Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга первая Страница 27

Но полицейское следствие почему-то полностью игнорирует признание Коробова, желает

вопреки всем фактам выставить убийцей невиновного.

Другой защитник — Кальманович — доказывал присяжным:

— Никто не видел, что Тальма в ночь убийства выходил из своей комнаты. Более того, его жена утверждает, что он крепко спал, пока шум толпы под окнами не разбудил их обоих. И главное: у него не было необходимости в столь сложном, кровавом способе убийства. Есть яды, которые убивают, не оставляя следов. Тальма настолько спокоен за свою судьбу, что порой, казалось бы, дает обвинению козыри — вспомните пример с ключом от кладовой. Болдырева ни в чем не отказывала Тальма, зачем бы он стал ее убивать? Ведь много раз она выручала его деньгами. Более того, вскрыв завещание убитой, мы узнали: почти все свое достояние она передавала обвиняемому.

— Господа присяжные заседатели! — закончил речь защитник. — Проявите вашу мудрость, окажите не милость, нет — лишь справедливость. Отпустите возможно скорей невиновного на свободу.

…Присяжные удалились на совещание. Среди этих двенадцати человек на сей раз царил полный разброд. Трое или четверо твердо верили: да, Тальма хитрый, изворотливый убийца! Столько же присяжных почитали его жертвой полицейского следствия. Было и еще мнение: Тальма, конечно, не убивал, но он знает убийцу и намеренно скрывает его — «из благородных побуждений». Остальные просто-напросто растерялись, не знали, к какой стороне примкнуть.

Все это было похоже на газетные споры, которые шли вокруг этого процесса. Полярные мнения отстаивались страстно и убежденно. Многие опытные журналисты считали Тальма совершенно невиновным. Подкупала и сама личность подсудимого. Держался он спокойно, корректно. Речь его была сдержанной и благородной. К тому же Тальма был молод и красив.

Присяжные заседатели не определяют срока и меры наказания. Они лишь дают ответы на вопросы суда по статьям: «виновен», «невиновен».

Более полутора часов шел спор. Большинство с преимуществом в один голос вынесло вердикт: А. Тальма с заранее обдуманным намерением лишил жизни двух женщин и воспользовался имуществом убитой П. Г. Болдыревой.

Суд на основании таких-то и таких-то статей уголовного уложения приговорил Тальма к лишению всех прав состояния и каторжным работам на пятнадцать лет.

Битком забитый зал встретил такое решение с недоумением и возмущением. Раздались свист, топот, оскорбительные выкрики в адрес присяжных, прокурора, судьи. Вмешалась полиция. Кого-то насильно вывели из зала, кого-то задержали и подвергли штрафу.

Жена осужденного, уверенная в оправдательном приговоре и принесшая в зал большой чемодан с хорошей одеждой для мужа, зашлась в рыданиях:

— Я-то точно знаю: Саша невиновен! Он всю ту ночь провел рядом со мной. Клянусь детьми, он на мгновение не отлучался… Убил не он, не он!

Тальма оставался абсолютно спокоен, словно это не его на веки вечные вычеркивали из жизни, подвергали страшным страданиям. Ибо — это надо знать судьям! — время на свободе и время в заключении имеет совершенно разные измерения. Пятнадцать лет без близких, без женщин, без права выбора и передвижения — это постоянное истязание продолжительностью в несколько человеческих существований.

Александру Леопольдовичу обрили левую половину головы и долгим мучительным этапом отправили на остров слез — Сахалин.

«ПРОСИТ ТОЛЬКО ЗА ДРУГИХ…»

Канцелярия Александровской тюрьмы — место бойкое. Особенно много людей здесь в конце рабочего дня. Серая масса каторжан стекается сюда — к кабинету начальника. Одни несут жалобы, другие просьбы.

Журналист Влас Дорошевич, прибывший «с творческой целью» с материка, тоже расположился в кабинете начальника тюрьмы. Ему любопытно: какие бытовые докуки заставляют несчастных приходить на поклон?

Вот на пороге появился высокий молодой человек с красивым благородным лицом, добрыми кроткими глазами, с небольшой бородкой клинышком (а-ля Чехов), в поношенном арестантском халате.

— Ваше благородие, — произносит проситель, — нельзя ли, чтобы мне вместо бушлата выдали сукном?

Начальник — несчастное существо, живущий среди этой боли, крови и грязи, спасающийся от полного сумасшествия лишь регулярным пьянством, презрительно-скучно тянет:

— Это тебе еще для чего?

Молодой человек молчит. Ему, видимо, неудобно рассказывать о причине своей просьбы. Наконец, набравшись решимости и, вероятно, верный привычке говорить лишь правду, он произносит:

— Это для моего товарища. Свой у него износился. А мне выдадут готовый — на товарища бу— дет велик.

Начальник смотрит на просителя как на дурачка:

— Ты сам-то весь драный, а просишь за кого-то… Ничего не получишь! Кстати, как твоя фамилия?

— Тальма. Я писарь в больнице. Начальник с издевкой смеется:

— Тебе далеко и ходить не надо! Скажи, пусть тебе укол фельдшер сделает. Может, в твоей голове просветлеет.

Проситель, опустив голову, уходит. Дорошевич поинтересовался:

— Это какой Тальма? Тот, который обвинялся в двойном убийстве?

— Да, наверное! Я его дело не смотрел, а в газетах что-то читал, писали когда-то…

На другой день Дорошевич встретил Александра на пристани, когда он разговаривал с капитаном парохода «Ярославль». Тальма говорил капитану:

— Я к вам с просьбой. Из Петербурга мне прислали ящик прекрасного коллекционного вина. Мне его, по моему положению, взять нельзя. Будьте добры, скажите ресторатору, пусть он вино возьмет себе. В подарок. Вот накладная.

— Удивительная посылка! — произнес капитан, когда Тальма отошел. — Ее могут прислать

люди, не имеющие никакого понятия о каторге. А этот Тальма — очень странный. Он никогда ничего не просит для себя, все только для других.

Позже журналист познакомился с этим «странным» человеком. Когда он стал утешать каторжанина, говорить, что его дело, возможно, пересмотрят, Тальма махнул рукой:

— Никому никто не нужен! Я уже смирился с тем, что навсегда погиб.

В. Дорошевич писал: «Интересная черта, что, когда он говорил о своем деле, он не жаловался ни на страдания, ни на лишения. Не жаловался на загубленную жизнь, но всегда приходил в величайшее волнение, говоря, что его лишили чести.

Связь с прошлым — как святыня, у него хранятся те газеты, в которых несколько журналистов стояли за его невиновность…»

И свою заметку он закончил: «…Впечатление, которое осталось у меня от Тальма, это то, что я видел очень доброго человека».

ЭПИЛОГ

Весной 1899 года жена каторжанина Тальма, сохранявшая любовь и верность несчастному мужу, добралась до Нового Петергофа, где на даче «Александрия» жил император Николай Александрович.

Попасть на прием к царю стало почти невозможно. Государственные дела отнимали у него много времени. К тому же в империи развелось много всякой шпаны, поставившей своей злодейской целью уничтожение царя и высших государственных сановников, да и самого великого государства тоже.

Но, видать, Господь помогал жене несчастного каторжанина. Она случайно познакомилась с царским любимцем, полковым знаменщиком (знаменосцем) подпрапорщиком лейб-гвардейского Преображенского полка Н. Г. Щеголем.

Это был громадного роста бородатый красавец, поступивший в армейскую службу в далеком 1872 году, а спустя 14 лет командированный в батальон, охранявший русского царя.

Умными серыми глазами он внимательно смотрел на женщину, одетую в траур и говорившую с искренней убежденностью.

— В первый раз нарушу устав, — сказал Николай Георгиевич после долгого раздумья, — я скажу вам место, где завтра с утра поедет царь. Остальное будет зависеть только от вас самой.

На другой день она поступила согласно совету. Завидев царя, женщина вышла на дорогу, встала на колени и подняла над головой прошение.

Сопровождавший царя генерал-майор Комаров соскочил с коляски, принял прошение и передал его императору.

Тот помиловал каторжанина.

Но прежде чем Тальма сумел вернуться с далекого Сахалина на родную Верхнепешую улицу, там произошло еще одно удивительное событие. У некой жены штабс-капитана Елены Билим похитили из дома вещи. Виновницей этой неприятности оказалась крестьянка Варвара Захарова. Следствие установило, что она была любовницей памятного нам Александра Карпова. И еще то, что когда-то она сообщила «по секрету» кухарке пострадавшей (ее звали Дарья Мельникова) о том, что у нее лежит процентный билет на одну тысячу рублей. Карпов ей признался, что из-за этого билета «убили Болдыреву, а заодно и ее служанку».

Оба Карповых были арестованы и быстро сознались в преступлении.

26 апреля 1900 года Пензенский окружной суд приговорил Ивана Карпова и его супругу Христину в каторжные работы на шесть лет. Первого за убийство и грабеж, вторую — за укрывательство и пользование краденым. Последней позже заменили наказание одним годом заключения в тюрьме.