Александр Арсаньев - Рождественский подарок Страница 25

Сысоев ничего не ответил, его и так мутило при виде мертвого тела, а тут еще Лаврентий Филиппович со своими инсинуациями…

В этот момент на пороге появился отец Макарий, по-прежнему в длинной рясе, которая делала его похожим на ворона.

– Что творится в этом доме? – запричитал он, схватившись руками за лицо. – Ни соборовать по-человечески нельзя, ни похоронить по православному обряду. Вот и еще одна душа наш бренный мир без исповеди покинула… – продолжал сокрушаться отец Макарий.

– Да не печальтесь вы так, – со вздохом проговорил Никита Дмитриевич. – Она же лютеранка!

– Ну, – протянул священник, – это не особенно меняет дело! Все перед Всевышним едины.

Тем временем я обратил внимание, что из-за корсажа у Мери-Энн выглядывает крохотный уголок какой-то глянцевой бумаги. Я склонился над англичанкой и потянул за этот уголок, который оказался краешком элегантной визитной карточки.

– Что это? – встал в охотничью стойку Лаврентий Филиппович.

– Сейчас посмотрим, – ответил я и поднес находку к глазам.

Каково же было мое удивление, когда я понял, что держу в руках визитку Божены Феликсовны.

– Ну! – Медведев продолжал проявлять нетерпение. Но не мог же я сказать ему, что держу в руках визитную карточку моей любимой кузины, потому как эта информация только усложнила бы все это и без того запутанное дело, поскольку Лаврентий Филиппович счел бы визитную карточку Зизевской за доказательство моей причастности к гибели англичанки.

По моему же мнению, она только доказывала связь Гродецкого, которого индусы встречали в салоне Божены, с покойницей Мери-Энн.

– Визитная карточка, – ответил я и сделал вид, что имя Божены Феликсовны Зизевской мне ни о чем не говорит. Я надеялся, что Лаврентию Филипповичу ничего не известно о нашем близком родстве. Ее мать – Софья Андреевна Кольцова приходилась мне теткой. К счастью для меня, Божена Феликсовна носила фамилию отца.

– Дайте-ка ее сюда, – попросил квартальный.

Мне не оставалось ничего другого, как выполнить просьбу Лаврентия Филипповича Медведева.

Он взял ее в руки, повертел перед глазами, но так ничего и не сказал.

В гостиной нас уже дожидалась сама Ольга Павловна Титова, соизволившая, наконец, покинуть свой будуар. Глаза у нее по-прежнему были заплаканные, красные и припухшие. На них то и дело наворачивались слезы, искусанные губы дрожали, княгиня хлюпала носом и постоянно подносила к лицу батистовый платок.

– Яков Андреевич, – всхлипнула она, как только увидела меня, – вы уж извините старуху… Такое горе! – запричитала княгиня. – Такое горе! Оно мне глаза затмило, – простонала Ольга Павловна и снова заплакала. Княгиня, и в самом деле, выглядела постаревшей на десять лет. Словно и не она бесчинствовала совсем недавно в Мириной комнате. Блеск, питаемый ненавистью, в ее огромных карих глазах померк. В ней словно надломился какой-то внутренний стержень, и я чувствовал, что эта властная некогда женщина никогда уже не станет прежней.

– Ничего, ничего, – успокоил я ее. – Я понимаю, княгиня!

Вам очень тяжело!

– Да, – кивнула Титова. – Кто бы мог подумать, что такое случится?!

Я заметил, что Ольга Павловна вертит в руках бархатную коробочку и словно не решается что-то сказать.

– Не зря говорят, что жемчуг дарить нельзя, – вздохнула она. – Особенно на Рождество!

– Это еще почему? – спросил Лаврентий Филиппович.

– Примета плохая, – растолковала княгиня. – К слезам…

– Вы верите в приметы? – спросил Гродецкий, который только что вошел в гостиную.

– А как тут не верить-то? – снова всхлипнула Ольга Павловна. – Только вот… – княгиня замялась.

– Что «только»? – насторожился Медведев, не отрывая взгляда от коробочки, которая заворожила его. Я заметил, что и Станислав нет-нет да и глянет на нее.

– Не моя это жемчужина! – воскликнула княгиня Титова.

– То есть как это не ваша? – закашлялся Лаврентий Филиппович.

– Так вот, – развела руками княгиня, – не моя!

Коробочка-то, конечно, от нее…

– И как же вы ее отличили? – не удержался от вопроса Гродецкий. Я обратил внимание, что Станиславу изменило его обычное самообладание. Кстати, Лаврентий Филиппович тоже бросил на Гродецкого пристальный взгляд бледно-голубых глаз.

– На моей жемчужине было несколько неровных царапинок, – сказала княгиня. – Да и блеск у нее был другой, – добавила она и задумалась, подбирая нужное слово, – … шелковистый какой-то, что ли, – пожала плечами Ольга Павловна. Она раскрыла коробочку, и все взоры обратились на перламутровую жемчужину редкостной красоты.

– А вам это не кажется? – спросил Медведев.

– Нет, – покачала головой в чепце княгиня Титова, – не кажется. Николай Николаевич говорил, что таких жемчужин всего лишь две…

– Что вы говорите? – пробормотал Лаврентий Филиппович.

– Раз есть вторая, – сказала Ольга Павловна, – то, возможно, это она и есть, – заключила княгиня.

– Но… – Гродецкий изменился в лице.

– Князь даже говорил мне, – продолжала княгиня, – что знает ее владельца. Только имени вот его не называл, – сокрушалась она.

Я готов был поспорить, что Николай Николаевич Титов имел в виду господина Гродецкого.

– А коробочка ваша? – осведомился я.

– Да, – подтвердила Ольга Павловна, – я ее сразу узнала!

Вот, – показала она. – Видите? Это наши инициалы, – на дне бархатного футляра были выгравированы княжеские вензеля.

– Позвольте-ка поближе взглянуть, – попросил Лаврентий Филиппович.

Ольга Павловна покорно передала ему коробочку с жемчужиной.

– Ну и ну, – покачал головой Медведев. – Не знаю уж что и думать! – проговорил он, разглядывая несложный шифр. – И когда же вы, Ольга Павловна, это определили? – осведомился квартальный.

– Как только вы мне вернули футляр с жемчужиной, – сказала княгиня. – Я ее рассматривала, рассматривала; плакала, плакала, ну и…

– Вы абсолютно уверены? – спросил я Титову.

– Да что вы все заладили: уверена – не уверена?! – вдруг взорвалась Ольга Павловна. – Князя-то все равно теперь не вернешь! Я уж и пожалела, что вам об этом сказала! – воскликнула княгиня в сердцах. – Жемчужина-то моя подаренная все равно не отыщется, а тема для сплетен будет!

– заявила она уверенно.

– Неужели князя убили из-за жемчужины? – удивился отец Макарий.

Но никто ему ничего не ответил. Даже Медведев смолчал. Все присутствующие терялись в догадках.

Чуть позже в гостиную пришли и Мира с Кинрю. Княгиня Ольга Павловна по-прежнему сторонилась моей индианки, но, тем не менее, и ей принесла свои извинения, хотя в глазах у Титовой все еще горел огонек недоверия.

Через некоторое время мужчины под руководством отца Макария перенесли тела для отпевания в княжескую часовню, скромную маленькую молельню без алтаря, которая находилась на территории имения.

Процессию возглавляла княгиня Титова, глаза у которой по-прежнему были на мокром месте. Она то и дело принималась рыдать. Под руку Ольгу Павловну поддерживала снова приближенная к барыне Грушенька.

– Ох, что творится в этом имении?! – снова запел свою песню отец Макарий, который шел чуть позади меня. Он отставал всего на полшага, но голос его доносился до меня словно издалека. Священник простыл и оттого, наверное, сильно хрипел. Он откашлялся и продолжил:

– Приезжал тут намедни один проходимец…

– Что за проходимец? – заинтересовался я.

– Не знаю, – отец Макарий пожал плечами. – Не видел я его, – добавил он. – Бабы рассказывали деревенские.

Спаивал местных мужиков.

– За каким таким интересом? – осведомился я, поправляя ворот пальто. За шиворот мне падали жесткие, колючие снежинки.

– А мне откуда знать, – горько усмехнулся священник. – Если бы не последние события, я, возможно, и внимания бы на это не обратил. А теперь уж не знаю, что и думать. Кажется мне, что все это как-то связано между собою. Виню вот себя, что вовремя во всем этом не разобрался, может, Николай Николаевич бы остался в живых…

– Зря вы себя корите, – ответил я. – Чему быть, того, как говорится, не миновать.

Про себя я решил, что обязательно наведаюсь в деревню, как только это станет возможным.

Когда мы вернулись в усадьбу, я решил нанести визит господину Гродецкому, личность которого мне никак не давала покоя. Я ломал голову, почему он так резко изменил свою тактику. Мне казалось, что это связано со смертью мисс Браун. Что-то пошло не так, и Гродецкий теперь подстраивался к новым правилам игры, которые он перестал диктовать. Я считал, что вмешалась сама судьба… Фаталистом мне полагалось быть по самой своей принадлежности к франкмасонскому братству.

Я постучался в тяжелую дверь, из-за которой мне ответили, что можно войти. Я переступил порог и увидел Станислава, возлежащего на оттоманке. Во рту он, по своему обыкновению, держал янтарь и пускал колечки едкого дыма.