Елена Ярошенко - Две жены господина Н. Страница 26

Сердце Дмитрия так сжалось, что он ощутил почти физическую боль. Прижав к себе Бетси и уткнувшись лицом в ее волосы, пахнущие духами и гримом, он жарко зашептал:

— И ты хочешь уехать? Прошу тебя — не уезжай! Дорогая моя, любимая, не оставляй меня! Меня по службе переводят в Москву, мы обвенчаемся и уедем вместе. Тебе не хотелось жить в Демьянове, ты боялась скуки и серости здешней жизни, но Москва — большой город, там ты найдешь, чем себя развлечь. Я продам имение, все равно оно для меня только лишняя обуза, мы купим домик или арендуем хорошую современную квартиру в Москве, я дам тебе все, что будет в моих силах, только, пожалуйста, не оставляй меня. Я не могу тебя потерять! Почему ты молчишь? Ну ладно, я не буду торопить тебя с ответом, но пообещай мне подумать.

— Хорошо, я подумаю, — тихо сказала Бетси. — В конце концов ведь я всегда смогу вернуться к тебе, даже если уеду… Так будет даже лучше. Еще пару месяцев, до зимы поезжу с цирком, а потом приеду к тебе в Москву.

— Нет, я уверен, что расставаться нельзя! Неизвестно, что ждет нас завтра, поэтому надо всегда быть вместе. Я убедился в этом на собственном опыте. Прости мою бестактность, такими воспоминаниями не стоит делиться, но когда-то я очень любил одну девушку… Она уехала от меня далеко-далеко, уплыла за океан, в другую страну, но клялась, что вернется. Я ей верил и ждал. Но, как только мы расстались, она передумала возвращаться, увлеклась новыми впечатлениями и вскоре совсем забыла обо мне. А я как идиот все вспоминал о ней, все продолжал ее любить… Мне даже на улицах (я жил тогда в Петербурге) постоянно мерещилось ее лицо в толпе или запах ее духов, и я оборачивался вслед чужим женщинам, пытаясь разглядеть ее черты. Знаешь, это очень больно, когда тебя предают. Такие раны долго болят. И лишь ты смогла избавить меня от этой боли. Пожалуйста, не уезжай, Бетси. Не уезжай. Я не хочу расставаться с тобой.

— Митя, но я же не могу вот так вдруг, сразу, все бросить. К тому же я сейчас делаю новый аттракцион — гимнастические трюки на вертикально висящем канате. Верхний конец каната фиксируется под куполом, а нижний — свободен, поэтому его можно как угодно раскачивать и крутить, выполняя сложные трюки. Например, зафиксировать канатом ноги и лететь по кругу над ареной…

— Это, наверное, не так опасно, как хождение по канату, если, конечно, не слишком высоко подниматься.

— Если не слишком высоко подниматься, номер не будет иметь никакой цены. Чего ты боишься, я с детства привыкла к высоте. Представь, я появлюсь в костюме одалиски и под восточную музыку буду медленно, змеиными движениями подниматься наверх под самый купол… Ну неужели ты не хочешь, чтобы я выступила с таким красивым номером? В Демьянове Арнольди премьеру делать не хочет, мы все равно скоро уедем…

Но Бетси не суждено было покинуть Демьянов.

Цирк действительно собирался уезжать. Афиши известили горожан, что будут даны последние три представления. Потом «по требованию публики» (невинная хитрость Арнольди) дали три дополнительных представления. Потом были объявлены «прощальные цирковые вечера».

На одном из этих вечеров Бетси, работавшая, как всегда, без страховки, сорвалась с проволоки, на которой танцевала русский танец.

Присутствовавший на представлении Колычев никак не мог понять, что случилось, почему Бетси вдруг качнулась на проволоке и замахала руками в отчаянной попытке вернуть себе равновесие, почему так страшно в один голос закричали зрители, почему прозвучал глухой удар, почему на манеже, раскинув руки, неподвижно лежит фигурка девушки, похожая на брошенную куклу.

Рассудок Дмитрия отказывался верить в то, что видели глаза. Отшвырнув приготовленный для Бетси букет, он наконец ринулся вниз, на манеж, где царила страшная суматоха.

— Ее нельзя трогать! — закричал Колычев, глотая слезы. — Врача сюда! Срочно пошлите в земскую больницу за доктором Фроловым. Ради бога, скорее!

Черты лица Бетси, принявшего восковой оттенок, заострились, из угла рта текла струйка крови. Кровью пропитывалась и одежда. Не зная, что можно сделать для любимой, Колычев сорвал с себя китель и укрыл недвижно лежащую девушку.

Доктор приехал быстро. Но Дмитрию время ожидания показалось вечностью. Он понимал, что Бетси умирает, но продолжал отчаянно цепляться за надежду, что произойдет чудо, что хороший врач сможет ее спасти…

Чуда не случилось. Ночью Бетси, так и не приходя в себя, скончалась в больнице, куда ее перевезли из цирка.

Измученный доктор, пытавшийся сделать невозможное, но не преуспевший в этом, увел Колычева в свой кабинет и налил в две медицинские мензурки спирт.

— Ну-ка, батенька, Дмитрий Степанович, примите микстурку. Вот так, молодцом. Эк вас трясет, голубчик! Позвольте-ка я вам укольчик вкачу, а то не нравится мне ваше состояние.

— Доктор, что же с ней случилось? Почему она упала?

— Ну, голубчик, почему — это не вопрос. Вероятно, головокружение. В начале беременности это часто случается. Весьма опрометчиво позволять беременной даме выделывать на канате всякие фокусы…

— Как беременной?

— Обыкновенно, как это бывает. А вы что же, не знали? Да-с, ситуация… Простите великодушно, но ребеночек, полагаю, был от вас? Ну-ну, голубчик, значит, судьба такая, все мы во власти божьей. Крепитесь, вы человек мужественный. Вот и укольчик мой начинает действовать. Ложитесь на кушетку, Дмитрий Степанович, ложитесь удобнее. Сейчас вы уснете, а утром проснетесь и обо всем подумаете. Утром, голубчик, утром…

Но утро не принесло никакого облегчения. Проснувшись и придя в себя, Дмитрий почувствовал такую боль, что казалось — даже дышать от этой боли трудно. У кушетки, на которой он провел ночь, сидели пристав Задорожный и заплаканный Васька, бормотавший что-то о том, что это ведьма проклятущая барышню достала, чтобы отомстить…

Как Дмитрий оказался дома, он не помнил… Тарас Григорьевич распорядился подать на стол водку, но Колычев даже не почувствовал ее вкуса, выпив рюмку как простую воду.

— От же ж горе горькое, — вздыхал пристав. — Дмитрий Степанович, вы поплачьте, поплачьте! Мы тут все свои, стесняться некого. У меня когда сын через три дня после рождения умер, я думал, что ума лишусь, тоже плакал, помню, впору было руки на себя накладывать. Двадцать лет с тех пор прошло, а все толком оправиться после смерти его не могу. А уж если бы, не дай боже, и жена, и сын в одночасье, так и точно не выжил бы я тогда. Поплачь, Митя, поплачь, сынок, глядишь, и легче станет…

Кто-то осторожно постучал в дверь комнаты.

— Кого еще нелегкая к нам принесла? — с неудовольствием спросил пристав.

— Прошу прощения, это я.

На пороге стоял фотограф Йогансон с каким-то большим плоским свертком под мышкой.

— Вы позволите?

— Ой, не ко времени ты, братец, — вздохнул Задорожный. — Может, после как-нибудь зайдешь?

— Да-да, конечно, я понимаю, — забормотал фотограф. — Такое несчастье, такое страшное несчастье! Но я, собственно, как раз поэтому… Вот, извольте только взглянуть!

Он принялся разворачивать свой сверток, торопясь и разрывая бумагу.

— Это, видите ли, в каком-то смысле прощальный подарок. Мисс Бетси заказала мне свой портрет… Я так понимаю, что это было для вас заказано, господин следователь, вам на память. Сама она не успела забрать, но я вот сделал и принес… Все как надо, в рамочки хорошие вставил, под стекло, как положено… Мы тогда сделали два снимка. Оба получились удачно. Ну и ретушер тоже с душой поработал… Вот этот снимок я позволил себе увеличить до размера настенного портрета, можно сразу повесить, если крючок подходящий найдется. А этот, в маленькой рамочке с подставкой, — для письменного стола. Примите, Дмитрий Степанович, все-таки память будет… Я, конечно, не мастер говорить, но такое горе… Слов нет, как мы все вам сочувствуем!

С портрета на Дмитрия смотрело живое, нежное, улыбающееся лицо его любимой, которой больше не было на свете. Он и сам не заметил, как зарыдал, глядя на фотографию Бетси. Тарас Григорьевич похлопывал его по плечу и повторял:

— Вот и правильно, поплачь, Митя, поплачь!

Похоронили Бетси на демьяновском городском кладбище. По просьбе Дмитрия из немецкой колонии, расположенной в пятидесяти верстах ниже по течению Волги, прибыл пастор, чтобы проводить в последний путь лютеранку Елизавету Оттовну Раушенбах, как была поименована мисс Бетси в документах. На похороны, кроме циркачей, задержавшихся в Демьянове, чтобы попрощаться со своей подругой, Колычева, Задорожного и Васи, пришел чуть ли не весь город.

Роман судебного следователя с циркачкой, еще недавно вызывавший столько кривотолков и всеобщего раздражения, мгновенно очистился от всей нанесенной шелухи и превратился в глазах демьяновцев в самую прекрасную, чистую и романтическую историю любви, какая только случалась в их городе.