Евгений Сухов - Княжий удел Страница 29

Скоро Фотий ушел дальше на север, в земли, которые были заселены язычниками. Недоверчиво поначалу встретили они проповедника, однако не трогали и келью монаха обходили стороной.

На благодатной почве и зерно приносит обильный урожай, и через несколько лет язычники признали Фотия и с благодарностью приняли Христову веру. И вновь Фотий был не один, вокруг него, как и прежде, стали собираться монахи. Так вырос монастырь, где Фотий стал игуменом.

Дальше бы ему идти, искать одиночество, но вдруг почувствовал себя Фотий старым и усталым и решил остаться в этих местах навсегда.

— Люди сказывают, что ты насильно собирал рать супротив великого князя Московского, — продолжал строго Фотий. — Кто не желал идти воевать господина твоего, так того наказывал! По-божески ли это?

— Клевещут на меня, святой отец! — осерчал Косой. — А что на Ваську Московского хотел идти, так это правда! И собирал я рать со своих уделов.

— Ошибаешься, князь. Эти земли принадлежат московскому князю.

— Нет! Эти земли принадлежат моему отцу Юрию Дмитриевичу, который сам был на Москве князем, я же его наследник по праву.

— Не боишься ты Божьей кары, Василий! — строго сказал Фотий. — Видно, случится худшее, рать не пойдет за тобой. А тебя я оставлю без благословения.

Фотий поднялся, чтобы уйти, и тут Василий вскочил, загородил дорогу старцу.

— Прости, святой отец, не прав я, прости! Чего же хочет от меня Василий Васильевич?

— Он хочет, чтобы ты признал его старшим братом, — отвечал старик.

Нахмурился Василий Косой, но сдержал себя:

— Сначала мой отец был для него младшим братом, теперь он того же и от нас требует. А ведь я старше его на четыре года.

— Разве в годах дело? — удивился старик. — За кем стольный город, тот старшим братом и будет.

— Что еще хочет Васька Московский?

— Василий Васильевич дает тебе в удел Дмитров. И говорит, чтобы ты вернул всю казну, вывезенную из Москвы, и чтобы никогда не зарился на великое княжение, даже если того захотят ордынцы. А людей, которые развели крамолу на великого московского князя, к себе не принимать повелел.

— А не многого ли требует великий князь? — насупился Василий Косой, и глаз его беспокойно забегал.

— Это не воля московского князя, — смиренно возражал старик, — это Господь глаголет его устами.

— А ведь Василий боится меня, — неожиданно повеселел Василий Юрьевич. — Потому что не дает мне обратно звенигородский удел. Оторвать меня хочет от горожан, с которыми я сроднился. Привыкли они ко мне и господином почитают. В Дмитрове все сызнова начинать придется.

Промолчал игумен Фотий. Была в словах Василия Косого правда. Повелось так из старины, что не задерживались удельные князья на одном месте, чтобы не успели полюбиться жителям.

— С корнями меня рвет князь. Только дерево без корней сохнет, а я еще поживу!

— Так что же мне передать великому князю? Согласен ли ты с ним или за войну стоишь?

Душно стало в шатре. Пахло расплавленным воском и ладаном, запона у самой шеи мертвой петлей перехватила горло. Трудно стало Василию дышать. Отстегнул он ее, и плащ медленно сполз на земляной пол.

— Хорошо… Поезжай к Василию и скажи, что я признаю его старшим братом.

На Афанасия Афонского в Москве появился волк. Огромный, с оскаленной пастью, он ранним утром бегал по улицам и кидался на всех, кто попадался навстречу. Трудно было понять, как оказался он в городе: мосты на ночь поднимали, а ворота закрывали наглухо. Но самое странное — зверь был совершенно без шерсти, и если существует дьявол, то, видно, он имеет такое же обличье. Волка мужики закололи у дворца великого князя и бросили бродячим псам, которые с неистовым воем разодрали труп, оставив на земле только багровые спекшиеся пятна.

Народ перешептывался на базаре, что облик волка принял священник Благовещенского собора, на которого наложили епитимью. Были даже слухи, что его уличили в волховстве, да вот сгинул неделю назад, чтобы сейчас предстать в таком виде.

Другие утверждали, что это сам дьявол, посланный Василием Косым загрызть великого князя. Так это было или иначе, никто точно не знал, но все соглашались: примета скверная, а значит, нужно ждать неприятностей.

Еще в народе говорили, что в Переяславле вода в озере три дня была красного цвета, а молодухи, которые из того озера осмелились пить, обросли бородой.

В Угличе было знамение: появились на небе три огненных столпа. И потому быть большой беде.

Но не знала Русь большей беды, чем та, когда брат идет на брата. Только на время затаился Василий Косой, а сам рассылает подметные грамоты, в которых оскорбляет своего старшего брата и собирает рать в Костроме.

На базарах говорили и о том, что берет он в свои полки не только чернь и мужиков, оторванных от сохи, но и бродячих монахов, которые во множестве шастают по дорогам. А тех, кто не желает идти в его рать, сечет плетью нещадно.

Два месяца длился мир между Василием Васильевичем и Василием Юрьевичем. Как не сразу пробивается на опаленной земле травушка, так и обида между братьями забывается не скоро. А если причиной раздора являются вотчинные земли, тогда еще горше обиды.

Василий Юрьевич вместе с воинством шел в Галич к младшему брату Дмитрию Красному. Сейчас, как никогда, он нуждался в опоре.

Недалеко от города рать остановила застава. Широкобородый десятник в золоченом колонтаре выступил вперед и, преградив дорогу копьем, спросил дерзко:

— Кто таков?! С чем пожаловал?

Рубануть бы охальника мечом от плеча до пояса, чтобы, задрав ноги, повалился на землю, но Василий Косой сумел обуздать гнев и отвечал спокойно:

— Я князь Василий Юрьевич, к брату своему Дмитрию еду.

Десятник не унимался:

— Если в гости едешь, тогда почему рать с собой ведешь? Не велено в город ратников пропускать!

Говорил десятник смело, в голосе чувствовалась твердость, которой стоило подчиниться. Видно, и он был наслышан про опалу Василия Косого. Знал, ослабел Василий Юрьевич и скитается по лесам, подобно загнанному зверю.

— Сообщите брату о моем прибытии.

Десятник колебался лишь мгновение.

— Эй, Миколка, скачи в город к князю, сообщи ему, что Василий Юрьевич в крепость просится.

Миколка боднул русой башкой и с гиканьем погнал рысака в город, подняв на дороге облако пыли.

И часу не прошло, как возвратился он с вестью обратно. На всем скаку остановил коня перед десятником:

— Князь Дмитрий повелел, чтобы Василий Юрьевич с боярами ступал в город. А рать пусть оставит в посадах.

Василий усмехнулся: «Повелел, стало быть. С каких это пор на Руси младшие братья повелевают старшими?» И, повернувшись к тысяцкому, сказал:

— Останешься в посаде. Если я не дам о себе знать к вечеру… посылай за вятичами и спали город. — Глянув хмуро на бояр, князь обронил: — Ну, чего застыли? Поезжайте! Князь видеть нас пожелал.

Дмитрий встретил Василия Косого на красном крыльце и терпеливо дожидался, когда он, преодолевая ступень за ступенькой, поднимется к нему. Возможно, это свидание могло быть другим и сопровождалось бы радостным приветствием, братским похлопыванием по плечу, но слишком далеко развела их вражда. И еще насторожило братьев послание, отправленное московскому князю: «Если Богу неугодно, чтобы княжил отец наш, тебя, Васька, мы сами не хотим!» Если бы не эта грамота, сидел бы Василий Юрьевич на московском столе и оба Дмитрия шли бы к нему с поклоном.

Последняя ступенька отделяла младшего брата от старшего. Остановился Василий Юрьевич, словно раздумывал — а стоит ли подниматься далее? — но, заметив протянутые для приветствия руки, шагнул навстречу.

— Как же мы давно не виделись с тобой, Дмитрий!

Не случайно Дмитрия прозвали Красным. Как и прежде, лицо иконописное, с тонким прямым носом, а большие глаза, что у отрока, наивные. Стоило только увидеть брата, и не стало прежней обиды, рассеялась она, как легкое утреннее облако.

— Держишь на меня обиду?

— Не держу, — отвечал правду Василий и принял на грудь склоненную голову брата.

Горячий комок застрял в горле, на глаза навернулись слезы. Разве всегда они были по разные стороны? Старший брат больше, чем брат, — почти отец! И разве Дмитрий не ощущал на себе братовой опеки? Василий посадил его на коня, он же научил его держать оружие. Неужели он сможет пойти против Васьки Косого?

Дмитрий Красный рос покорным ребенком, кротость была его главной добродетелью. С малолетства он мечтал об иночестве, но властный Юрий на поле брани заставил сына пролить кровь и этим отворотил взор Дмитрия от монашеских келий. Тихому, послушному отроку внушал:

— Ты князь! И род твой должен быть княжеским. Не наша доля преть в затхлых кельях, наша судьба — это война, власть!

Если и стоило ожидать от кого-то угроз, так это от Шемяки. Дерзким рос средний брат, и только отец мог его усмирить.