Далия Трускиновская - Подметный манифест Страница 3

Сейчас, в девятнадцать лет, наследник российского престола все еще ждал чуда.

Неудивительно, что оно ему вновь примерещилось.

Обменявшись взглядами, Волконский и Архаров разом вздохнули. Но обсуждать положение не стали, а дослушали до конца письмо со всеми поклонами и нежностями. Затем отдали должное разносолам.

После чего Архаров засобирался домой. Но уже в карете понял, что на Пречистенку не хочет, и велел Сеньке ехать, куда его душенька пожелает. Саша обрадовался и попросил довезти его до Варварки - там у него в Псковском переулке жил приятель-студент, такой же страстный книжник, так чтобы забрать у него какие-то драгоценные фолианты.

Поехали на Варварку… на Варварку, куда Архаров сам бы не отправился, однако был даже благодарен Саше - потому что Варварка уже хранила некие воспоминания.

Архаров чувствовал, что все в мире повторяется. Уже была в его жизни московская осень, исполненная тревоги и одиночества, чумная осень семьдесят первого. Два года прошло - и снова полетела над Москвой первая желтая влажная листва, прилипая к стенкам экипажей, к конским бокам, к мундирам, к дамским платьям и душегреям мещанок, к бархатным кафтанам и домотканым армякам.

Он еще не видел разумного повода для беспокойства. Где оренбургская степь и где Москва? Но его вышколенная подозрительность, когда нужно было, отметала доводы разума. Вечно всем недовольная Москва, казалось, только и ждала, чтобы объявился какой-либо возмутитель спокойствия. Тут собрались многие, сочувствующие Павлу Петровичу и не понимающие, как возможно, чтобы государыня Екатерина не уступила трон законному его владетелю. Волконский ворчал, что всякий приезд в Москву графа Панина, воспитателя наследника, чреват тайными сговорами, и может статься, что именно тут, а не в Санкт-Петербурге, уже выношен комплот, ставящий целью устранение государыни и возведение на престол ее сына. Вот и недавно, когда Панин изволил в сентябре посетить свое подмосковное село Михалково, князь нарочно просил у Архарова людей для наблюдения за ним, и тут уж не обошлось без Шварца - он сам взялся за это дело, испросив всего лишь полсотни рублей. Кого он подослал в Михалково - князь Волконский так и не дознался, однако сведения оттуда шли исправно, а на расспросы Архарова осторожный немец отвечал одно: чем менее народу знает о его тайных лазутчиках, тем лучше.

Кем бы ни был тот степной бунтовщик, а одним своим появлением он уже мог доставить беспокойному городу немалое удовольствие. Так понимал Архаров, и эта особенность Москвы нравилась ему все менее и менее. Многие из тех, кто весело и с издевкой кажут кукиш в кармане самой государыне, о подлинном бунте не помышляют, им довольно речей. Но они вполне способны поднять такой шум, что иные люди, одурев от него, могут и затеять недоброе.

К тому же, у Архарова было свое понимание справедливости - отнюдь не такое, как у Шварца, навещавшего Салтичиху, более узкое - и, в отличие от Шварцева понимания, не подпираемое высокоумными рассуждениями.

Архаров получил свою должность благодаря графу, а ныне - князю Орлову. Хотя Григорий Орлов уже не был признанным фаворитом, однако братья сохранили немалое влияние, особливо - умница Алехан, кстати говоря, из всех Орловых именно он был любимцем Москвы. И Волконский тоже должностью московского градоначальника был обязан Григорию Орлову. Они вдвоем, Волконский и Архаров, неплохо с этим городом управлялись - вон, и Варварка вся уж в фонарях, и переулки. Было бы несправедливо, коли из-за очередной петербургской революции Москву лишили бы двух таких рачительных хозяев.

А той чумной осенью и те немногие фонари, что остались целы, не горели…

Архаров не желал вспоминать про особняк во Псковском переулке - но вон же он, особняк Ховриных, стоит, ничего ему не делается! И во втором жилье - окна той самой парадной гостиной, где на возвышении стоят клавикорды, вот только музыки не слышно, нет тут более музыки… но где-то же есть?…

Саша вернулся в карету, обремененный двумя томами, и тогда уж покатили на Пречистенку. На смутное настроение обер-полицмейстера вечный студент не обратил внимания - да и кто когда видел эту тяжелую физиономию с нехорошим прищуром радостной? К ней притерпелись, как притерпелись к тяжелой поступи Архарова, к его внезапной мелкой коротконогой побежке, к неожиданному громкому хохоту, к вспышкам подозрительности. Все то, что при первой встрече смущало новых архаровских знакомцев, его домочадцы и буйный гарнизон Рязанского подворья за два года научились в упор не видеть.

Два дня спустя Волконский получил из Санкт-Петербурга, среди важных бумаг, нечто, прилагаемое к тревожному сообщению из-под Оренбурга в качестве курьеза - причем указывалось, что сие - не оригинал, но верный список с сохранением всех нелепиц оригинала. Он прочитал курьез и послал его с человеком в полицейскую контору, приложив краткую записку. Архарову следовало тоже знать про сей краткий, но сильнодействующий документ.

Архаров же как раз был в кабинете, беседовал со Шварцем. Туда призвали Устина, Абросимова, Тимофея, а Демка с Федькой проскочили без приглашения.

- Читай, - велел Устину Архаров, дав почему-то сперва курьез.

И тот забубнил нараспев и довольно внятно - за невнятицу Архаров однажды крепко его выругал и посулил батогов.

- Самодержавного амператора, нашего великаго государя Петра Федоровича всероссийского: и прочая, и прочая, и прочая… - прочитал Устин и недоуменно поглядел на обер-полицмейстера.

- Читай, читай!

- «Во имянном моем указе изображено яицкому войску: как вы, други мои, прежным царям служили до капли своей до крови, дяды и оцы ваши»…

Устин замолчал.

- Ты чего это? - спросил Архаров.

- Так помер же великий государь…

- Полагаешь, послание - с того света? Не бойся, вполне с этого, - утешил Архаров.

- И ошибок полно, в словах букв недостает…

- Читай, не рассуждай!

- «… так и вы послужити за свое отечество мне, великому государю амператору Петру Федаравичу, - тщательно выговаривая ошибки, прочитал Устин. - Когда вы устоити за свое отечество, и ни истечет ваша слава казачья от ныне и до веку и у детей вашых. Будити мною, великим государям, жалованы: казаки и калмыки и татары. И каторые мне, государю императорскому величеству Петру Феравичу, винныя были, и я, государь Петр Федаравич, во всех винах прощаю и жаловаю я вас: рякою с вершин и до усья, и землею, и травами, и денежным жалованьям, и свиньцом, и порахам, и хлебныим правиянтам. Я, велики государь амператор, жалую вас Петр Федаравич…»

- Все, что ли? - спросил Архаров.

- Писано в тысяча семьсот семьдесят третьего году сентября семнадцатого числа, - сказал Устин.

- Экая филькина грамота, - заметил Демка. - Рекою жалует, а которой - не сказал. Этак и я кого хошь болотом пожалую.

Архаров усмехнулся, что было понято подчиненными как разрешение обсуждать филькину грамоту.

- Это доподлинный манифест, - сказал Шварц.

- Ты почем знаешь?

- Ваша милость, нарочно такого не наваляешь, - вставил Тимофей. - От всей дури писано!

- Совершенно с тобой согласен, - подтвердил Шварц. - Такое произведение мог изваять только доморощенный гений, не обремененный науками. И не имеющий при себе хотя бы одного доброго советчика.

- Так-то так, но крестьяне у нас тоже не невтоны и не архимеды, - блеснул случайно застрявшими в голове именами Архаров. - Они грамотно написанного манифеста, поди, и не поймут, а такое безобразие - как раз им по зубам.

- Они, стыд сказать, и в церкви половину кондаков и ирмосов не разумеют, куда уж манифест. Манифесты-то редко бывают, а в церковь каждое воскресенье ходят, - подтвердил Устин. - У нас было - батюшка раз прислушался: что-то не то на клиросе поют. После службы подошел, спрашивает мужиков: вы, чада, повторите-ка внятно, чего пели. Ну и вышло - клирошанам петь «крест начертал Моисей», а они выводят «влез на чердак Моисей».

Архаровцы засмеялись.

- Как им понятнее, так и пели. Семнадцатого сентября, Устин? Месяц, стало быть, исполнился сему манифесту. Теперь - что его сиятельство прислал, - Архаров передал Устину записку.

- «Николай Петрович, по последним сведениями, сей злодей, заняв некоторые малые крепости, движется к Оренбургу, имея взять его в осаду, - прочитал Устин. - Извольте вечером быть у меня».

- Оренбург? - шепотом переспросил Тимофей. - Так для того ж армия, поди, надобна?

- Изволю, - буркнул Архаров. - Такие вот филькины грамоты. Бунт, братцы, и нешуточный.

- Оренбург, ваша милость, далеко, - сказал Демка. - У меня там крестный служил, я знаю.

- Ближе, нежели ты полагаешь…

Сказав это, Архаров взглянул на Шварца - и убедился, что немец уже ждал его взгляда.

Как тогда с Волконским, так и сейчас со Шварцем они подумалит об одном: Москва внутренне всегда готова к бунту, а тут еще и повод самый что ни на есть благородный - возвращение государя, коему по закону принадлежит престол.