Азазель - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович Страница 28

А тут поджидало бедного юношу еще одно потрясение, хотя, казалось бы, после всего перенесенного какие еще могли быть потрясения?

– Душенька Амалия Казимировна, – сказал по-русски знакомый уютный тенорок. – Позвольте старику с вами в карете прокатиться. Потолкуем о том о сем, да и посуше мне будет, сами видите, вымок весь. А Патрик ваш пускай в мои дрожечки сядет да за нами едет. Не возражаете, лапушка?

– Садитесь, – сухо ответила Бежецкая. – Да только я вам, Пыжов, никакая не душенька и уж тем более не лапушка.

Эраст Петрович глухо замычал, ибо разрыдаться с грушей во рту было совершенно невозможно. Весь мир ополчился на несчастного Фандорина. Где взять столько сил, чтобы сдюжить в борьбе против сонма злодеев? Вокруг одни предатели, аспиды злоядные (тьфу, заразился от проклятого Порфирия Мартыновича словоблудием!). И Бежецкая со своими головорезами, и Зуров, и даже Пыжов, сума переметная – все враги. Прямо жить не хотелось в этот миг Эрасту Петровичу – такое он ощутил отвращение и такую усталость.

Впрочем, жить его никто особенно и не уговаривал. Похоже, у конвоиров на его счет были планы совсем иного свойства.

Сильные руки подхватили пленника и усадили на сиденье. Слева взгромоздился тяжелый Морбид, справа легкий Франц, хлопнул кнут, и Эраста Петровича откинуло назад.

– Куда? – спросил дворецкий.

– Велено к шестому пирсу. Там поглубже и течение опять же. Ты как думаешь?

– А мне все едино. К шестому так к шестому.

Итак, дальнейшая судьба Эраста Петровича представлялась достаточно ясно. Отвезут его к какому-нибудь глухому причалу, привяжут камень и отправят на дно Темзы, гнить среди ржавых якорных цепей и бутылочных осколков. Исчезнет бесследно титулярный советник Фандорин, ибо получится, что не видела его ни одна живая душа после парижского военного агента. Поймет Иван Францевич, что оступился где-то его питомец, а правды так никогда и не узнает. И невдомек им там, в Москве и Питере, что завелась у них в секретной службе подлая гадина. Вот кого изобличить бы.

А может, еще и изобличим.

Даже будучи связанным и засунутым в длинный, пыльный мешок, Эраст Петрович чувствовал себя несравненно лучше, чем двадцатью минутами ранее, когда в окно таращился фосфоресцирующий призрак и от ужаса парализовало рассудок.

Дело в том, что имелся у пленника шанс на спасение. Ловок Франц, а правый рукав прощупать не догадался. В том рукаве стилет, на него и надежда. Если б изловчиться, да пальцами до рукоятки достать… Ох, непросто это, когда рука к бедру прикручена. Сколько до него ехать, до этого шестого пирса? Успеешь ли?

– Сиди тихо. – Морбид ткнул локтем в бок извивающегося (верно, от ужаса) пленника.

– Да уж, приятель, тут вертись не вертись, все одно, – философски заметил Франц.

Человек в мешке еще с минуту подергался, потом глухо и коротко гукнул и затих, видимо, смирившись с судьбой (проклятый стилет перед тем как вытащиться, больно обрезал запястье).

– Приехали, – объявил Джон и приподнялся, озираясь по сторонам. – Никого.

– А кому тут быть в дождь, среди ночи? – пожал плечами Франц. – Давай что ли, пошевеливайся. Нам еще назад возвращаться.

– Бери за ноги.

Они подхватили перекрученный веревкой сверток и понесли его к дощатому лодочному причалу, стрелой нависшему над черной водой.

Эраст Петрович услышал скрип досок под ногами, плеск реки. Избавление было близко. Чуть только воды Темзы сомкнутся над головой, полоснуть клинком по путам, взрезать мешковину и тихонечко вынырнуть под причалом. Отсидеться, пока эти не уйдут, и все – спасение, жизнь, свобода. И так легко и гладко это представилось, что внутренний голос вдруг шепнул Фандорину: нет, Эраст, в жизни так не бывает, обязательно приключится какая-нибудь пакость, которая испортит весь твой чудесный план.

Увы, накаркал внутренний голос, накликал беду. Пакость и в самом деле не замедлила нарисоваться – да не со стороны кошмарного мистера Морбида, а по инициативе добродушного Франца.

– Погоди, Джон, – сказал тот, когда они остановились у самого конца пирса и положили свою ношу на помост. – Не годится это – живого человека, словно кутенка, в воду кидать. Ты бы хотел быть на его месте?

– Нет, – ответил Джон.

– Ну вот, – обрадовался Франц. – Я и говорю. Захлебнуться в тухлой, поганой жиже – бр-р-р. Я такого никому не пожелаю. Давай поступим по-божески: прирежь его сначала, чтоб не мучился. Чик – и готово, а?

Эрасту Петровичу от такого человеколюбия стало скверно, но милый, чудный мистер Морбид проворчал:

– Ну да, буду я нож кровянить. Еще рукав забрызгаешь. Мало с этим щенком хлопот было. Ничего, и так сдохнет. Если ты такой добрый, придуши его веревкой, ты по этой части мастер, а я пока схожу, какую-нибудь железяку поищу.

Его тяжелые шаги удалились, и Фандорин остался наедине с человечным Францем.

– Не надо было поверх мешка обвязывать, – задумчиво произнес тот. – Всю веревку перевел.

Эраст Петрович ободряюще замычал – ничего, мол, не переживай, я уж как-нибудь обойдусь.

– Эх, бедолага, – вздохнул Франц. – Ишь стонет, сердце разрывается. Ладно, парень, не трусь. Дядя Франц для тебя своего ремня не пожалеет.

Послышались приближающиеся шаги.

– Вот, кусок рельса. В самый раз будет, – прогудел дворецкий. – Просунь под веревку. Раньше чем через месяц не всплывет.

– Подожди минутку, я только ему петельку накину.

– Да пошел ты со своими нежностями! Время не ждет, рассвет скоро!

– Извини, парень, – жалостливо сказал Франц. – Видно, такая твоя судьба. Das hast du dir selbst zu verdanken.[29]

Эраста Петровича снова подняли, раскачали.

– Azazel! – строгим, торжественным голосом воскликнул Франц, и в следующую секунду спеленутое тело с плеском ухнуло в гнилую воду.

Ни холода, ни даже маслянистой тяжести водяного панцыря не чувствовал Фандорин, кромсая стилетом намокший шнур. Больше всего возни было с правой рукой, когда же она освободилась, дело пошло споро: рраз! – и левая рука стала помогать правой; два! – и мешок рассечен сверху донизу; три! – и тяжелый обрезок рельса нырнул в мягкий ил.

Теперь только бы не всплыть раньше времени. Эраст Петрович оттолкнулся ногами, а руки выставил вперед и зарыскал ими в мутной темноте. Где-то здесь, совсем близко, должны быть опоры, на которых стоит причал. Вот пальцы коснулись скользкой, обросшей водорослями древесины. Тихо, не спеша, вверх по столбу. Чтоб без всплеска, без звука.

Под деревянным настилом пирса темным-темно. Вдруг черная вода беззвучно исторгла из своих недр белое, круглое пятно. В белом круге сразу образовался еще один, маленький и черный – это титулярный советник Фандорин жадно глотнул речного воздуха. Пахло гнилью и керосином. То был волшебный запах жизни.

А тем временем наверху, на причале, шел неспешный разговор. Затаившийся внизу слышал каждое слово. Бывало, Эраст Петрович доводил себя до умильных слез, представляя, какими словами будут вспоминать его, безвременно погибшего героя, друзья и враги, какие речи будут звучать над разверстой могилой. Можно сказать, вся юность прошла в этих мечтаниях. Каково же было негодование молодого человека, когда он услышал, о каких пустяках болтают те, кто почитал себя его убийцами! И ни слова о том, над кем сомкнулись мрачные воды, – о человеке с умом и сердцем, с благородной душой и высокими устремлениями!

– Ох, обойдется мне эта прогулочка приступом ревматизма, – вздохнул Франц. – Вон как сыростью тянет. Ну чего тут стоять? Пойдем, а?

– Рано.

– Слушай, я ведь с этой беготней без ужина остался. Как думаешь, дадут нам пожрать или еще какую-нибудь работенку придумают?

– Не нашего ума дело. Как скажут, так и сделаем.

– Хоть бы телятинки холодной перехватить. В животе бурчит… Неужто будем с насиженного места срываться? Только прижился, пообвыкся. Зачем? Ведь обошлось все.

– Она знает, зачем. Раз велела, значит, надо.