Майкл Грегорио - Критика криминального разума Страница 24

Фрау Тифферх не пошевелилась. Казалось, что она даже не дышит.

— Я веду расследование относительно обстоятельств его убийства, — был принужден я продолжить. — Мне необходимо задать вам несколько вопросов касательно вашего мужа. Меня интересуют его занятия на момент гибели. Насколько мне известно, он вышел из дома после наступления темноты…

Женщина протянула руку. Когда она вынимала черный носовой платок из маленького столика, стоявшего рядом с ней, браслеты у нее на руке тихо зазвенели. Она поднесла платок к глазам под вуалью и начала плакать.

— Фрау Тифферх? — продолжал я с мягкой настойчивостью.

И вновь мне ответило молчание.

— Фрау Тифферх? — повторил я.

Кох прошел по комнате на цыпочках и остановился за спинкой кресла, в котором сидела дама. Наклонившись, он шепнул ей на ухо:

— Фрау Тифферх?

Выпрямившись и продолжая стоять у нее за спиной, он дважды покрутил указательным пальцем у виска и покачал головой.

— Позовите сюда служанку, — попросил я и в полном молчании дождался шумного возвращения старухи минутой позже в сопровождении сержанта Коха.

— Что вам надо? — пробормотала она. За прошедшее время ее враждебность по отношению к нам нисколько не смягчилась.

— Ваша хозяйка больна? — спросил я.

— Можно и так скачать, — ответил служанка. — Свихнулась. Я так это называю. Она теперь живет в собственном мире. Все время молчит.

— Но что с ней произошло?

Старуха пожала плечами:

— Не знаю. Мне никто ничего не объяснял. Я ведь только сиделка. Думается мне, началось все года четыре или пять назад. Я еще тогда здесь не работала. Мне соседи потом говорили. Хворь напала на нее внезапно. А до того она была сильной и очень живой женщиной. — Старуха указала на свою госпожу и покачала головой: — Наверное, чего-то сильно испугалась… Вот и все, что мне известно.

Я нахмурился:

— Что вы имеете в виду?

Она снова пожала плечами:

— Без причины никто разума не лишается.

Я сжался, почувствовав наплыв неприятных воспоминаний. И мне показалось, что вместо дамы в черной вуали в кресле сидит моя мать и пристально смотрит на меня. Она только что задала мне вопрос, на который я не могу найти ответа: «Как ты мог так поступить, Ханно?» Это были последние членораздельные слова, которые она произнесла. Страшный спазм сотряс ее тело, и она упала без чувств к моим ногам. Несколько дней продолжалось ее молчание, напоминавшее молчание трупа. Пригласили врачей, однако они не смогли найти лекарства. Пришел пастор, долго молился, а затем соборовал ее. На протяжении всех тех тяжелых дней отец не сказал мне ни единого слова. Но в его взгляде я видел тот же вопрос: «Как ты мог, Ханно? Почему ты это сделал?»

Я закрыл глаза, чтобы освободиться от мучительных воспоминаний, а когда открыл их, то снова увидел длинную, выступающую вперед челюсть служанки.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Агнета Зюстерих.

— Сколько времени вы здесь служите, Агнета?

— Очень долго.

В старухе не было ни капли раболепия. Слова и фразы типа «сударь» или «с вашего позволения» не фигурировали в ее и без того крайне ограниченном лексиконе. Она была бесцеремонна до откровенной грубости. Неужели нотариус Тифферх никогда не устраивал выволочку угрюмой прислужнице за ее отвратительные манеры?

— Поточнее, пожалуйста! — потребовал я.

— Два года, — ответила она с явным нежеланием. — И будь проклят тот день, когда я сюда пришла. Как только все это закончится, я буду свободна. Мне следовало бы давно уйти от него и…

— У вашей хозяйки есть кто-нибудь еще? Сыновья или дочери? — продолжал я допрос.

— Никого у нее нет, — ответила женщина. — Никаких родственников. Не видела ни одной живой души за все время, пока живу здесь. Никто не приходит в их дом. Никто…

Она сделала многозначительную паузу, словно предлагая мне продолжить.

— Кроме кого? — спросил я.

— Священников! — выпалила она. — Католических священников! Богохульных паразитов! А теперь еще и полиция засуетилась…

— Насколько я понимаю, вы не принадлежите к церкви вашей госпожи?

Глаза служанки сузились, как будто я только что обвинил ее в самом чудовищном преступлении из всех возможных.

— Я пиетистка! — запротестовала она. — Все жители Кенигсберга — пиетисты. Каждый вечер я хожу на чтение Библии, чтобы очистить свои христианские легкие от мерзкого католического воздуха, который я вдыхаю в этом доме. Я говорила хозяину. Говорила ему прямо, без обиняков. «Я хожу на чтения Библии, герр Тифферх, — сказана я, — и ничто мне не может помешать». А теперь за ней некому присматривать. И что мне прикажете делать?

— Вы зажгли здесь свечи? — прервал я поток ее гневной речи, опасаясь, что он может превратиться в настоящий потоп.

— У меня не было другого выхода, — пробормотала старуха. — Только так ее можно успокоить. Ей нравятся свечи. Всем католикам они нравятся. Языческая мишура!

— В чем состоят здесь ваши обязанности? — спросил я, собрав остатки терпения.

— Во всем. — И она начала перечислять, загибая пальцы: — Мыть ее, убирать за ней, одевать, причесывать, кормить. Я нарядила ее в черное на случай, если придет кто-то из кровососов.

— Ну и что же? Появлялся кто-то из этих «пиявок»? — спросил я.

— Чертовы паписты! — процедила она сквозь зубы. — Пока Бог миловал.

— Вашего хозяина убили три дня назад, — продолжал я. — Поздно вечером. Он сказал вам, куда направляется, когда выходил из дома?

Старуха подняла глаза к потолку, выпятила вперед и без того длинную челюсть и усмехнулась:

— Хозяин никогда ни с кем ничем не делился. И я ведать не ведала, что у него там на уме. Всегда был темной лошадкой.

— Насколько я могу понять, работал он на дому. Какие клиенты приходили к нему в тот день?

— Не знаю. Я за ними не следила. Парадная дверь всегда открыта. С семи до пяти, с понедельника до субботы. Всякие ходят.

Я решил испробовать другую тактику.

— Вы слышали какие-нибудь крики или пререкания из кабинета господина Тифферха?

— Я на кухне сижу, — ответила она. — Там намного теплее.

— Были ли у вашего хозяина враги? — спросил я.

Агнета Зюстерих несколько мгновений обдумывала вопрос.

Затем взглянула на меня с улыбкой, и у меня вновь пробудилась надежда.

— Только хозяйка, — заявила она. — Всякий раз, когда видела его лицо, орала благим матом.

Ее ответы ничего не прибавили к тому, что мне уже было известно. Кто бы ни нанес адвокату Тифферху страшные раны и порезы, это, совершенно очевидно, была не его жена.

— Не случилось ли в день его гибели чего-то из ряда вон выходящего? — продолжил я попытки доискаться до истины.

Агнета Зюстерих громко вздохнула, ее раздражение становилось все более ощутимым с каждым моим новым вопросом.

— Утром он работал. Как обычно. Потом обедал с женой. Тоже как обычно. Затем сидел у себя в кабинете до пяти. А я, как обычно, пошла в Грюстерштрассехаус…

— Это что такое?

— Пиетистский храм. Оставила для них холодный ужин. Как всегда. А вернулась в половине восьмого, ко времени, когда я укладывала хозяйку спать. Ну, в общем, как обычно. И его я не видела, но в том не было ничего необычного. Он каждый вечер уходил…

— И куда он уходил? — перебил я ее.

Уродливую физиономию старухи исказила гримаса отвращения.

— Я могу только гадать, — ответила она. — Сколько раз я видела, как он с трудом поднимается по лестнице по утрам! И на лице у него написано настоящее страдание. Как будто его только что мерин саданул по яйцам. А иногда вообще в течение нескольких дней едва мог стоять на ногах! Этих католиков хлебом не корми, дай согрешить! А ихний поп за пару талеров отпустит им любые грехи.

— Вы хотите сказать, что часто слышали, как он возвращается по ночам? — спросил я, сделав вид, что у меня першит в горле, чтобы подавить смех от услышанного зловещего описания враждебной религии.

— Я молюсь и ложусь спать. С чего мне дожидаться дьявола? А в ту ночь тем более, потому что приходил он всегда к утру. Ночная стража будит нас еще до крика первых петухов.

— Где находится его кабинет?

— В том коридоре, через который вы проходили, там четыре двери, — ответила старуха. — Одна — моя, одна — ее и одна — его. А четвертая ведет наверх в спальни.

— Проведите меня в рабочий кабинет вашего хозяина, — попросил я.

Перед тем как покинуть гостиную, я снова повернулся к вдове. Она была столь же неподвижна и безмолвна, как и гипсовая скульптура в углу. Когда мы вошли в комнату, фрау Тифферх не подавала ни малейших признаков жизни, и теперь, когда мы выходили из комнаты, она казалась такой же безжизненной.

Агнета Зюстерих ткнула пальцем в сторону закрытой двери в противоположном конце коридора.