Филипп Ванденберг - Сикстинский заговор Страница 26

Комнатой этой была домашняя библиотека, все ее полки, от пола до потолка, были заполнены книгами с коричневыми, красными и золотыми корешками. В этой комнате Йозеф мог дать свободу своим мыслям, фантазировать о дальних путешествиях, о которых можно было только мечтать. По вечерам, после ужина, молодой Еллинек, к радости профессора, направлялся в библиотеку. Здесь он впервые ощутил и насладился приторным запахом ветхой бумаги и дубленой кожи, запахом бесконечного знания, помещенного на страницах, которое можно было получить только читая строки, одну за одной. В этой же библиотеке он прятался в тот самый день в конце войны, когда его настигло известие о смерти матери. Тогда единственным его спасением и надеждой стала книга книг, толстый фолиант в кожаном переплете с золотым тиснением, который он так любил брать в руки. Послания апостола Павла, где в Первом послании к Коринфянам сказано: «Напоминаю вам, братия, Евангелие, которое я благовествовал вам, которое вы и приняли, в котором и утвердились, которым и спасаетесь, если преподанное удерживаете так, как я благовествовал вам… Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос и умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию…»[111]

Может быть, именно в этот момент он принял решение стать священником.

Кардинал прочел с тех пор тысячи книг. Большинство из них – для удовольствия, меньше – исполняя долг. И все же ему не хватало знаний для того, чтобы решить проблему, которая была так мастерски вплетена в историю, что и он, и другие умнейшие люди Ватикана вынуждены были признать свое поражение.

Перед первым воскресеньем Великого поста

Чтобы лучше понять то, что происходит, нам придется покинуть Рим и отправиться в один из тех монастырей, где дают торжественный обет молчания. Среди обитателей этого монастыря был знающий и благочестивый человек, звали его брат Бенно. Он носил очки с толстыми стеклами. Он обладал таким типом лица, что создавалось впечатление – он никогда и не был молод. Его полное имя было доктор Ганс Хаусманн. Однако в деревенском монастыре его так ни разу и не назвали этим именем. Братья даже не знали его. Брат Бенно был тем редким человеком, которых в монастырях называют поздно призванными братьями. Их духовной жизни предшествовала жизнь мирская, образование и работа в миру. Брат Бенно был специалистом в области истории искусств. Он посвятил свою жизнь изучению итальянского Возрождения. В конце войны он неожиданно для всех постригся в монахи в том самом монастыре, о котором мы ведем речь. С тех пор жизнерадостный некогда ученый стал замкнутым, сдержанным и чуть странным. Он избегал и без того нечастых контактов с братьями и обращал на себя внимание молчаливостью. Если же он и заговаривал, что происходило крайне редко, все прочие обитатели монастыря внимательно прислушивались к его словам, и они надолго становились предметом для размышлений и рассуждений.

Монахи во время воскресной прогулки по саду – а она продолжалась целый час – с удовольствием рассказывали друг другу о своей жизни до пострига, о детстве, юношестве, о родителях, с которыми у большинства были очень хорошие отношения. В это время брат Бенно оставался в стороне. Известно только, что отец Бенно, небедный угольный промышленник и транспортный агент, умер от пьянства, когда Бенно было десять лет, что для семьи скорее показалось благословением Господа, чем ударом судьбы. Особенно для матери, красивой и горделивой женщины. Бенно любил ее властность почти противоестественной любовью. Ему нравились ее приподнятые черные брови и складочки с обеих сторон тонких губ. Несомненно, покорность красавице матери была для Бенно приятной потребностью. Именно мать привила Бенно стремление к эстетизму и красоте, которые были ей значительно ближе, чем торговля углем. И Бенно всю жизнь был ей за это искренне признателен.

Молодой Хаусманн получал образование во Флоренции и Риме. Он свободно говорил по-итальянски, что не составляло труда для того, кто знал латынь. Его докторская диссертация была посвящена Микеланджело. Небольшой финансовой поддержки из дома и мизерной стипендии, получаемой им в библиотеке Герциана. В Риме, было достаточно для того, чтобы без особых проблем начать карьеру, и, разумеется, Бенно стал бы выдающимся историком. Но человек предполагает, а Бог располагает.

О его пострижении в монахи будет сказано позже, но постригся он вовсе не из-за непобедимого стремления к благочестию, благодаря которому большинство будущих монахов надевают рясу.

В тот день, о котором идет речь, один из монахов после молитвы за ужином читал вслух статью из газеты. Он делал это раз в неделю в конкретный день. Для монахов это было своеобразным окном в мир. В тот день кроме обычных сообщений о политике и спорте им была прочитана статья об обнаруженной в Сикстинской капелле надписи, сделанной Микеланджело. Брат Бенно замер, ложка, которой он ел суп, со звоном упала на каменный пол трапезной; братья посмотрели на него осуждающе. Брат Бенно шепотом извинился, поспешно поднял ложку и, позабыв о похлебке, стал еще внимательнее слушать чтеца. Его сосед по столу, высокий монах атлетического сложения с темно-красной лысиной, заметил, что в тот вечер брат Бенно не съел больше ничего. Он не мог знать, что между объявлением в газете и пострижением этого странного монаха была какая-то связь.

На следующий день брат Бенно отказался от еды и сидел за столом, молча глядя перед собой, сунув руки в рукава черной сутаны. Сосед решился заговорить:

– Брат, что с тобой приключилось? Ты не ешь. На лице твоем – страдание. Может, ты доверишься мне?

Не взглянув на своего соседа, брат Бенно отрицательно покачал головой и соврал:

– Мне нездоровится. Знаешь, брат, скорее всего, это желудок или желчный пузырь.

Он опять замолчал и за всю трапезу не проронил ни слова, по-прежнему не обедая.

Обычно монахи в течение дня могут поститься или взять обет молчания во искупление греха. Сосед брата Бенно по столу решил, что причина чудаковатого поведения брата Бенно именно в этом. На следующий день он опять предложил своему соседу помощь. Ведь ничто так не портит трапезу, как лежащий на душе грех.

Однако после ужина брат Бенно встал и поспешно направился вверх по лестнице к своей келье, которая располагалась в самом конце темного коридора, в свое убежище, где он таился ночью и в часы молитвы. Три на четыре метра, не больше, и только окно радовало глаз. Грубая деревянная кровать, ящик, не заслуживший название шкафа, и комод, на холодной каменной крышке которого стояла фарфоровая чаша для омовений, – вот и вся мебель, не считая скамеечки для молений, стоявшей у окна. Книги, разложенные на полу, собранные в стопки и сваленные грудами, говорили о непрекращающемся процессе познания.

Как и в предыдущие дни, брат Бенно достал с полки газету со статьей – с тем сообщением о Сикстинской загадке. Монах выпросил ее, вырезал объявление и читал его уже в сотый раз. Он перечитал каждое слово, затем положил заметку снова на полку и в отчаянии рухнул на скамеечку, сложив руки в молитве.

Понедельник после первого воскресенья Великого поста

В Ватикане был только один человек, знавший больше, чем остальные. Он относился к тому роду людей, на которых осведомленность накладывает обет молчания. Он знал больше, чем любой христианин, занимающий самую высокую должность, потому что половину своей жизни провел вблизи источника знаний. Но он знал цену безмолвию. Он умел молчать о вещах, которые другой бы сделал смыслом жизни, как из благочестивых, так и из низких побуждений. Этим человеком был отец Августин. Его считали человеком со странностями – человеком, которому совсем не к лицу черная сутана. Короткие седые волосы и морщинистое лицо делали его похожим на клеща. Казалось, что если однажды он вцепится в задачу, то уже не отпустит ее, пока не решит. Неудивительно, что этот неприметный и трудолюбивый человек бросался выполнять работу с энергией быка. Не раз Scrittori по утрам находили его спящим на паре папок, подложенных под голову вместо подушки, потому что возвращаться в монастырь на рассвете, когда он завершил работу, казалось отцу Августину слишком сложным и вовсе бессмысленным. При этом Августин Фельдман никогда не считал свой труд работой – это было для него исполнением долга перед Господом. Ораторианца выручала феноменальная память, объем которой невероятно увеличился за тридцать лет службы и позволял ему легко находить любые папки, когда-либо направленные в архив. В отличие от стареющих дирижеров, которым отказывает слух, Августин и в старости сохранил отличное зрение, поэтому очки ему были без надобности. Теперь, после трагической кончины преемника, его срочно призывали снова на службу. Это было понято им как официальное принесение извинений, и уже на следующий день Августин, не заставляя себя долго ждать, выполнил пожелание кардинала-государственного секретаря. Но сейчас вернувшийся на свой пост Августин очень отличался от прежнего. Он не забыл своей преждевременной отставки и понимал, что как только он выполнит задание, то снова окажется не у дел. Наверняка его отошлют в монастырь, как это уже случилось однажды. Бесстрастно и беспощадно Касконе выслушал его мольбы о том, что он не может жить без своих папок. Августин в этот момент опасался, не стоит ли за государственным секретарем сам дьявол. По крайней мере, в речах кардинала не было ни на йоту христианской добродетели.