своей отталкивающей форме! Да, господа, извращенная, кровосмесительная любовь между Гермией и моим братом, чей юный возраст обеспечил ему доступ на женскую половину дома. В отличие от меня, мальчик мог узреть красоту мачехи. Вооружившись лаской и утешениями, она без труда обольстила его и втайне предавалась запретным удовольствиям.

— Лжец! — прокричал Клеофон, вспыхнув от гнева и грозя брату кулаком. — Убить тебя мало!

— Это единственное объяснение, которое приходит мне в голову, господа. Должно быть, змея, сидящая сейчас в этом зале, соблазнила мальчика. Он — жертва извращенной и преступной любви, навязанной ему этой коварной лисой, которая привыкла потакать всем своим прихотям. Эту женщину, известную как Гермия, злило, что отец не пожелал изменить свои политические пристрастия и разделить взгляды Эпихара и ее родни. Она ревновала к Марилле, которая осталась наложницей отца, и знала, что он по-прежнему бывает в публичных домах. Это общеизвестный факт, и я не в праве скрывать его от вас. И тогда чванливая и своевольная женщина, потеряв голову от ревности, решила отомстить Ортобулу и, последовав примеру Федры, совратить его младшего сына. Несчастный мальчик! Вот почему его разум, еще детский, несмотря на робкое стремление тела к зрелости, затуманен преступной любовью, на которую накладывается сыновья привязанность.

Комната наполнилась шепотом и восклицаниями. Поднялся такой гвалт, что слушанье пришлось ненадолго прервать. Клеофона вывели из комнаты, чтобы он мог прийти в себя, и мы продолжили. Пришел мой черед представиться «Стефаном, сыном Никиарха, жителем Кидафенея» и признаться в том, что я был в печально известном доме Манто. Мои показания несколько остудили страсти, по крайней мере, теперь опасность очутиться в центре внимания мне не грозила. Я поведал о беспорядке в публичном доме, а также где и в каком состоянии было обнаружено тело Ортобула. Показания Манто, которую также пригласили в суд, полностью совпали с моими. Критон вызвал меня в качестве дружественного свидетеля. Моя догадка, что беднягу Ортобула убили не там, где обнаружили тело, была Критону на руку, это я понял сразу.

— Вот видите! — сказал Критон. — Тонкое наблюдение Стефана лишь доказывает то, что мы и так знаем: убийство произошло где-то в другом месте, хотя позже тело принесли в этот дом по соседству с заведением Манто. Он пустует, так что тело отца могли бы обнаружить далеко не сразу. Понимаю, сложно представить, что моя мачеха, все еще скрывая порочную сущность под маской добропорядочности, могла без труда уйти из дома и незамеченной посетить подобное заведение. Однако в то, что она напоила супруга ядом где-то еще, верится легко. Где? Быть может, в какой-нибудь из комнат нашего дома? Я страшусь даже думать об этом! Но нет! Нет нужды опасаться, что отравление коснулось моего родного очага. Ничто на это не указывает. Мой брат и слуги подтвердили, что в тот день Гермии не было дома. Она якобы пошла навестить родственников. Ее свидетели поклянутся в этом, но они охотно солгут ради нее, не так ли? Скорее всего, еще один, третий дом, стал местом преступления. Преступления, совершив которое, Гермия надеялась прибрать к рукам имущество Ортобула, будто мало ей наследства Эпихара! — Критон остановился, чтобы вытереть глаза и покрытый испариной лоб. — Затем женщина, жестоко умертвившая моего отца отравленным напитком и хладнокровно наблюдавшая за его предсмертными муками, перевезла тело в комнату, где его нашли позже. Там она и оставила мертвого супруга, в окружении грязных полотенец и прочих фальшивых улик, надеясь, что это собьет нас со следа.