Евгений Сухов - Гастролеры и фабрикант Страница 30

– Позвольте, кто такой Луговской? – задал Плейшнеру вопрос Николай Людвигович.

– Главарь ихней шайки, куда кроме него входили еще четыре человека, – ответил Иван Яковлевич. И, глядя на недоуменное лицо полицианта, добавил: – Ну, тот самый, что проживает ныне в собственном доме на Старогоршечной и которого, как вы сказали, на самом деле зовут Долгоруков.

– А-а, – протянул Розенштейн, усмехнувшись. – Значит, вам он представился как Луговской?

– Именно: Луговской Сергей Васильевич, надворный советник, – ответил Плейшнер. – Он проживал тогда в особняке на Большой Красной улице, выдавая его за свой.

– Та-ак, – протянул Николай Людвигович. – Вы согласны дать письменные показания?

– Для этого я сюда и пришел, – ответил Плейшнер. – Дабы изобличить преступников, ну и прочее…

– Я-асно, – протянул помощник полицеймейстера весьма и весьма удовлетворенно.

Клюнуло! Наконец-то клюнуло!

То, что рассказал Плейшнер, было классическим образцом обмана простофили…

– Все началось с моего знакомства с господином Огонь-Догановским Алексеем Васильевичем. Он, как и я, любил посещать театр Панаева, вот на этой почве мы и сошлись, – с этого момента, как уже известно, начал свой рассказ Иван Яковлевич. – Однажды, когда мы сидели на веранде ресторана Панаевского сада и ужинали, созерцая дивертисмент, мимо нас прошел господин и выронил свой портмоне. Этого господина я разглядеть не успел, но им впоследствии и оказался тот самый Луговской, который на самом деле Долгоруков… Все было подстроено с самого начала, понимаете, господин помощник полицеймейстера, с самого начала!

– Вы не отвлекайтесь, – заметил Розенштейн. – Рассказывайте все по порядку…

– Хорошо, – Плейшнер вытер кружевным платочком вспотевший лоб. Он волновался, как будто то, о чем он поведывал полицианту, произошло с ним не четыре с лишним года назад, а вчерашним вечером… – Выпавшее портмоне заметил Огонь-Догановский. Когда мы раскрыли его, то увидели в нем деньги. Много денег. Мы тотчас решили вернуть портмоне тому господину, что его утерял, но его простыл и след. Что делать? Отдать ресторатору, чтобы он вернул портмоне утерявшему его, когда он обнаружит пропажу и вернется в ресторан? А ну как он присвоит деньги себе?

– Сколько в портмоне было денег? – спросил Розенштейн.

– Двенадцать тысяч! – скорбно воскликнул Плейшнер.

«Неплохая затравка», – подумал про себя Николай Людвигович, но промолчал.

А Иван Яковлевич, волнуясь и потея, продолжал:

– Тогда я стал смотреть в кармашках портмоне и обнаружил в одном из них визитные карточки. Они были на имя надворного советника Сергея Васильевича Луговского. Имелся и его адрес проживания. И мы решили отвезти портмоне его владельцу…

Конечно, Иван Яковлевич умолчал о такой малости, что был крайне недоволен таковым решением, исходившим от Огонь-Догановского. Будь его воля, так он бы взял портмоне себе без малейших колебаний…

Надворный советник Луговской оказался средних лет плотным симпатичным господином, который удивился такому поступку и несказанно обрадовался нахождению своего портмоне с деньгами.

– Он сказал, что не ожидал, что в наше время еще существуют такие честные и порядочные люди, как мы, – продолжил свой рассказ Плейшнер. – И сказал, что хотел бы отблагодарить нас… – Иван Яковлевич усмехнулся: – Все было разыграно, как по нотам…

– Я же просил вас не отвлекаться, – посуровев, напомнил Розенштейн.

– Да, прошу прощения, – сказал Плейшнер. – Итак, Луговской, который на самом деле Долгоруков, сказал, что отблагодарит нас, и предложил нам немного обогатиться…

– Каким же образом? – спросил помощник полицеймейстера.

– Он предложил нам поиграть на бирже…

– То есть?

– То есть он поставит за нас по шесть тысяч, прибыль отдаст нам, а деньги возьмет себе. Таким образом, он ничего не теряет, а мы – приобретаем… Доход, сказал он, мы сможем получить через три дня.

– Так скоро? – удивился Розенштейн.

Плейшнер быстро глянул на него и отвел взгляд:

– Точно такой вопрос задали ему и мы. Он подтвердил это и сказал, что он и еще несколько крупных вкладчиков играют на повышение акций одной компании, после чего они мгновенно сбрасывают их и остаются с весьма значительной прибылью. Мы спросили – с какой? И он ответил, что не менее шестидесяти процентов.

– Неплохо за три дня, – буркнул Розенштейн.

– То же сказали ему и мы, – ответил Иван Яковлевич. – Я не очень в это поверил. Когда три дня миновали, и мы с Огонь-Догановским пришли к Луговскому, там уже находился один импозантный господин, представившийся графом Павлом Ивановичем Давыдовским. Потом к Луговскому пришел человек с саквояжем, в котором были деньги. Он, как и пресловутый «граф», также состоял в шайке Луговского, то бишь Долгорукова. К сожалению, я понял это слишком поздно…

– Ну, я же просил, Иван Яковлевич…

– Прошу прощения… Луговский стал делить деньги и вручил мне четыре тысячи сотенными купюрами. Это была моя доля. Потом столько же он отдал Огонь-Догановскому…

– Но это же больше шестидесяти процентов? – заметил помощник полицеймейстера.

– Да, – ответил Плейшнер. – Это было почти шестьдесят семь процентов. «Граф» получил тридцать пять тысяч.

– У графа была не кукла? – задал вопрос Розенштейн, тотчас показавшийся ему глупым. Просто сработал некий полицейский механизм, заставляющий во всем сомневаться…

– Что? – не понял Иван Яковлевич.

– Вы видели деньги «графа»?

– Да, – ответил Плейшнер. – Он при мне их складывал в свой саквояж.

– Ну, то есть деньги были настоящие? – решил все-таки исключить всяческие сомнения помощник полицеймейстера.

– Конечно, – несколько удивленно посмотрел на полицианта Иван Яковлевич. – А какие еще?

– Действительно, какие еще? – согласился с Плейшнером Розенштейн. – Продолжайте, пожалуйста.

– Граф, весьма довольный полученной суммой, спросил Луговского, когда будет следующий заход, имея в виду новую игру на бирже, – Иван Яковлевич посмотрел на Розенштейна.

– Я понял, понял, – сказал Николай Людвигович. – Продолжайте. Я внимательно слушаю.

– Луговской ответил – послезавтра. Тогда граф спросил, сколько надо будет внести денег. «Двести тысяч», – ответил Луговской, который на самом деле Долгоруков. В это время в кабинет к нему ввалился подвыпивший купчик. И, рассыпаясь в благодарностях на какой-то предыдущий выигрыш, принес депозитный билет на двести тысяч в качестве своей доли. Как я понял позднее, это был тоже член их шайки…

– Наверное, Неофитов, – вслух подумал Розенштейн.

– Что вы сказали? – не расслышал его Плейшнер.

– Ничего, продолжайте, прошу вас…

– Луговской-Долгоруков билет у купчика принял, и тот ушел. Следом ушел и граф, пообещав, что через два дня принесет двести тысяч. И тогда Огонь-Догановский, как, верно, и было между ними условлено, задал этому Луговскому вопрос, когда-де затевается новое «дело» и нельзя ли в нем принять участие. «Надворный советник» не сразу, но ответил, что игра затевается на Петербургской бирже и что участие в ней стоит не менее двухсот тысяч рублей. А потом, обращаясь непосредственно ко мне, спросил, уверен ли я, что хочу войти в долю. Я ответил: да, уверен. Тем более что было обещано двукратное увеличение суммы взноса всего за две недели. Понимаете? – Плейшнер посмотрел на помощника полицеймейстера, словно искал у него помощи или хотя бы понимания. – Двести тысяч чистой прибыли за две недели!

Розенштейн промолчал. Он, конечно, понимал, что устоять против такой суммы сможет не каждый. Но помогать бывшему управляющему банкирской конторой и тем более выражать сочувствие не собирался.

– Чтобы подстраховаться, я спросил, бумагами каких фирм или предприятий будут оперировать на Петербургской бирже. И Луговской, который на самом деле Долгоруков, спокойно ответил, а он, верно, был готов к этому вопросу, что они будут играть на повышение акций Акционерного общества «Владикавказская железная дорога». Тогда я, – Плейшнер начал волноваться еще больше, – послал телеграмму своему брату по матери в Санкт-Петербург. Мол, ожидается ли повышение курса акций «Владикавказской железной дороги»? Срулик, мой брат по матери, ответил – да…

– И что, подстраховались? – не без нотки ехидства спросил Николай Розенштейн.

Плейшнер промолчал на выпад помощника полицеймейстера и через пару мгновений продолжил свой рассказ…

– Я взял двести тысяч, а это была почти вся наличность, из кассы банкирской конторы без разрешения учредителей и держателей банкирского дома «Наяда». Я даже не поставил в известность баронессу Жерар де Левинсон, основную владелицу банкирского дома, потому как она ни за что бы не разрешила мне участвовать в этой биржевой операции. Каюсь: выгода в двести тысяч рублей застила мне глаза. Я взял эти деньги, сложил их в коммивояжерский чемодан и приехал на Большую Красную к Луговскому, который ныне Долгоруков. Там уже находились члены его шайки Огонь-Догановский и «граф» Давыдовский. Они тоже принесли деньги…