Комбатант - Бушков Александр Александрович Страница 28

Он зорко наблюдал за извозчиком, ни разу не обернувшимся к ним — и мог бы поклясться, что спина того примечательным образом напряглась, голова непроизвольно вжалась в плечи, вся поза стала словно бы застывшей — будто острехонький нож уже был нацелен в спину, точнехонько под левую лопатку. Понимаешь по-русски, сукин кот, с веселой злостью подумал Бестужев, прекрасно понимаешь, видывал я людей, нутром почуявших опасность — и чрезвычайно ты мне их сейчас напоминаешь. Ошибки быть не может. Интересное открытие, знать бы, где его место в головоломке…

— Ну вы уж, право, через край, Алекс… Иван Савельич, — промолвил Серж, определенно виляя взглядом. — Занесло вас неведомо и куда…

— Ничего подобного, — сказал Бестужев, упираясь в него тяжелым взглядом. — Инструкции, мне данные, предусматривают и подобные крайние варианты — а я, милейший Серж, стараюсь инструкции всегда выполнять от сих и до сих. Мы с вами подвизаемся не в обществе призрения немощных актеров и к благотворительным ведомствам вдовствующей императрицы Марии Федоровны отношения не имеем, наоборот. Это вы у нас, простите великодушно, человек сугубо цивильный, разомлевший на парижских бульварах, — а я воевал, мертвых насмотрелся, к смерти приобвыкся, мне хоть дюжину таких кучеров в Сену отправить головой вниз, спать буду спокойно и аппетит не испортится…

Он косился на кучера. Кучер был скован. Мысленно усмехаясь, Бестужев сказал уже благодушнее:

— Да не смотрите вы, Серж, взглядом испуганной газели, авось и обойдется без крайних мер… ну, а ежели что, я вас не заставлю его за ноги держать, не бойтесь, в одиночку справлюсь, мне не привыкать… Ну, далеко нам еще до вашего любопытного местечка?

— Да, собственно, прибыли уже… Вон та вывеска, видите?

Выходя из экипажа, Бестужев вновь вспомнил Вену, Густава, все то, к чему привело барское безразличие к прислуге. Украдкой бросил взгляд на смирнехонько восседавшего на козлах кучера, изучая его лицо. Он, конечно, мог и ошибаться, физиономия была чистейше выбрита на европейский манер, и прическа, конечно же, здешними мастерами сделана, но все равно, невозможно отделаться от впечатления, что эта курносая, чуточку конопатая физиономия гораздо более уместно смотрелась бы где-нибудь в Кинешме, Муроме или той же Костроме. У французов рожи другие, трудно объяснить словами, в чем заключается различие, но именно что другие…

Вывеска гласила: «Кафе Веселый драгун». Что-то начало всплывать в памяти у Бестужева, определенно, но он так и не вспомнил, в связи с чем это название звучало. Решив не ломать над этим голову, спустился вслед за Сержем по узенькой каменной лестнице с большими выбоинами посреди каждой ступеньки — за долгие годы оставлены подошвами бесчисленных посетителей, стало быть, заведение, похоже, существует давненько и, судя по первым впечатлениям, отнюдь не относится к числу фешенебельных, — в полуподвале расположено, кухней явственно припахивает, причем незатейливой…

Едва он сделал шаг в обширное помещение со сводчатым каменным потолком — есть стойкие подозрения, в вовсе уж старинные времена здесь располагался винный погреб — как был оглушен гомоном, мало свойственным парижским заведениям такого рода, которые он уже успел посетить. Табачного дыма под потолком витало чересчур уж много для французского кафе, люди за столиками гомонили и жестикулировали отнюдь не по-здешнему…

И тут он сообразил. Гомон-то был русский! Исключительно на русском изъяснялись эти не особенно и щеголеватые господа, а также немногочисленные дамы, одетые отнюдь не со свойственным парижанкам, даже некрасивым, изяществом…

Серж как ни в чем не бывало уверенно лавировал меж столиками, то и дело раскланиваясь практически с каждым, перебрасываясь парой слов. Бестужев — точнее, костромской купчик Руссиянов — покорно тащился следом. А поскольку принятая на себя роль как раз позволяла, он озирался откровенно, открыто, вовсе даже неделикатно, словно деревенский мужик в зверинце со всевозможным экзотическим зверьем из заморских стран…

И ощутил нечто наподобие слабенького удара электрического тока. Он узнал эту брюзгливую физиономию, намозолившую глаза всякому, кто просматривал картотеки Охранного: небезызвестный, можно даже сказать, знаменитый Барцев, пышно именующий себя «охотником за провокаторами»… нужно признать, и в самом деле попортивший немало крови Особому отделу департамента, неустанный разоблачитель секретных сотрудников в рядах революционеров всех мастей… Именно он, сволочь такая, вызнал у бывшего директора Департамента полиции Лопухина имя Азефа, ценнейшего агента, поднявшегося в самые верхи Боевой организации эсеров, — что, скотина, радостно распубликовал в газетах, в результате чего легкую оторопь испытали и большинство работников Охранного, ведать не ведавших об этаких достижениях родной конторы…

Так, а это у нас кто? А это у нас Милонов, он же «Дедушка» и «Тринадцать», по которому в России виселица давненько плачет за все забавы с бомбами и револьверами… А это, изволите ли видеть, товарищ Дукельский, эсдек, в терроре не замешанный, однако приговоренный к немалой высидке, да вот незадача, сбежавший за пределы… Батюшки мои, да это ведь «Кинто», из кавказской боевой дружины, головная боль не только Тифлисского губернского жандармского управления, но и всего Департамента… «Дунаев», звезда теоретической мысли — при обнаружении в пределах Российской империи подлежит немедленному задержанию… «Рыжий», Самсоньев, Сроня Либерман, «Октавий»… Действительно, зверинец.

Первым побуждением Бестужева, нерассуждающим, рефлекторным было немедленно вызвать к месту жандармский полуэскадрон и всех свободных филеров — и он лишь через несколько секунд вспомнил, что в силу нынешнего географического положения лишен этой возможности, вот жалость-то… Куда ни глянь — беззаботно потребляют приличными рюмками нечто белесое, похожее на разведенный зубной порошок, дымят табачищем, дискутируют совершенно беззаботно лица обоего пола, числящиеся в пределах Российской империи в розыске, причем по высшей категории… Кого ни возьми — «немедленно подлежит», хватай любого — и можно наладить для отбывания неотбытых тюремных и каторжных сроков. Воистину, словно картотеку листаешь. Хватает и незнакомых лиц — но все поголовно, никаких сомнений, были бы радостно встречены, на Фонтанке, 16 и незамедлительно взяты в оборот…

Бестужев едва не расчихался — здесь курили не «капораль», крепкий табак, напоминающий американский, и не более подходящий притязательному вкусу визир. Дымили русскими папиросами — а русские, он уже успел сам убедиться, как заядлый курильщик, продаются в Париже самых скверных сортов да вдобавок втридорога… Черт бы его побрал, куда он притащил? Не дай бог нарвешься на кого-нибудь из тех, кому ты прекрасно знаком отнюдь не в облике костромского купца…

Серж как ни в чем не бывало направлялся прямиком к Дукельскому — он же «Бородач», он же «Анюта»… а впрочем, партийных прозвищ у означенного поболее даже будет, чем блох на барбоске. Они приветствуют друг друга рукопожатием…

— Ну, как дела, Карл Моор вы наш бесценный? — поинтересовался Серж с той самой веселой наглостью, что субъектам его пошиба всегда сходит с рук. — Все сотрясаете основы империи Российской, сатрапов клеймите, троны рушите? Как успехи?

— Помаленьку, Сереженька, — сдержанно ответствовал Дукельский, глядя на нежданного визитера с легкой досадой, но без особой неприязни, скорее так, как смотрит взрослый на докучливого несмышленыша, коего приходится терпеть.

— А что ж так? Слышали, итальянский король приезжает? Взяли бы маузер да прикончили коронованного сатрапа…

— Сережа, милый, — с величайшим терпением ответил Дукельский, — вам должна быть известна программа нашей партии и курс на неприятие индивидуального террора? Вам скорее уж к тем господам, — он дернул подбородком, указывая на столик, за которым восседал «Тринадцать». — Такие предложения по их части. Подучили бы программу, право, коли уж такие беседы затеваете…

— Да леший их разберет, ваши программы, — беззаботно отмахнулся Серж. — Скучища!