Эллис Питерс - Роза в уплату Страница 3

Брату Эльюрику недавно исполнилось двадцать лет, он был самым образованным и благочестивым среди своих сверстников — высокий, хорошо сложенный юноша, черноволосый и черноглазый. Он жил в монастыре с трехлетнего возраста и не знал ничего о мире, находящемся за монастырскими стенами. Не ведая, что такое грех, он боялся его, как некоего неизвестного чудовища, и на исповеди прилежно, по крупицам, разбирал собственные крошечные слабости, ожидая за них жестокого наказания, как за смертные грехи. Странно, что такой предельно благочестивый юноша уделяет так мало внимания литургии. Эльюрик повернул голову в сторону так, что подбородок касался его плеча, губы были неподвижны, как будто он забыл слова псалма. Не отрываясь, он смотрел туда же, куда несколько минут назад смотрел Кадфаэль.

«Вот только с места брата Эльюрика Джудит лучше видно, — подумал Кадфаэль. — И ее склоненное лицо, и сцепленные руки, и складки ткани на груди».

Это созерцание, похоже, не доставляло радости брату Эльюрику, он был напряжен до предела и трепетал, как струна. Когда он опомнился и отвел взгляд, по его телу пробежала дрожь.

«Так, так! — озарило Кадфаэля. — А ведь через восемь дней ему предстоит отнести ей розу. Эту обязанность следовало бы поручить какому-нибудь старому закоснелому грешнику вроде меня, который посмотрит на молодую женщину, насладится этим зрелищем и уйдет, не возбудив волнения в ней и не взволновавшись сам, а не такому легко ранимому юноше, который, конечно же, никогда не оставался наедине с женщиной с тех пор, как мать позволила забрать его у нее из рук. Жаль, что она это сделала! А эта бедная женщина, вдова Перл, самый вид которой заставляет сердце Эльюрика болезненно сжиматься, серьезная и печальная, пережившая столько горя и все же сдержанная, она спокойна, как сама пречистая Дева. А ему нужно прийти к ней и передать белую розу, и, когда он будет отдавать ей цветок, их руки, наверное, соприкоснутся. Я теперь припоминаю: Ансельм говорил, что юноша немного поэт. Какие же совершаются глупости без всякого злого умысла!»

Теперь было уже поздно обращать свои мысли к тому, чему должно, — к молитве и прославлению господа. Кадфаэль успокаивал себя надеждой, что к тому времени, когда братия после службы выйдет из хора, эта женщина уйдет. И слава богу, она действительно ушла.

Однако направилась она в сарайчик Кадфаэля, где тот и нашел ее, когда пришел перелить отвар, который перед мессой поставил остужаться. Джудит терпеливо ждала у открытой двери. Она не хмурила чело, голос не дрожал, — словом, выглядела она совершенно спокойной. Огонь, сжигавший Эльюрика, ее не затронул. Кадфаэль пригласил женщину войти, и она последовала за ним, пройдя под раскачивающимися на сквозняке, шуршащими пучками сушеных трав, которые свисали с потолочных балок.

— Ты как-то делал мне мазь, брат Кадфаэль, если помнишь. От сыпи на руках. У одной из моих чесальщиц появляются мелкие прыщики, когда она обрабатывает состриженную овечью шерсть. Но не каждый год — вот что странно. А в этом году с ней опять эта беда.

— Как же! — промолвил Кадфаэль. — Это было три года назад. Разумеется, я помню рецепт. Сейчас я сделаю свежую мазь, если у вас есть время подождать несколько минут.

Похоже, время у нее было. Джудит села на деревянную лавку у бревенчатой стены и расправила на коленях свою темную юбку. Так она и сидела — прямо и молча, пока Кадфаэль доставал ступку, пестик и маленькие весы с медными гирьками.

— Как идут у вас дела в городе? — спросил он, отвешивая свиной жир и растительное масло.

— Хорошо, — сдержанно ответила женщина. — Мне приходится много заниматься делами мастерской, стрижка овец прошла лучше, чем я могла ожидать. Не могу жаловаться. Разве не странно, — продолжала она более оживленно, — что шерсть вызывает эту сыпь у Бранвен, а ты пользуешься жиром, снятым с шерсти, чтобы лечить болезни кожи у людей?

— Такое в природе случается, — сказал Кадфаэль. — Есть растения, прикосновения к которым несут беду. И никто не знает почему. Мы учимся, наблюдая. Насколько я помню, эта мазь помогла.

— О да, руки у нее быстро зажили. Но я не хочу больше давать ей чесать шерсть, а думаю научить ее ткать. Когда шерсть будет вымыта, спрядена и выкрашена, может быть, она не станет раздражать ей кожу. Бранвен — смышленая девушка, она скоро научится.

Кадфаэлю, который трудился, повернувшись к Джудит спиной, показалось, что она говорит, лишь бы не молчать, но думает о чем-то очень далеком. Поэтому монах совсем не удивился, когда внезапно Джудит проговорила совершенно иным тоном, решительно и твердо:

— Брат Кадфаэль, я думаю постричься в монахини. Серьезно думаю! Мир не столь хорош, чтобы стоило колебаться — уходить из него или нет, да и положение мое таково, что мне не на что надеяться и ждать, когда наступят лучшие времена. Дело может спокойно обойтись без меня, кузен Майлс вполне успешно ведет его и дорожит им гораздо больше, чем я. О, свои обязанности я выполняю как положено, но он прекрасно справится и один. Что же мне колебаться?

Кадфаэль обернулся и, покачивая на ладони пестик, посмотрел на женщину:

— Вы говорили об этом тете и кузену?

— Я намекнула.

— И что они сказали?

— Ничего. Это мое дело. Майлс никогда не станет вмешиваться или давать советы. Думаю, он не принял мои слова всерьез. А тетя — ты знаешь ее хоть немного? Она вдова, как и я, и не перестает горевать, даже спустя столько лет. Она говорит, что в монастыре покойно и что там человек свободен от мирских забот. Она всегда так говорит, хотя я знаю, что она вполне довольна своей жизнью, если уж говорить правду. А я — я живу, брат Кадфаэль, выполняю свою работу, но нет мне успокоения. Может быть, уйдя в монастырь, я приобрету что-то определенное, прочное.

— Но не то, что требуется, — твердо сказал Кадфаэль. — По крайней мере, не то, что нужно вам.

— Почему же не то? — возразила Джудит.

Капюшон упал с ее головы, и толстые светло-каштановые косы блеснули в угасающем свете дня, словно жилистая дубовая древесина.

— Нельзя относиться к монашеской жизни, как к вынужденному решению, к которому толкает безысходность, а вы делаете именно это. Уходить в монастырь можно, лишь если есть искреннее стремление посвятить себя богу, или не следует уходить вовсе. Мало одного желания бежать от мира, нужно гореть желанием жить жизнью, заключенной в монастырских стенах.

— А с тобой было так? — спросила Джудит Перл, неожиданно улыбнувшись, и лицо ее на мгновение потеплело.

Кадфаэль некоторое время молча размышлял.

— Я поздно пришел к этому, и, быть может, огонь во мне горел немного вяло, — честно признался монах. — Но он давал достаточно света, чтобы указать путь, по которому мне пойти. Я бежал к чему-то, а не от чего-то.

Молодая женщина посмотрела в лицо монаху своим пугающе прямым взглядом и проговорила твердо, ясно, тщательно подбирая слова:

— Тебе никогда не приходило в голову, брат Кадфаэль, что у женщины может быть больше оснований бежать от мира, чем было у тебя? Больше опасностей, от которых хочется скрыться, а другого способа нет, только бегство.

— Это правда, — согласился Кадфаэль, растирая в ступке приготовляемую мазь. — Но насколько мне известно, вы в лучшем положении, чем другие. Вы можете поступать, как найдете нужным, да и мужества у вас больше, чем у многих из нас, мужчин. Вы сами себе хозяйка, ваша родня зависит от вас, а не наоборот. И никто не имеет права повелевать вами и определять ваше будущее, никто не может заставить вас снова выйти замуж. Я слышал, есть много охотников, но у них нет власти над вами. Отца вашего нет в живых, нет и ни одного старшего родственника, который мог бы оказывать давление. Как бы мужчины ни донимали, как бы вы ни устали от них, вы знаете, что вы им больше, чем ровня… А что касается вашей утраты, — добавил Кадфаэль после минутного колебания, как бы сомневаясь, имеет ли право заходить так далеко, — то это утрата только в здешнем мире. Ожидание — нелегкая вещь, но, поверьте, ожидать среди забот и безумия мирской жизни не труднее, чем в уединении и тишине монастыря. Я видел многих, совершивших подобную ошибку: у них были для этого веские причины, но потом эти люди страдали вдвойне. Не рискуйте. Хотя бы пока не будете уверены, чего именно хотите, и не захотите этого всем сердцем, всей душой.

Продолжать Кадфаэль не осмелился, он и так сказал больше, чем имел на то право. Женщина выслушала его, не отводя глаз. Монах чувствовал на себе ее взгляд все время, пока укладывал мазь в горшочек и прилаживал к нему крышку, чтобы нести его можно было без боязни.

— Через два дня в Шрусбери из обители бенедиктинок, что у Брода Годрика, приедет сестра Магдалина, дабы забрать с собой племянницу брата Эдмунда, которая хочет уйти в монастырь, — промолвил Кадфаэль. — Что движет девушкой, я не знаю, но, если сестра Магдалина берет ее в послушницы, очевидно, та поступает по убеждению. За девушкой будут внимательно наблюдать и разрешат пострижение не раньше, чем сестра Магдалина убедится в ее призвании. Не поговорить ли вам с сестрой Магдалиной? Думаю, вы слышали о ней.