Александр Бушков - Комбатант Страница 29

Собственно говоря, оба этих человеческих типажа способны принести на своём месте нешуточную пользу. Другое дело, что, по житейскому опыту самого Бестужева, подобные романтики (какие встречаются и в Корпусе) требуют, в отличие от «служак», более пристального надзора со стороны начальства. Сплошь и рядом становятся отличными сотрудниками — но частенько в силу характера нарываются на пулю там, где человек из разряда «служак» сначала семь раз отмерит, а потом уж кинется под выстрелы. Одним словом, знакомая картина. Ну, а подобное противостояние «молодой подчинённый и осторожный начальник» свойственно, наверное, всем без исключения учреждениям всех без исключения стран…

Воткнув очередной флажок — красный клочок бумаги на длинной булавке, — Ламорисьер раздавил в пепельнице толстый окурок своего крепко пахнущего «капораля», подошёл к Бестужеву и сообщил:

— Они уже в тридцати километрах от Парижа, господин майор.

Бестужева именно так в бригаде и именовали — трудами Гартунга, заранее позаботившегося о создании гостю надлежащего авторитета. Бестужев не протестовал: в конце концов, его чин и в самом деле соответствовал французскому майору. Ламорисьер (верный и надёжный клеврет Гартунга, источника как денежных награждений, так и регалий Российской империи) с первого момента обращался с Бестужевым с несказанным почтением, словно провинциальный чиновник со столичным ревизором — правда, его постоянные попытки быть с гостем предельно галантным выглядели достаточно неуклюже, бригадир при этом походил на медведя, которого цыган-вожак кое-как обучил напоминающим камаринскую притопам, — сразу видно, что бригадир происхождения самого простого и далёк от любых навыков светского обхождения. Вполне возможно, ещё и в этом крылась неприязнь его к де Шамфору — сие нам тоже прекрасно знакомо, думал Бестужев, и у нас, куда ни кинь, выслужившиеся с самых низов неотёсанные служаки частенько питают затаённую, стойкую неприязнь к тем, кто по происхождению стоит выше их… Насмотрелись, знаете ли. Ещё одна психологическая коллизия, свойственная не одной лишь матушке-России…

Все эти наблюдения и проистекающие из них умозаключения продиктованы были отнюдь не праздным любопытством: Бестужев твёрдо намеревался, если дело затянется, использовать подмеченный им конфликт к собственной выгоде. Пожаловаться было не на что: Ламорисьер вёл себя с ним безупречно, делясь любыми сведениями и пространно отвечая на любые вопросы — даже те, что пространных ответов и не требовали, собственно. И всё же бригадир, как бы он ни лез из кожи, оставался человеком Гартунга, без сомнения, готовым доложить своему принципалу о каждом шаге и слове Бестужева. Соответственно, в столь сложной и щекотливой ситуации Бестужеву следовало бы обзавестись собственным источником внутри бригады. Молодой де Шамфор в этом отношении казался весьма перспективной кандидатурой, давно подмечено, что играть следует в первую очередь на обидах — неважно на что, неважно на кого. Человек, затаивший обиду на своё начальство, политическую партию, любую персону или учреждение, как правило, с готовностью открывает сердце тому, кто ему посочувствует, а то и предложит помощь. Некоторые реплики де Шамфора касаемо…

Бестужев встрепенулся, поднял голову. Положительно, происходило что-то, выбивавшееся из привычной картины… Человек в канотье, вот уже около часа кратко сообщавший на ухо Ламорисьеру о передвижении поезда, на сей раз не вошёл спокойно, а форменным образом ворвался. Вместо того, чтобы прошептать свою краткую реплику наподобие сценического «Кушать подано!» и удалиться, он что-то очень уж долго говорил, и лицо у него было крайне озабоченным — и точно таким же на глазах становилось лицо Ламорисьера. Бригадир очень быстро стал хмур, как туча, кажется, выругался сквозь зубы, он что-то переспрашивал с озабоченным видом, а вошедший отвечал, жестикулируя отнюдь не весело.

Наконец он, повинуясь энергичному жесту бригадира, прямо-таки бомбою вылетел за дверь. Бригадир на сей раз не взял флажка из валявшейся на столе кучки. Выйдя на середину комнаты, он громко произнёс:

— Дурные новости, господа мои… — вернулся к карте, прижал толстый палец к некоей точке, располагавшейся под самым Парижем. — Телеграф из Шартолье… Это в пятнадцати километрах от городской черты, — добавил он лично для Бестужева. — Когда поезд поравнялся с деревушкой, в одном из вагонов произошёл громкий взрыв, все решили, что это бомба, началась паника, кто-то рванул стоп-кран, поезд экстренно затормозил… Очень быстро выяснилось, что взорвалась совершенно безобидная петарда, подложенная каким-то шутником, и поезд был отправлен далее, чтобы не задерживать движение по столь пустяковым поводам. В Шартолье нет вокзала, поезда там никогда не останавливались, и мы там не ставили контролёров…

— А ведь я предлагал… — вырвалось у Ксавье.

Ламорисьер упёрся в него тяжёлым взглядом:

— Сейчас не время разбирать, кто предлагал и что именно, любезный де Шамфор… Помолчите и слушайте! Вскоре после отхода поезда местный жандарм обнаружил неподалёку от путей тело человека, убитого ударом ножа в сердце. В кармане у него отыскалось наше удостоверение. Это Франсуа-Усач… Судя по всему, Гравашоль соскочил — в тамошней неразберихе никто, кроме бедняги Франсуа, этого не заметил… Усач, надо понимать, то ли пытался их задержать, то ли собрался проследить… И они его… Другого объяснения у меня что-то не подворачивается. Или у кого-то оно есть? — он, как легко было, в общем, предугадать, уставился в первую очередь на де Шамфора, но тот молчал, понурив голову. — Вот такие дела…

— Местная полиция… — произнёс Бестужев нейтральным тоном.

Ламорисьер ответил не в пример более любезно, нежели разговаривал с молодым подчинённым:

— К сожалению, господин майор, там попросту не существует местной полиции, которую следовало бы в подобных случаях поднимать на ноги. Один-единственный сельский жандарм, да и тот обычно пребывает не в Шартолье, на месте инцидента оказался совершенно случайно… Хорошо ещё, что он наверняка был проинструктирован о необходимости уделять этому поезду особое внимание — как все ему подобные вдоль магистрали. Кинулся на телеграф, проявил должную настойчивость и сообразительность…

— Точно, соскочили, — произнёс кто-то из сыщиков.

Наверняка, подумал Бестужев. Вряд ли это экспромт, скорее всего, придумано и разработано заранее: поезд почти что достиг Парижа, агенты, там находящиеся, наверняка чуточку расслабились и утратили прежнюю бдительность… Экипаж дожидался их в деревушке, которую они и покинули, не привлекая ни малейшего внимания, никаких подозрений не вызвав…

Снова появился «вестник» — на сей раз он ни слова не сказал — остановившись в дверях, многозначительно мотнул головой. Схватив котелок со стола, Ламорисьер нахлобучил его на голову и, яростно сопя, распорядился:

— Пошли! Поезд прибывает. Я его выверну наизнанку, как коробку сардин, тысяча чертей!

И он затопотал к двери со столь неукротимым напором, словно собирался снести на ходу кирпичную стену, — учитывая последние события, зрелище чуточку комичное. Поотстав, Бестужев коснулся локтя выходившего последним де Шамфора и спросил:

— Я так понимаю, вы предлагали именно что взять под наблюдение все населённые пункты на пути поезда?

— Ну, не совсем, — охотно ответил Ксавье. — Только те, что находятся не далее пятидесяти километров от Парижа. Понимаете ли, господин майор, я не считаю себя великим сыщиком, но дело своё знаю. Я считал, что мы непременно должны предусмотреть и такой вариант. Я просто-напросто поставил себя на место Гравашоля, достаточно долго за ним гоняюсь, успел изучить его ухватки… А впрочем, в любом случае это выглядело гораздо более выгодным: не доезжая до парижского вокзала, который крайне легко превратить в мышеловку, достаточно сойти близко от города, чтобы добраться до него за час-другой, — и надёжно там затеряться. Дернуть стоп-кран где-нибудь возле деревушки подобной Шартолье, заранее договориться с сообщниками, чтобы ждали там с экипажем или автомобилем…

— И господин бригадир…

— Господин бригадир посчитал мои предположения… будем откровенны, он посчитал их вздором. Ну, а поскольку апеллировать было не к кому… — молодой инспектор грустно пожал плечами.

Глядя с хорошо разыгранным сочувствием, Бестужев сказал, стараясь, чтобы это прозвучало прямо-таки задушевно:

— Чёрт знает что… У вас во Франции то же самое, оказывается… — и со столь же грустным видом, точно так же уныло пожал плечами.

Судя по взгляду Ксавье — понимающему, печальному, загоревшемуся некоей надеждой, рыбка приманку проглотила…

— По-моему, нам стоит посидеть как-нибудь за стаканчиком в одном из ваших прекрасных кафе, — сказал Бестужев. — Мне кажется, нам есть о чём поговорить и найти темы, которые обоих интересуют…