Джулия Бьянки - Демоны Микеланджело Страница 3

Не удержавшись, он протянул руку к узкому флакону из прозрачного стекла, схватил и встряхнул его. Темно-красный порошок внутри приятно зашуршал — действительно «Daemonorops draco»[6] — «Драконья кровь»!

Торговцы специями и ладаном иногда привозят эту редкостную субстанцию. Рассказывают, на затерянных среди морей островах, где пролилась кровь последнего дракона, выросли особые деревья. Когда над морем рокочет и сверкает молниями ураган — за окном загремел мощный грозовой раскат, да такой, что Микеланджело вздрогнул, — кора на их стволах трескается, выпуская наружу кровавые слезы дерева — его сок. Жгучее солнце высушивает его, руки сборщиков превращают окаменевшие капли в порошок… которым скульпторы пользуются при полировке мрамора.

Маэстро резко выдернул флакон у него из рук и вернул на место — его учитель не какой-то шарлатан, или хуже того, чародей, отдавший душу в заклад Сатане, он ученый медик, а всякому врачу известно, что растворенная «драконова кровь» убивает ядовитые миазмы даже самых страшных недугов вроде черной оспы или чумы. Тем и ценен.

Он отпер ларь со снадобьями, вытащил связку бумажных пакетиков, отсчитал три штуки и сунул его синьору ди Буонарроти, принял монеты в оплату. Помощник показался ему человеком малообщительным, а черты его лица выглядели вполне заурядными. Однако было в его лице нечто такое, что заставило взгляд скульптора задержаться. Он был достаточно опытным артистом и знал, как вдохнуть жизнь в зарисовку или скульптуру — обычным человеческим лицам несвойственна симметрия. Сделай легкий намек на разницу между частями лица или подчеркни ее до гротеска, и оно обретет живость. Но лицо маэстро Ломбарди были слишком правильными, его глаза, ноздри, скулы и даже уголки губ повторяли друг друга с дотошной точностью, как на ученическом подмалевке.

Вдоволь налюбовавшись этим феноменом, он осведомился о диковинках, которые собирает мессир Бальтасар, и был вознагражден осмотром заспиртованного цыпленка о двух головах, чучелом крокодила, десятком топорных зарисовок человеческих органов и тканей, и целой шеренгой недурно обработанных звериных и человеческих черепов со следами разнообразных травм. Никакого прозрачного, стеклянного черепа среди них не обнаружилось, а единственным раритетом, пробудившим любопытство в Микеланджело, была ловкая подделка. Некто, обладавший ловкими руками и поистине инфернальным чувством юмора, соединил вместе части волчьего и человеческого черепов, дополнив свое творение необычайно длинными резцами, выточенными из коровьего рога. Химера была поименована на бирке как «Череп ликантропа (человеко-волк) из Валахии».

Картинам, изваяниям и подобным им объектам, лишенным практического смысла не нашлось места ни в коллекции диковинок, ни в самоем доме мессира Бальтасара. Статуй здесь нет. Ни одной. Ни единой. Как истинный ученый муж, он считает любование подобными объектами бессмысленной тратой времени.

Маэстро Ломбарди, явственно тяготившийся общением с посетителем, призвал в помощники красномордого толстячка и велел проводить синьора до ворот — град только что прекратился.

Градины размером с грецкий орех, а некоторые даже с младенческий кулачок, все еще лежали на испуганной примятой траве. Солнечные лучи не торопились прорвать легионы черных туч, чтобы растопить их, а ледяной ветер забирался под одежду без всякого сочувствия к живой плоти. Синьор Буонарроти заметил, как его провожатый поежился под плащом, и взгрустнул:

— В такую погоду нехудо согреться глотком винца.

— Выпить винца, синьор, нехудо в любую погоду! — фыркнул толстячок и надвинул поглубже засаленный головной убор, некогда числившийся беретом. — Жаль, никто не наливает.

— Держи, — скульптор раскошелился еще на одну монету. — Сдается, ваш хозяин большой скопидом.

— Это точно, синьор, щедрости в нем нету, — он, понимаете, лечил мне грыжу, ну и подрядил к себе в услужение, в счет оплаты. С тех пор уже много воды утекло, а просить прибавки, как-то неловко, мессир все мое семейство пользует, никогда не отказывает. Знаете, как бывает в большом доме — то одно, то другое.

Они дошли до самой калитки и остановились. Хотя ветер отчаянно трепал плащ скульптора, уходить он не собирался и заметил с сочувствием:

— Горько слышать, надеюсь тем землекопам, что выкопали глубокую яму по соседству, заплатили лучше, чем вам.

— Да какой там лучше, синьор! Это мы и выкопали, с одним парнем, который навроде садовника, а мессир стоял рядом с лебедкой, которую сам собирал целую неделю, и знай, покрикивал «Торопитесь!». Ночь, холод, воды набежало по колено — а он заладил «Торопитесь!».

— Для чего же потребовалось лебедка? — делано удивился синьор Буонарроти.

— Потому двоим такую здоровенную штуку не вытащить. Она же с камня, тяжелая!

— Какое дивное дело. Что же это была за штука?

— Ой, сейчас застудимся, — снова поежился кучер. — Лучше идемте в сарай, чтобы вы сами на это дело поглядели. Мне не жалко! Человек, вы вижу, приличный, потому хорошего человека сразу видно.

По мокрой траве они вернулись к постройке, толстячок наконец-то опустил в кошель монету, которую так и держал зажатой в кулак, затем отстегнул от связки на поясе большой ржавый ключ, которым отпер двери.

— Вот она, чтобы этой тяжести в аду сгореть, — кучер чихнул, высморкался и по-хозяйски стащил холстину. Совершенство предстало во всей красоте, такой ослепительной, что Микеланджело невольно отступил на шаг назад.

Перед ним стоял мускулистый юноша, его тело чуть откинулось назад, наполнив упругостью мышцы бедер и ягодицы. Его голову оплетал венок из гроздей молодого винограда, они опускались на прекрасное лицо, и ласкал его как кудри, голова едва заметно склонялась к плечу, а губы приоткрылись, исполненные жажды наслаждений. — Микеланджело прикрыл глаза, чтобы запечатлеть на чистом полотнище памяти малейшие детали представшего ему изумительно изваяния. Но его добросердечный провожатый истолковал это движение иначе, быстренько выскочил на улицу, схватил стоявшую у стены бадью для дождевой воды, в которой плавали не успевшие растаять градины.

— Грязная, синьор? Сейчас одним мигом поправим.

Без малейших раздумий он окатил статую водой из бадьи! Куски льда глухо застучали о мрамор. Человек он был простой и искренне верил, что делает хорошее дело, но странный гость замахал на него руками и бросился к каменному идолу с криком:

— Что ж ты делаешь — ты его покалечишь!

Кучер только хмыкнул:

— Покалечу? Синьор, он вроде уже неживой.

Капелька воды стекла из уголка глаза юного Вакха как слезинка, прокатилась по щеке и достигла тонко очерченного подбородка, на шее можно было различить полнокровные вены, а мышцы под кожей руки, сжимавшей кубок, выглядели настолько естественно, что даже ему не изваять лучше. Чуткие пальцы скульптора потянулись к поверхности мрамора и ощутили знакомый холод. Такой исходит от дикого камня, пока пальцы скульптора не наполнят его теплом, не подарят ему жизнь. Он обошел статую кругом и разглядывал ее со всех сторон, пока кучер не кашлянул за его спиной, напоминая о позднем часе.

Нехотя он вернулся на виллу де Розелли, прошел прямиком в спальню, опустился в кресло ярдом с кроватью — терпеть не мог душных пологов, смежил веки вспоминал изваяние во всех изгибах и малейших деталях, подобно влюбленному, который во всякий час видит мысленным взором лишь объект своего обожания…

…Наконец, ему стало казаться, что изваяние ответило на его прикосновение, нежные, прохладные пальцы обняли его запястье, а губы постепенно наполнялись жизнью, приобретали цвет утренней зари. Мускулистые предплечья вздрогнули, за ними плавно, раскинулись два белоснежных крыла, перья были такими нежными и легкими, какими бывают только у ангелов. Они вибрировали, подобно струнам диковинного музыкального инструмента, наполняя все вокруг дивной музыкой. Неожиданно самые коники передышек почернели, словно обуглились. Из белоснежных крылья стали иссиню-черными, как оперенье ворона, а потом и вовсе сделались огромными, как ночь. Когда они снова открыли лик своего хозяина, его нос уподобился клюву грифа, мощному и злому. Вместо ангела взорам открылась громадная черная птица, она поднялась вверх и закружила в грозовом небе над Флоренцией, готовая броситься вниз и сразить любого. Адские бездны отражались в глазах этого исчадья, оно неслось прямиком на Микеланджело, и не было силы, способной остановить его!

Глава 3

Впервые за долгие годы Микеланджело проснулся от собственного крика и не сразу сумел сообразить, где находится. Камин давно прогорел, зала остыла, и только холодное осеннее солнце продолжало струить свет сквозь толстые оконные стекла. Он пригладил волосы, расправил смявшееся платье, и нехотя поплелся искать прислугу, чтобы спросить глоток вина и кусок хлеба с сыром или холодной говядиной. Но был замечен синьором де Розелли и приглашен в его рабочие комнаты.