Антон Чижъ - Камуфлет Страница 26

Дело и вправду важное. Против такого не поспоришь. Игнат Филиппович прикинул, куда можно вставить срочную замену: места не было, надо чем-то жертвовать.

Выход нашелся быстро. Объявление некоего доктора Звягинцева, лечащего методом фототерапии, было выкинуто из номера. Потому что за лето изрядно намозолило глаза наборщику.

Низ столбца заняло новое объявление.

Августа 7 дня, лета 1905, начало девятого, +20 °C

Театр синематографа «Иллюзион» на Невском проспекте

Бумажка кричала о душераздирающем зрелище: история несчастной любви бедной девушки к молодому офицеру, разбитые надежды и холодное безумство, старинное проклятие и жажда денег — в общем, «Максим, или рок страсти», студия Пате, продолжительность сеанса четыреста тридцать метров. Афиша настоятельно просила дам снимать шляпы в зрительской зале.

Пылать страстям на экране оставалось не более пяти минут. Выход для публики — только один. Джуранский и старший филер Курочкин, снаряженный в помощь, заняли места у двери. Берс находился невдалеке. Барышня Антонина была оставлена в пролетке на Невском с грознейшим приказом не сметь и туфельку высунуть. Ловушка готова.

Отгремели рыдающие аккорды таперского пианино. Стулья зашаркали. Выскочили капельдинеры, с поклоном провожая почтенную публику. В нынешний вечер фильма собрала хороший улов. Зрителей всех сословий набралось на аншлаг. За дамами в модных платьях топтался рабочий люд в простеньких пиджачках.

В разномастной толпе Меншиков выделялся идеальным смокингом. На первый взгляд и не скажешь, что штабс-ротмистр когда-то служил сапером: росту низкого, тело щуплое, личико ангелочка. Салонный юноша, да и только. Бородавка над верхней губой слегка портила образ.

Ванзарову вдруг почудилось, что господин Меншиков ожидал. Именно его. Чуть заметно кивнул, даже не кивнул, а так, неуловимое движение, тень, дуновение чувств. Нет, привиделось. Просто человек в отличном расположении духа.

Николай Карлович уверенно, хоть и нервно, подал условный знак.

Джуранский с Курочкиным исполнили партию блестяще. Зайдя с тыла, разом завернули локти, выдернули господина из толпы и отволокли в сторону.

От неожиданности Меншиков не успел дать отпор, а как собрался, было поздно.

Берс, по уговору, исчез из виду, растворившись в толпе.

Против обыкновения задержанный не сыпал угрозами и даже не стремился вырваться. Казалось, покорился участи. Родион Георгиевич приказал отпустить и представился.

Меншиков неторопливо оправил лацканы, бабочку и котелок.

— Задерживать меня — большая ошибка, — сказал он, спокойно улыбнувшись. — Права не имеете даже прикасаться ко мне.

— Почему же?

— Я старший стражник отряда охраны дворца Его Императорского Величества. Надеюсь объяснений достаточно?

— Вот как? — Коллежский советник скроил озабоченную мину. — Что ж, это меняет дело.

Меншиков покровительственно хлопнул непутевого чиновника полиции по плечу:

— Рад, что поняли, и даже готов принять извинения…

— …поэтому, Мечислав Николаевич, профу надеть на фтабс-ротмистра французские цепочки как можно вежливей.

Щелчок — и ухоженные ручки в крахмальных манжетах сковали полицейские наручники.

Меншиков тряхнул «браслетами» и опять улыбнулся:

— У вас будут большие неприятности.

— Это ничего… — добродушно согласился Ванзаров. — Главное, чтоб полковник Ягужинский остался доволен своим помофником. Ну, а пока мои неприятности впереди, прокатитесь с нами, профу в экипаж…

Родион Георгиевич гостеприимно протянул руку. И как только Меншиков ступил на подножку пролетки, шепнул:

— Так ведь, «Аякс»?

Кирилл Васильевич наградил внимательным взглядом и резво прыгнул в пролетку.

Августа 7 дня, лета 1905, около девяти, +19 °C

Особняк князя Одоленского в Коломенской части С.-Петербурга

Джуранский спрыгнул с облучка и безжалостно вдавил кнопку. В ту же секунду по стенам прошла судорога, а стекла чуть не выпрыгнули из рам. Набат электрического колокольчика был слышен снаружи. Что испытали заснувшие обитатели и подумать страшно. Впрочем, прислуга должна быть приучена к поздним возвращениям князя и «боевым тревогам» в ночи.

Ротмистр нетерпеливо позвонил еще раз. Теперь уж и мертвые могли восстать, но в прихожей по-прежнему было тихо.

Но вот стукнул засов, и хриплый голос неласково спросил, кого принесла нелегкая.

— Бирюкин, по коням! — крикнул Джуранский.

Дверь поспешно распахнулась. Бывший «охотник» в полном параде лакея отдал честь однополчанину. Ротмистр церемонно пожал руку:

— Вот что, Иван, дело важное. От тебя зависит, будет ли изобличен убийца князя. Понимаешь?.. То-то же… Зажигай свет, труби зорю, всех, кто в доме, — в седло, то есть, это… выводи в сени. На все даю ровно пять минут. Все ясно, вольноопер? Исполнять!

Кавалерийская закалка опять совершила чудо. Холеный лакей позабыл, что не должен козырять офицеру и не обязан бросаться со всех ног будить дом. Он исполнил все, словно погоны, честь и приказ — главное в жизни.

Уж как удалось Бирюкину, пинками иль матюгами, успеть — неизвестно, но ровно в отведенное время, напуганная и полусонная обслуга сбилась у парадной лестницы. Ротмистр похвалил за службу и передал дело своему «напарнику».

Тревожную обстановку Родион Георгиевич постарался разрядить ласковой интонацией:

— Господа, я пригласил вас для того, чтобы выяснить обстоятельства смерти князя Одоленского. Для этого потребуется суфий пустяк, всего лифь повторить вчерафний вечер в точности. Могу ли надеяться на вафу помофь?

Противников изысканной вежливости не нашлось.

Было предложено остаться только тем, кто лично встречал князя ночью. Возникла непродолжительная суета. Кто-то уверял, что и он был, но ему указывали на ошибку, в общем, никто не хотел уходить. Шептание слуг накалялось перебранкой.

Пришлось вступить логике. Тут же выяснилось, что конюх спал в конюшне, дворовый работник — на кухне, а садовник в сторожке. Их коллежский советник попросил удалиться.

Осталось пятеро: двое младших слуг, Бирюкин и две кухарки.

— Теперь покажите, откуда встречали князя.

Слуги позицию знали четко. Бирюкин — у парадных дверей, на некотором отдалении — двое слуг, стряпухи — у кухонного входа.

Похвалив, Родион Георгиевич просил оставить освещение, которое было накануне, и пояснить: как именно прошел князь к себе и где находился его гость. Это оказалось несложно сделать. Но яркий электрический свет, резавший глаза, потушили.

За князя выступил старший филер Курочкин — сухопарый, но высокий. За ним следовал Меншиков в наручниках. Бирюкин поклонился и спросил: «Что угодно вашей светлости?». Слуги приняли пальто, кухарки так и стояли без дела. «Князь» поднялся по лестнице, «гость» прятался позади. Вся церемония заняла едва ли минуту.

Держать ответ первым приглашен был Бирюкин:

— Ну, Иван Карпович, этот ли господин приходил с князем?

Верный лакей прибывал в сомнениях: да, господин похож, особенно костюмом, и росту схожего — чуть ниже плеча. Но полной уверенности мешала полутьма. Иван не готов был признать Меншикова под присягой. Зато слуги, находившиеся подальше, в один голос утверждали: был именно этот господин. Хотя видели лишь спину. А кухарки и вовсе уверяли, что разглядели мужчину — он это, без сомнений. Правда, под таким углом и с такого отдаления, что признали бы и Ванзарова.

В общем, выходила ерунда.

Между тем Меншикова отвели в кабинет. Джуранский занял пост у окна, Курочкин перекрывал дверь. Наручники сняли. Штабс-ротмистр по-хозяйски уселся в кресло, закинув ногу на ногу и, кажется, пребывал в прекрасном расположении духа.

— Как прошла очная ставка? — с ухмылкой спросил он.

Родион Георгиевич нашел себе место в знакомом кресле:

— Отчего рефили, что это очная ставка?

— Чем иным может быть спектакль со слугами?

— Значит, признаете себя виновным?

— Конечно, нет.

— Позвольте на будуфее совет.

— С удовольствием.

— Преступника выдают не столько слова и поступки, сколько простая логика. Невиновный сразу бы спросил, в чем его обвиняют, а вы поспефили и стали запираться. Это офибка, фтабс-ротмистр.

Меншиков на мгновение задумался, но тут же улыбнулся и погрозил пальчиком:

— Ай да шутник, господин Ванзаров! На этакой ерунде хотите сделать из меня без вины виноватого. Думаете, я в чем-то могу признаться? Я служу закону, а не преступаю его.

Родион Георгиевич улыбнулся:

— Дорогой мой, вы и так с головой себя выдали.

— Что за бред, любезный?

— Только логика, милейфий. Приводим вас в чужой дом, соверфаем непонятные действия, сажаем в кабинет, а вы, даже не интересуетесь: почему князь позволяет полиции распоряжаться. Не странно ли? Нет. А почему? Потому, что знаете: князя тут нет. А откуда знаете? Одоленского ведь не было в бане и синематографе.