Эллис Питерс - Святой вор Страница 3

— Брата Сулиена давно уже не величали так, — заметил Кадфаэль брату Ансельму, регенту церковного хора и библиотекарю, идя вместе с ним через двор. — И едва ли он теперь этому сильно обрадуется. Радульфус мог бы сказать об этом и сам, потому что знает его историю не хуже моего. Правда, если бы он и сказал, Герлуин, наверное, не стал бы прислушиваться. Для Сулиена теперь слово «брат» означает лишь его родного брата Эвдо. Как только их мать умрет, а это, они говорят, случится уже совсем скоро, Сулиен собирается поступить на службу в крепость, в гарнизон к Хью Берингару, поскольку неплохо владеет оружием. А женится он, наверное, еще раньше. И обратно в Рамсей ни за что не поедет.

— Раз уж рамсейский аббат отпустил парня домой, чтобы тот сам принял решение, то едва ли субприор станет слишком настаивать на его возвращении, — рассудительно заметил Ансельм. — Уговоры и просьбы тут не помогут, если юноша будет твердо стоять на своем. Герлуин должен понимать, что в данном случае ему остается рассчитывать лишь на более или менее приличное пожертвование, — сухо добавил он. — С паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Вот именно, — согласился Кадфаэль. — Так оно, наверное, и будет. Там ведь не один Сулиен сознает свой долг перед Рамсейской обителью. А как тебе понравился второй монах?

— Молодой, что ли? Фанатик, он весь так и светится. Небось его послали вместе с Герлуином, смягчать черствые сердца.

— Интересно, откуда у него это чужеземное имя?

— Тутило? Да уж, — согласился Ансельм, улыбнувшись. — Это имя ему дали не при крещении! Тут наверняка есть свои причины. Имя Тутило имеется в святцах, в марте, но мы не очень-то почитаем этого святого. Он был монахом и умер лет двести назад. Говорят, Тутило был большой мастер по части разных искусств — художник, поэт и музыкант. Может, у парня талант. Надо бы усадить его за наш орган и дать ноты. Интересно, что он может. Помнишь, у нас гостил один бродячий певец? Тот самый, что женился потом на служанке ювелира. Я еще чинил его ребек. Если юноша способен на большее, то он хотя бы отчасти оправдывает свое имя. Раз уж ты, Кадфаэль, едешь нынче проводником в Лонгнер, разузнай о нем побольше. Герлуин, наверное, будет по горло занят своим бывшим послушником. А ты тем временем приглядись к Тутило.

Путь в Лонгнер лежал на восток через Форгейт, затем тропа шла густым лесом, поднималась на невысокий поросший вереском холм, откуда открывался вид на вьющийся Северн. Вода стояла высоко, река набухла и несла обломанные сучья и клочья травы, смытой с берега сильным течением. Зима была мягкой, тихой и снежной. Теперь же талая вода залила пойму реки и наполняла всю долину звонко журчащими серебряными ручейками, бегущими среди травы. Короткая дорога за реку, выше по течению, оказалась закрытой, брод стал непроходимым, а островок, который и позволял в обычное время перейти реку вброд, оказался полностью затопленным. Зато оставался перевоз, и перевозчик исправно переправлял желающих через реку независимо от превратностей погоды, будь то буря, наводнение или штиль.

За Северном дорога шла затопленным заливным лугом, где поднявшаяся уже на целый ярд вода лизала жухлую прошлогоднюю траву. Если над валлийскими холмами не перестанут идти проливные весенние дожди, то паводковая вода вполне может подступить под самые стены Шрусбери. Меол и мельничный пруд могут выйти из берегов, угрожая затопить монастырскую церковь. С тех пор как Кадфаэль вступил в орден, такое случалось уже дважды. Небо же на западе оставалось мрачным, оно тяжело нависало над далекими горами.

Пройдя краем разлившейся воды, чуть ниже по течению мимо черной пашни Поттерз-филда, путники стали с облегчением подниматься по пологому склону, поросшему хорошо ухоженным лесом, который принадлежал манору Лонгнер. Затем они выехали на прочисть и увидели сам манор, прикрытый от ветра холмом и окруженный со всеми своими многочисленными постройками высоким частоколом.

Когда они въехали в ворота, Сулиен Блаунт как раз вышел из конюшни, направляясь в дом. На нем была кожаная куртка и рабочий передник. Как младший брат он выполнял свою часть работы во владениях старшего, покуда ему не выделят его долю имущества, ждать чего ему осталось недолго. Увидев троих приехавших всадников, Сулиен остановился, пригляделся, сразу узнал своего бывшего духовного наставника и замер, дивясь тому, что видит его столь далеко от Рамсейской обители. Однако он немедленно пошел навстречу гостям и вел себя почтительно, даже подчеркнуто учтиво. Несчастья прошлого года забросили Сулиена так далеко от монастыря, что, увидев подле своего дома тонзуру, о которой и думать забыл, он на какое-то мгновение посчитал это угрозой своему с таким трудом обретенному покою и будущей жизни. Но лишь на мгновение. Ведь Сулиен больше уже не сомневался в избранном пути.

— Добро пожаловать в мой дом, отец Герлуин! — промолвил он. — Счастлив видеть вас в добром здравии и рад слышать, что Рамсейская обитель наконец возвращена ордену. Не соизволите ли войти в дом и рассказать, чем мы можем служить вам?

— Ты не можешь не понимать, в каком ужасном состоянии нам вернули наше аббатство, — начал Герлуин. — Целый год оно служило пристанищем шайке разбойников. Все, что может гореть, ободрано и сожжено. Уходя, они измарали все стены, точнее, то, что от них осталось. Нам нужны все дети нашего дома и все друзья ордена, дабы перед лицом господа очистить оскверненное. Я за этим пришел к тебе и хочу говорить с тобой.

— Полагаю, могу считать себя другом ордена, — сказал Сулиен. — Ибо я более не брат Рамсейской обители. Аббат Уолтер честь по чести отослал меня домой, чтобы я подумал о своем призвании, ибо он сомневался во мне. Он предоставил меня аббату Радульфусу, и тот освободил меня от обета. Однако проходите же в дом, поговорим как друзья. Я с уважением и почтением выслушаю все, что вы, отец, считаете необходимым сказать.

Чего еще было ожидать от юноши, который знал свой долг по отношению к старшим? Тем более что он был младшим сыном, не мог рассчитывать на отцовское наследство, сам должен пробивать себе дорогу в жизни и, соответственно, нуждался в благоволении тех, у кого имелись сила и власть и кто мог помочь ему. Разумеется, он с почтением выслушает все, что положено, но переубедить его не удастся. И в этом разговоре ему не нужны для поддержки свидетели. Так что стоит ли Герлуину для большей убедительности говорить в присутствии молодого молчаливого помощника, дабы тот одним своим преданным видом оказывал давление на бывшего брата и склонял его к долгу, которого тот более не признает и который с самого начала принял на себя по ошибке?

— Наверное, вы хотите поговорить наедине, — сказал брат Кадфаэль, поднимаясь вместе с Герлуином по каменным ступеням крыльца. — С твоего позволения, Сулиен, я с этим юным братом навещу твою матушку. Конечно, если она чувствует себя хорошо и пожелает принять гостей.

— Ну конечно же! — обрадовался Сулиен, коротко улыбнувшись Кадфаэлю. — Новые лица развлекут ее. Ты же знаешь, как умиротворенно она относится теперь к жизни.

Однако так было не всегда. Уже несколько лет Доната Блаунт страдала от какого-то тяжелого и неизлечимого недуга, медленно пожиравшего ее естество и сопровождавшегося мучительной болью. Лишь в последнее время Доната стала так слаба, что уже почти не чувствовала боли, и, стоя на пороге мира иного, смирилась с миром, который теперь покидала.

— Уже скоро, — пояснил Сулиен. Он остановился в высоком полутемном холле. — Отец Герлуин пожелал уединиться со мной. Я пришлю для вас угощение. Мой брат сейчас на ферме. Извините, что он не может приветствовать вас в нашем доме, но ведь мы не знали о вашем приезде. Впрочем, если дело касается только меня, это и к лучшему. А ты, Кадфаэль, ступай в комнату матушки. Я знаю, она не спит. И не сомневайся, она всегда рада тебе.

Прикованная к постели, леди Доната лежала в небольшой спаленке, обложенная подушками. Окно было распахнуто, в углу, на каменном полу, стояла жаровня с раскаленными углями. От женщины остались лишь кожа да кости, ее истончившиеся, почти прозрачные руки лежали поверх покрывала, словно опавшие лепестки белой лилии. Ее лицо напоминало хрупкую, бледную маску, удивительно красивые, но теперь глубоко запавшие глаза, ясные и умные, светились из мрака некоей ледяной синевой. В этой тонкой оболочке все еще держался неукротимый дух, который живо интересовался творящимся вокруг, он не боялся покинуть этот мир и не просил отсрочки.

Леди Доната подняла глаза на вошедших.

— Вот славно, брат Кадфаэль! — приветствовала она монаха своим грудным, нисколько не потерявшим красок голосом. — Всю зиму я не видела тебя. Не хотелось бы уйти не попрощавшись.

— Ты могла бы послать за мной, — промолвил Кадфаэль и приставил стул к постели умирающей. — Я бы пришел, аббат Радульфус не отказал бы тебе.