Ирина Глебова - Выстрел в мансарде Страница 3

Две недели назад, на этом же кладбище, ближе к входу, похоронили другую молодую девушку, тоже трагически погибшую. Хоть и немного, но он все же знал Зину Калугину, потому и пришел проводить ее. В тот раз на кладбище народу было гораздо больше – многие горожане, взбудораженные убийством, собрались здесь, кто из сочувствия к жертве, кто из любопытства. Родители, родственники, близкие друзья стояли вот так же, у могилы, у не закрытого еще гроба. Среди них были и Женя с Александром. Как и сейчас, так и тогда подошло время прощаться, раздались рыдания. Дмитрий, как и нынче, стоял в стороне, как и нынче, смотрел на Женю – живую тогда. Видел, как поручик наклонился, сказав ей что-то и сжав локоть. И как девушка рванулась от него в сторону, с перекошенным лицом, закушенными губами. Но он удержал ее, вновь что-то сказал. Она дышала глубоко, с дрожью, не отвечала ему, а через миг заплакала, зарыдала, и тогда он обнял ее за плечи, прижал к себе, стал гладить по голове... Дмитрий отвел взгляд.

Медленно подходя вслед за другими к гробу с Женей, молодой человек не спускал глаз с офицера. Тот уже стоял в стороне, склонив голову. И Дмитрий вдруг подумал: «А ведь Женя словно хотела что-то крикнуть, а он ей не дал». Тогда, на похоронах Зины, он не задумывался об увиденном, ее порыв показался естественным проявлением горя. Но сейчас, на других похоронах, уже самой Жени, виденное озарилось иным светом. Дмитрий вспомнил ее лицо: страх, смятение, омерзение – которое из этих чувств исказило тогда Женины черты или одновременно все? Но почему? Может, он ей о покойной что-то сказал нехорошее? Среди военных нынче много циников... И тут же Дмитрий представил другую картину: Женя с пистолетом в руке, а напротив нее, в проеме двери, поручик. Они стоят лицом друг к другу. И след первой пули там, в стене, совсем недалеко от двери...

Ужинал Дмитрий у дяди. Он был лихорадочно возбужден, невпопад отвечал брату и сестре. Людмила Илларионовна, жена дяди, ласково погладила его по голове: она знала, что несчастная девушка-самоубийца нравилась племяннику. И, уводя после ужина дочку, она еще раз наклонилась к Дмитрию и шепнула сочувственно: «Что поделаешь, Митенька, такая ее, видно, была судьба». Кузен Саша, гимназист-старшеклассник, поначалу обиделся на брата, но когда Дмитрий сказал, что останется у них ночевать, тут же все забыл и помчался перетаскивать походную раскладную кровать в Митину комнату. В те недавние времена, когда Дмитрий жил в доме Петрусенко, он был для Саши и любимым братом, и лучшим другом, и самым большим авторитетом. И хотя у каждого из них была здесь своя комната, Саша чуть ли ни каждый вечер выпрашивал у матери разрешения ночевать «у Митеньки». Они оба любили долгие беседы при включенном ночнике, пока не приходила тетя и не стучала легонько в дверь: «Мальчики, спать, спать...» Теперь Саша очень скучал без старшего брата, и каждый его приход становился для мальчика праздником. А уж если Митя и ночевать останется!..

Тем временем Дмитрий вслед за дядей перешел в кабинет. Викентий Павлович стал набивать табаком трубочку, Дмитрий же, не мешкая, приступил к расспросам. Как идет следствие, что установлено, какие выводы?

– Ничего такого, чего бы ты не знал, – дядя пожал плечами. – Самоубийство на почве нервного срыва и сильных личных переживаний... Какие у тебя сомнения? Ты же сам все видел.

– Видел, да, в себя стреляла. Но почему?

– Бог мой, Митя! Что ж тут непонятного? И года нет, как девушка потеряла родителей. И двух недель не прошло, как на ее глазах убили подругу. А время сейчас какое!.. Все рушится, привычная жизнь летит в тартарары! Никто не уверен в завтрашнем дне. Такая страшная волна накатывает – всех накроет...

Викентий Павлович наконец раскурил трубку и, прищурившись, словно всматриваясь в надвигающееся будущее, попыхивал ею. Плыл аромат прекрасного турецкого табака, и начальник губернского полицейского управления господин Петрусенко от души наслаждался этим вечерним уютом. Вот уже два года, как Викентий Павлович возглавлял губернский сыск. Прежний полицмейстер был уже стар, его с почестями проводили в отставку. А сорокаоднолетний следователь по особо опасным преступлениям Петрусенко получил новое назначение. Да, теперь ему почти не приходилось самому вести активный поиск, следствие – только в исключительных случаях. Но теперь он держал в руках нити многих дел, корректировал, подсказывал, направлял действия других следователей. Учил. Работы было очень много – время такое, как сказал он своему племяннику, – волна катит и вправду штормовая, девятибалльная.

– Да, мой милый, – сказал он грустно. – Сломалась девушка. Да разве она одна! Ох, знал бы ты, сколько нынче самоубийств среди молодежи! Как перед концом света. На моей памяти такого не бывало. Да вот, вчера же утром, в восемь часов городовой, проходя через университетский сад, увидел юношу и девушку. Она лежала на скамейке, он – рядом на земле. Отравились серной кислотой! Причем она была еще жива, но до больницы не дотянула, скончалась.

– Верно, дядя, верно. Но меня все мучает сомнение... Когда я дверь открыл... ну... тогда... она стояла лицом к нему, поручику. И пуля первая в стене, в той же стороне оказалась.

Петрусенко пожал плечами:

– По его версии, сначала она была к нему спиной, повернулась уже после неудачного выстрела в себя.

– Но ведь он может и лгать!

– Может, – согласился вдруг Викентий Павлович. – У нее, кстати, была причина стрелять в этого бравого поручика... Э-э, да ты побледнел, братец. Верно, я тебя обманул, когда сказал, что ничего для тебя неизвестного в следствии нет. Один штришок все же выискался.

– Не тяни, дядя! Что это?

– Да ничего особенного. Просто поручик Реутов имел любовницу. А каково такой девушке, как Радзилевская, узнать, что ее жених, который с ней скромен и нежен, имеет вульгарную плотскую связь... Вот тебе повод, и чтоб в него стрелять, и чтоб самой застрелиться. Как говорится, последняя капля. Est mobus in rebus. Всему есть мера...

– А она что, узнала об этом?

– Это нам неизвестно, можем лишь предполагать.

Дмитрий вскочил, пробежался по комнате.

– Любовница! Собираясь жениться на Женечке! Какой подлец! А может, он обманывал ее, вовсе не собирался жениться... Да, дядя, а кто же та женщина, откуда ты знаешь?

Из гостиной донесся бой часов. Викентий Павлович сосчитал удары.

– Поздно уже, Митенька, – сказал. – Пора идти отдыхать, Саша уж тебя заждался... А насчет того, откуда знаем, – так служба такая. Хотя дело и закрыто, поскольку чистое самоубийство и причин достаточно, все же кое-что мы подразузнали. У поручика любовница – медицинская сестра из военного лазарета. Галина Акимчук, приятная молодая женщина, хорошие отзывы о ней.

– Из лазарета? – Митя закусил губу, задумавшись. Дядя пытливо глянул на него и тут же отвел глаза, благодушно попыхивая трубкой.

– Да, того самого, где твой новый друг, славный разведчик Кожевников, долечивается. Кстати, как он там?

Дмитрий настороженно посмотрел на дядю. Догадался он, что ли, о мысли, промелькнувшей у Мити? Или сам подсказывает племяннику ход? С него станется... Но у Викентия Павловича был такой простодушный вид, и дымовые колечки так красиво улетали к потолку, что молодой человек сам одернул себя: глупости, ничего такого дядя в виду не имеет. Но ему самому уже не давала покоя пришедшая в голову идея.

4

Дмитрий прошел в ворота кованой ограды городской больницы, но подниматься в палату не стал. Раненые в пижамах курили на крыльце, сидели на скамейках, прогуливались в небольшом садике. Кожевников должен был быть где-то здесь, среди выздоравливающих. Дмитрий быстро нашел его – в веселой компании играющих в карты парней. Увидев приятеля, тот обрадовался, затушил папироску и поспешил навстречу.

Они ушли в сторону и сели прямо на траву под яблоней, спасаясь от солнца. Николай расстегнул куртку – мощную мускулистую грудь пересекал красный, едва затянувшийся шрам, вызвавший у Мити дрожь. Но сам Коля был счастлив: вчера ему сняли повязки и пообещали скоро выписать.

– На фронт, Митяй, на фронт поскорее хочу. Ребятам моим там сейчас тяжко приходится. Эх, газеты хоть не читай!

Он извлек из кармана пижамы сложенный и потертый листок «Губернских ведомостей».

– Смотри-ка, чего пишут... «Армия Брусилова перешла в наступление. Особая армия встретила на Ковельском направлении чрезвычайно упорное сопротивление немцев, успевших подвести подкрепление и массу артиллерии». А у немцев еще и аэропланы, летают эскадрильями по 20 и больше аппаратов. Время же взятия Ковеля упущено! «...Восьмая армия билась отлично у деревни Кошель...» Это же моя армия, Митя. Любимая Брусиловская! И мы за нашим генералом – хоть в пекло. Знаешь, какой это человек, Алексей Алексеич! Чисто Суворов! Отец солдату. Но и строг... Я ведь начинал с ребятами это дело – прорыв на Луцк, там, на Волыни, и ранили. А теперь они без меня под Кошелем девять тысяч пленных взяли да сорок шесть орудий!