Лабиринт Ванзарова - Антон Чижъ Страница 30

Аполлон Григорьевич собрался проехаться по четвертому измерению всем весом науки, но тут раздался робкий стук.

– Войдите! – крикнул Ванзаров, глянув на часы: ровно десять.

Дверь осторожно скрипнула.

– Простите, господа, куда я попал?

27

Начальник сыска понял, что оказался в щекотливой ситуации. А ведь как бойко начиналось. Рейд полиции был проведен по правилам осады вражеской крепости. Роты трех полицейских участков окружили Никольский рынок так, что и муха не пролетит. Хотя какие мухи зимой? Ну, пусть вместо мухи снежинка не проскочит. Входы в лавки, главная арка и склады позади рынка были перекрыты. После чего полицейские силы вошли внутрь рынка, чтобы провести строжайший досмотр и выяснение всяких сомнительных личностей.

Появление черных шинелей с шашками и кобурами торговцы встретили приветливо. С городовыми здоровались, поздравляли с грядущим праздником, угощали тем, чем торговали, наливали сбитня и чаю, совали сушки и пряники. Такое дружелюбие привело в смущение. Городовым и так не хотелось тревожить людей в такой день, а тут еще принимают как родных, никто слова бранного не бросил. В общем, досмотр и проверка личностей проходила на честном слове. Городовой спрашивал смутного мужичка:

– Паспорт есть?

Мужичок улыбался, протягивал стаканчик самогона и отвечал:

– Есть, ваш бродь!

Тогда городовой оглядывался, чтобы не попасть на глаза пристава, который старательно не вмешивался, опрокидывал стаканчик, утирал усы и спрашивал:

– Не в бегах? Не ссыльный? Не в розыске?

– Вот те крест, ваш бродь, невинен аки дитя… С праздником великим, ваш бродь, добра тебе, прибытка и легкой службы!

– И тебе, любезный, того же… Смотри не попадайся…

На том и расходились.

Результатом таких усиленных розысков стали трое мужичков, которые не вязали лыка и не могли сказать, кто такие. Они были выведены на Садовую и представлены Шереметьевскому.

– Это что такое? – спросил он.

– Наш улов, – ответил за всех Минюхин, суровый, но справедливый пристав 3-го участка Казанской части, подполковник по армейской пехоте, перешедший в полицейскую службу. Ходил слух, что пристав находился в добрых, то есть разумных отношениях с Обухом. В чем именно они состояли, было покрыто тайной, однако люди Обуха старались не шалить на участке.

– Как же так? – не мог принять очевидное Шереметьевский.

– Так ведь разбежался преступный народ перед праздником. Тоже люди, понимание имеют. А может, предупредил кто, – продолжил пристав с серьезным лицом.

Как известно, начальник сыска был достаточно умным человеком. Ему хватило ума понять: над ним смеются буквально в лицо. Все три казанских участка. Сделали дураком и всеобщим посмешищем. Дескать: хочешь рейд, когда все хотят праздновать? На, получи. Его чиновники торчат на морозе, тоже, небось, довольны. Одна шайка подлецов.

Что делать?

Требовать, чтобы перетряхнули рынок как следует, бесполезно. Кричать не поможет. Угрозы бессильны. Остается сделать вид, что так и должно быть.

– Благодарю, господа. Прошу не уводить людей, я сам пройдусь по рынку.

Пристав Минюхин не успел рта раскрыть, как Шереметьевский со всей решимостью вошел во двор рынка. Он и не думал проверять паспорта или вспоминать лица по разыскным фотографиям. Он действовал просто: первую подозрительную личность, что не стояла за торговым прилавком, требовал арестовать. Городовые извинительно кивали попавшим под горячую руку начальства, брали под локоток и выводили. Прогулявшись подобным образом, Леонид Алексеевич арестовал дюжину проходимцев. Невинных среди них нет. Хватит, чтобы заполнить общую камеру 3-го Казанского.

Утолив жажду охоты, Шереметьевский повернул к выходу и тут заметил у основания арки человека, одетого в старенький тулуп, в бараньей шапке, вывернутой мехом наружу, и в валенках по колено. Неизвестный уселся прямо в снегу и, кажется, не обращал внимания на происходящее. Шереметьевский возвышался над ним.

– Кто такой? – спросил строго.

Человек поднял лицо, не ответил и беззаботно улыбнулся. Глаза его смотрели в неведомую даль.

– Паспорт имеется?

Вопрос остался без ответа.

«Наверняка беглый, притворяется сумасшедшим», – подумал Леонид Алексеевич, смутно вспоминая, что где-то видел это лицо. Только не мог припомнить, где.

– Взять, – через плечо бросил он городовому, топтавшемуся позади.

Откуда-то вырос пристав Минюхин.

– Господин Шереметьевский, позвольте разъяснить…

– Что вам, пристав?

– Оставьте его, он блаженный, человек Божий, мирный, добрый, мухи не обидит. Его весь рынок любит, он у них вроде счастливого талисмана для торговли.

Леонид Алексеевич склонен был поверить, что перед ним действительно лишившийся ума: наверняка паспорта нет, но и опасности не представляет. Ну, может, на паперти кинут ему монетку-другую. Кому от этого хуже? Народ блаженных привечает, оберегает. Забрать несчастного в такой день – обозлить народ. Никакой чести арест ему не сделает, никакой выгоды тоже. Но согласиться с просьбой пристава невозможно. Нет иного выхода. Хотя на душе противно. Надо будет потом грех отмолить… Где же он мог его видеть?

– Гляжу, пристав, у вас слишком тесные отношения с рынком, – зло ответил он, поправляя сбившийся шарф. – Не о том печетесь.

Такой тон армейский подполковник спустить не мог. Минюхин выпрямил спину и сжал эфес шашки.

– Прошу разъяснить, господин коллежский советник, что означает ваше заявление, – сказал он сдержанно, но громко. Так, чтобы все слышали.

Вот теперь пора было показать, кто тут главный.

– Означает одно, подполковник, – последовал не менее громкий ответ. – Вам отдан ясный и четкий приказ. Извольте исполнять. Возражения имеются? Вам все ясно?

Минюхин скрипнул зубами, но честь отдал. Как полагается.

– Так точно.

– Очень хорошо, Михаил Васильевич, ведите задержанного в участок.

Смакуя вкус маленькой, но заслуженной победы, Шереметьевский вышел на улицу, где толпились его чиновники. Они наблюдали, как начальник разделался с приставом. И снова готовы были служить со всем старанием. «Народ наш понимает только кнут. Ничего другого не понимает, к сожалению», – с печалью подумал Шереметьевский. Глубоко-глубоко в душе, там, где никто не найдет, он был либерал.

Леонид Алексеевич оказался настолько добр, что отпустил подчиненных обедать. Не приказав сегодня возвращаться в сыск. Уговаривать не пришлось, чиновники разбежались с прытью. «Нет, еще и пряник нужен», – подумал он с не меньшей печалью.

Занятый философскими мыслями, Шереметьевский не замечал, как отчаянно умолял Обух не трогать блаженного, а пристав Минюхин только руками разводил. Он человек подневольный, приказано – изволь исполнять. Есть сила выше его. Ничего тут не поделать.

Городовой подхватил мужичка в тулупе и поволок к толпе арестованных.

28

Одинокий человек в дверях сыска выглядел странно. Серое пальто, пережившее множество зим, без шарфа, мятый галстук, чистая, но застиранная сорочка, судя по воротнику; на ногах ботинки не для мороза, трости нет. Зато в руке держал роскошную шляпную коробку черного шелка для цилиндра.

Мгновенный портрет сомневался и не мог сказать определенно: доктор или занесло случайного визитера. Господину не было еще пятидесяти, вид имел болезненный, плечи сгорблены, лицо усталое и потертое, покрасневшие глаза слезились. Казалось, он перенес тяжкое заболевание и окончательно не оправился, с трудом встал с постели, еле передвигает ноги. В самом деле, его малость покачивало, наверняка от слабости телесной. Похмельного духа Ванзаров не ощутил.

– Куда намерены попасть?

Господин прищурился и смахнул слезинку рукавом пальто.

– Сыскное отделение, к чиновнику Ванзарову, – проговорил он, оглядываясь.

– Позвольте узнать, кто вы такой.

– Доктор Котт, Николай Петрович… Мне назначено.

Ванзарову требовалось несколько секунд, чтобы примерить мгновенный портрет на доктора. Но тут Аполлон Григорьевич вскочил со стула, уперев руки в боки и наградив презрительным, если не сказать высокомерным взглядом.

– Чиновник Ванзаров к вашим услугам. По какому делу явились? – прогремел он на пустое приемное отделение.

Чуть склонив голову, доктор завел коробку за спину, будто оберегая.

– Прошу простить, лицо знаменитого ученого, криминалиста и естественника Лебедева известно в России каждому. Ваши портреты печатались в журналах… Ваши заслуги столь значительны, что гремят на всю Европу… Чрезвычайно рад знакомству.

Господин Котт снял шляпу и отдал самый почтительный поклон.

Смутить Аполлона Григорьевича мало кому удавалось. По чести сказать, почти никому. Ванзаров не в счет. Скромный доктор сумел. Лебедев на мгновение потерял дар речи, смущенно крякнул, пригладил пробор, сунул сигарилью в зубы, вынул и воткнул в нагрудный кармашек.

– Приятно познакомиться, господин Котт, – пробурчал он. – Прошу простить за неуместную шутку.

Проверка удалась: дала результат совсем не тот, на который рассчитывал криминалист. Лебедев испытал нечто вроде уважения. Да, господа, лесть – страшное оружие. Мало кто может ему противостоять. А вы?

– Чиновник Ванзаров, – сказал тот, кто был им в самом деле,