Иван Любенко - Поцелуй анаконды Страница 3

– Ну и как? Я слышал, что цианид имеет привкус миндаля. Вы его уже ощутили или еще нет? – любознательно поинтересовался Ардашев и леденящим, как дыхание смерти, голосом добавил: – Я поменял рюмки.

Поликарп тут же засунул в рот два пальца и, пытаясь искусственно вызвать рвоту, перегнулся пополам. Ошалевшая от гортанных звуков публика вскочила с мест. Ничего не понимающие официанты попробовали вывести его на улицу, но аптекарь упал на спину и, глядя в потолок, стал судорожно креститься и причитать:

– Господи, боже наш, еже согреших во дни сем словом и помышлением, яко Благ и Человеколюбец, прости ми грехи, яже сотворих в сей день делом, словом и помышлением, и очисти, Господи, смиренную мою душу от всякия скверны плоти и духа. Аминь.

– Ну вот и отмаялся, грешный. Видно, преставится, – проговорил Поляничко и трижды перекрестился на висевшую в правом углу икону.

А провизор, услышав его слова, тихо заплакал.

– Да нет, Поликарп Лаврентьевич, не менял я никаких рюмок. Просто вас проверил и, к сожалению, оказался прав. Так что вставайте, пол холодный, не ровен час, простудитесь, – спокойно изрек Ардашев и, отщипнув ягодку от большой виноградной кисти, отправил ее в рот.

Сумский не поверил своим ушам. Он медленно поднялся с пола, сел на стул, закрыл лицо руками и затрясся в нервных конвульсиях. А Поляничко хитро улыбнулся, разгладил густые усы и с лукавым прищуром проговорил:

– Такого водевиля я еще не видывал. Ну, Клим Пантелеевич, вам бы в Большом театре пьесы ставить! И как же, все-таки, вы этого супостата раскусили?

– Предвкушая занимательный рассказ, начальник губернского сыска открыл табакерку, достал щепоть любимого нюхательного табаку фабрики Чумаковых, потер крупицы подушечками пальцев, поднес к каждой ноздре душистую смесь и, с наслаждением прикрыв глаза, вдохнул аромат спелой вишни.

– Видите ли, меня, как и вас, с самого начала смутил тот факт, что все три жертвы связаны с одной и той же аптекой. Более того, пробка пузырька от успокоительных лавровишневых капель, которые принимал издатель Тимофеев, изготовлена из ядовитого дерева олеандра, а при контакте его древесины с жидкостью, содержащей спирт, вырабатывается крайне опасное вещество, быстро разрушающее печень. На самой пробке и горловине пузырька остался след от красного аптечного сургуча, стало быть, возможность, что кто-то третий мог ее подменить, полностью исключается. Что же касается самого поручика, то он и его возлюбленная решили отравиться вместе. Вот для этого ему были нужны цианид и, конечно, плохие заупокойные стихи. Теперь офицеру стыдно признаться в малодушии, и он предпочитает томиться под арестом. Недостающее количество убийственного вещества вы наверняка найдете у Марии Тимофеевой. Таким же образом погиб и купец Троеглазов, которого отравили медленным ядом, добавленным в настойку от алкоголизма. Я думаю, вы сможете в этом легко убедиться с помощью химического анализа. А его жена полностью невиновна. Она, как известно, приобрела ровно десять золотников сухой ядовитой смеси, разбавила спиртом и поставила в кладовку. А бутылка, с ваших слов, на момент обыска осталась почти полная. Но смертельная доза для взрослого мужчины составляет более пяти золотников. Конечно же, мы не знаем, для чего Анфисе нужно было это опасное снадобье, но теперь это и не важно. Убийство местного Дон Жуана Айвазова произошло по известному вам сценарию. Аптекарь уничтожал только тех, кто мог иметь с покупателями ядов неприязненные отношения, пусть даже чисто теоретические. А, значит, у подозреваемых имелся мотив – главный элемент обвинения, благодаря которому полиция должна была пойти по ложному следу. Очередной жертвой должен был стать я вместе с вами. Обвинить можно было кого угодно из присутствующих в трактире или даже меня самого, как перепутавшего рюмки злодея. Пытаясь отравить нас, Сумский держал во внутреннем кармане пиджака две плоские темные бутылочки: в одной – настойка из тридцати восьми трав, а в другой – разбавленный цианид – самый сильный яд из всех, что есть в аптеке. Я обратил внимание, что в первый раз провизор подливал эликсир в коньяк из пузырька, закрытого деревянным клинышком, и пил вместе с нами, а во второй раз, когда ему якобы не хватило эликсира, он достал точно такой же флакон, но уже с черной резиновой пробкой. Оставшийся в наших рюмках яд – еще одно подтверждение его вины. Ну, а теперь, господин провизор, позвольте закончить партию.

На глазах изумленных посетителей трактира Ардашев подошел к бильярдному столу, тщательно помелил кий, прицелился и, озвучив последний заказ, выполнил редкий по красоте и сложный по исполнению удар «круазе́», при котором чужой шар, в результате точной резки своим, отразился от борта, пересек линию движения битка и упал в среднюю лузу.

Публика аплодировала.

– Ну что ж, Поликарп Лаврентьевич, вы проиграли и потрудитесь оплатить расходы, – повернулся к Сумскому присяжный поверенный. Но стараниями Поляничко руки отравителя уже были надежно скованы ручными полицейскими цепочками.

– Позвольте, Клим Пантелеевич, все расходы понести мне. Пусть это будет скромной платой за то удовольствие, которое я получил не только от безукоризненно проведенного расследования, но и от вашей виртуозной игры. К тому же только что вы спасли мне жизнь, – благодарил Ардашева полицейский.

Как сообщила газета «Ставропольские губернские ведомости», во время обыска на квартире у маньяка-отравителя нашли дневник со следующей записью:

«30 июня 1908 года. Мир безнадежно испорчен. Человечество, развращенное стяжательством и пороком, безжалостно разрывается на части сворой алчных и циничных толстосумов, которые опустошают кошельки тех, кто в покорном смирении сносит ниспосланные богом страдания и унижения, мирится с бедностью и нищетой. Сегодня ночью открылось небесное предназначение моего пути: очистить мир от грязи и шелухи заблудших человеческих душ. К вам пришел я – художник смерти».

Обезглавленный пассажир

1

Уединившись в кабинете, Ардашев любил погружаться в тишину. Не столько в тишину внешнюю, сколько во внутреннюю. Ему нравилось прислушиваться к своим ощущениям. Они рождались вроде бы из ниоткуда, из, казалось бы, бессмысленного созерцания предметов или явлений. Внимание присяжного поверенного мог привлечь случайный солнечный зайчик, пойманный медным маятником часов и носившийся по обоям в безнадежной попытке остановиться, или оплавленная свеча в жирандоли, которая, точно ревматическая старуха, корчилась в тяжелых муках и была не в силах распрямиться. В такие минуты и возникали первые строчки его рассказов. Обычно все начиналось с одного-единственного неприметного слова, определяющего все предложение. Стоило ему появиться, как перо, точно живое, начинало бежать по строчкам и едва поспевало за словами. Бумага, будто парус, поймавший ветер, несла полет воображения в неизведанное море литературного сюжета. И лишь необходимость макать в чернильницу крохотный кусочек скрипучего металла замедляла бег мыслей начинающего писателя.

Когда первый лист был уже почти исписан, послышалось треньканье механического звонка в передней. «Ну вот, – вынырнув из воображаемого мира, подумал с сожалением адвокат, – принесла кого-то нелегкая!» А еще через несколько секунд раздался стук в дверь, и на пороге появилась горничная Варвара.

– Клим Пантелеевич, к вам доктор Нижегородцев. Примете?

– Да, конечно.

Николай Петрович Нижегородцев – один из немногих, кого Ардашев был готов видеть в любое время. Судьба их свела случайно, но с первых же минут знакомства он понял, что частнопрактикующий врач – его человек. Клим Пантелеевич давно разделил всех людей на две категории: «мой человек» и «не мой человек». Последних было, конечно же, большинство, но тут уж ничего не поделаешь, приходилось приноравливаться к окружающей действительности. Стоит заметить, что с некоторых пор присяжный поверенный создал себе собственный мир или, сказать точнее, вполне удобное общество, в котором он и жительствовал: жена Вероника Альбертовна, горничная Варвара и персидский кот Малыш. Нет, нельзя сказать, что Ардашев был типическим мизантропом. Ведь работа присяжного поверенного Окружного суда этого не допускала. Да и журфиксы у Высоцких он не пропускал, и синематографическими сеансами в «Биоскопе» не брезговал. Не обходилось без преферанса за ломберным столиком и русской пирамиды за столом бильярдным. Для карт и бильярда Клим Пантелеевич соперников не выбирал, а вот для шахмат – другое дело. Сидеть несколько часов за доской с малоприятным человеком – удовольствие сомнительное. Тут важна некая родственность душ или, по крайней мере, единство взглядов твоего визави. Да и двигать фигурки из слоновой кости адвокат предпочитал у себя дома: в хорошую погоду – в беседке, а в ненастье – в кабинете. Так что далеко не все знакомые Ардашевых удостаивались чести разыграть сицилианскую защиту или ферзевый гамбит с отставным сотрудником МИДа. Другое дело Нижегородцев – человек скромный и интеллигентный, почти чеховской наружности, если не считать слегка заметную расположенность к полноте. С первой же встречи он проникся к Ардашеву уважением. А стоило ему увидеть, как приехавший в Ставрополь столичный адвокат мастерски расследует преступления, то к названному чувству добавилось и восхищение. И теперь доктор считался вполне «своим» в доме № 38 на Николаевском проспекте. Медикус – надо отдать ему должное – старался не злоупотреблять гостеприимством и не тревожить отставного коллежского советника без лишней надобности. В особенности не рекомендовалось наносить адвокату визиты по воскресеньям, когда Клим Пантелеевич, после возвращения из Успенской церкви, предавался литературным занятиям. Только вот сегодня, как назло, было второе воскресенье августа одна тысяча девятьсот восьмого года.