Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами Страница 31

– Я не болтала лишнего, поэтому мне ничего не грозит. Я все равно все узнаю.

– Ты сумасшедшая!

– Дело надо доводить до конца. Ваня Рянгин все равно его не бросит. Раз он так сказал, значит, сделает. Я тоже такая, – надменно заявила Лиза.

Мурочка согласилась:

– Знаю, ты упрямая. Только зачем тебе эти ужасы? Если Рянгину нравится, пусть лазит по кладбищам, беседует с полоумными сторожами и разглядывает всякую мерзость в лупу. Мальчишки вечно играют в такие игры! Наш Чумилка, например, одно лето был каким-то то ли пиратом, то ли капитаном Куком и все открывал Африку в лопухах. Через год сделался индейцем, носил на плечах кухаркину шаль, а на голове – куриные перья. Сейчас он великий сыщик. Все это очень глупо. Я ему посоветовала написать в полицию анонимное письмо про людей на кладбище и огоньки. Это все, что мы можем сделать, разве не так?

Лиза задумалась.

– Знаешь, Мурочка, – сказала она, – мне одна вещь не дает покоя. Помнишь, когда мы стояли у забора на Косом Взвозе, Зося на нас очень странно посмотрела? А потом на повороте обернулась еще раз. Ты у нее на лице увидела печать смерти, а я совсем другое. Она то ли узнать у меня что-то хотела, то ли попросить о чем-то, но заговорить не решилась. У нее был растерянный и испуганный вид. Тебе не показалось?

– Нет, – упрямо отрезала Мурочка. – Она просто предчувствовала смерть. Не всегда ведь сходит с рук, когда чужие деньги в карман кладешь. Да еще с какой-то подозрительной шайкой состоишь в сговоре! Все прочее выдумки. Падшие женщины несчастны только в романах и в опере. А Зося вечно смеялась. Даже в тот день, перед своей смертью, смеялась, помнишь? Наверное, оттого, что ей достались семьдесят тысяч Морохина, который сгорел на пожаре.

Лиза нахмурилась:

– А ты знаешь, что мой папа говорит? Что Морохина тогда в доме заперли! Страховое общество ведет расследование, чтоб не платить по поджогу деньги. Так вот, они на пепелище нашли запертые железные засовы. Баба, что у Морохина служила, сказала, что такие засовы были на парадной и на черной двери. Скелет как раз в сенях нашли – Морохин хотел выйти, но засов кто-то испортил, глиной забил. Морохин остался в сенях и угорел. Понимаешь, что это значит?

– Не понимаю!

– Это значит, что Морохина тоже убили. Сожгли! А почему?

– Ты и эту задачу собралась разрешить? – удивилась Мурочка. – Тогда не говори мне, пожалуйста, что ты влюбилась.

Что-что, а переубеждать тетку Лиза научилась. Анна Терентьевна только казалась упрямой – на самом деле она вечно во всем сомневалась. На следующий день тетка и племянница чинно шествовали по скользким доскам тротуара Почтовой. Частые капли дождя барабанили по черному шелку их зонтиков.

– Все-таки у тебя золотое сердечко, Лиза! – говорила Анна Терентьевна. – Тебе бы еще денька два полежать, а ты вытащила меня к бедным Пшежецким. Я к ним не собиралась – Антония не отдала мне последнего визита, девчонку прислала.

Лиза ответила приторным голосом истинной добродетели:

– Это наш долг, тетя. Обе они такие убогие! Касю в гимназии никто не любит, ее Кашей зовут. Она такая некрасивая, правда? И Антония Казимировна вылитый скелет. Теперь они совершенно одиноки, им очень трудно.

Оказалось, однако, что Пшежецкие не настолько одиноки в своем горе, как расписывала Лиза. Антонию Казимировну утешал местный ксендз Баранек. Лиза исподтишка разглядывала его широкий кушак и странную четырехлопастную шапочку. Она побаивалась священнослужителей любого рода – их необычных одежд, певучих голосов и серьезности занятий.

Еще неприятнее было встретить Игнатия Феликсовича Пиановича. Он выглянул из боковой двери и посмотрел на Лизу очень строго. Впервые за лето он надел темный костюм, а рукав повязал крепом. Лиза сразу вспомнила: он стоял за штакетником и глядел, как она целуется с Ваней. Она опустила глаза и спрятала ноги под стул – прошлогоднее синее платье стало коротковато. Пусть чулки черные, подходящие к случаю, но негоже в доме, где лежит покойник, показывать коленки.

Зося лежала в закрытом гробу в родительском доме. Антония Казимировна сочла невозможным держать тело в собственной Зосиной квартире – на всех стенах там были нарисованы нагие нимфы и утопленницы, пляшущие среди водяных лилий. Даже на потолке водили хороводы голые тела. А вот дом Антонии Казимировны был словно нарочно и давно оборудован для похорон. И на ней самой всегда был готовый и даже чуть ношеный траур: черное кружево в волосах, на шее скромный крестик, в руках четки.

– Благодарю вас, Анна Терентьевна, за участие, – говорила Антония Казимировна слабым ровным голосом. – Сердце матери разбито, но оно чувствует и ценит вашу доброту, поверьте!

В руке Антония Казимировна сжимала платочек, но не плакала. А вот Анна Терентьевна расстроилась всерьез.

– Крепитесь, дорогая! – шептала она, тихо сморкаясь и всхлипывая.

Когда Лиза нашла приличным поднять глаза, Пианович уже не выглядывал из соседней комнаты. Зато оттуда высунулся Адам Генсерский. Этот тоже надел черное, креп и имел заплаканные глаза. Он поглядел на Лизин короткий подол, на черные чулки и быстро скрылся за портьерой. Лиза поежилась и дала себе слово больше не коситься на эту неприятную дверь. Лучше уж разглядывать крестики Антонии Казимировны, которую тактично утешала Анна Терентьевна. Ксендз Баранек время от времени тоже мелодично вздыхал и касался белыми пальцами рукава страдающей матери. Антония Казимировна в ответ смиренно прикрывала бескровные веки.

Каша сидела рядом с матерью. На ней было новое черное платье – глухое, длинное, мешковатое. Его, наверное, сшили в расчете на ближайшие лет двадцать. За это время Каша как раз превратится в мегеру с тяжелым нравом, и платье станет совсем впору.

– Смерть юного существа всегда потрясает. Какой неожиданный удар привел нас в ваш дом! – сказала Анна Терентьевна, прощально привставая.

Антония Казимировна с Кашей тоже встали. Все четверо направились в соседнюю столовую, где стоял красивый, но мрачный старушечий гроб красного дерева. Он ничего общего не имел с прелестной Зосей, скрытой в его утробе. Гроб окружала гора восковых и шелковых венков и гирлянд. Были тут и розы – не белые, которые выбрал убийца, а темнокрасные, бархатные, из оранжереи Шубина.

Лиза с Анной Терентьевной перекрестились на Зосин гроб и чинно двинулись к выходу. Тетя Анюта немного задержалась в дверях, чтобы сказать Антонии Казимировне еще несколько ободряющих слов о Божьей воле, о вечной жизни, о кроткой надежде, которая…

Каша, не слушая, быстро прошла мимо и скрылась в коридоре. Лиза поняла, что торопливость эта не случайна, и юркнула за ней.

Когда они обе оказались на заднем крыльце, Каша заслонила спиной дверь, будто Лиза в любую минуту могла сбежать назад, в скучные комнаты, к тяжелому гробу и восковым цветам. Визитеры к Пшежецким ходили с черного крыльца – парадное давным-давно было заколочено. Во дворе было пусто, но Каша на всякий случай огляделась по сторонам.

– Одинцова! Мне не к кому больше обратиться, кроме тебя, – требовательно и немного в нос начала она.

Только теперь Лиза рассмотрела, как Каша осунулась за последние дни. Глаза у нее сделались совсем красные, веки в желтых чешуйках, губы потрескались, нос стал казаться непомерно большим. Но держалась Каша по-прежнему гордо – ни дать ни взять настоящая графиня с гербом, потерянным в XVIII веке.

– Я могу доверить тебе одну вещь? Сохранить? Чтоб никто не знал? – спросила Каша.

– Если объяснишь, что за вещь и почему ее надо прятать, – ответила Лиза твердо. В конце концов, она сама пятисотлетняя дворянка и даже гербов не теряла!

Каша исподлобья, оценивающе посмотрела на нее. За дверью горестно ворковали женские голоса. Кажется, они приближались, и Каша решилась:

– Это дневник Зоей. Мне его принесла Зосина горничная, Даша. Она сообразила, что это никому не должно попасть в руки – ни маме, ни адвокатам. Никому! Зося прятала дневник в тайнике, за печью. Даша оттуда украла всякие брошки и колечки, а дневник принесла мне. Понимаешь, как он важен?

Лиза кивнула.

– Дома я его держать не могу – сама видишь, что у нас творится, – продолжила Каша. – Я их всех ненавижу! Ведь Зоею убили. Ненавижу!

Она даже поперхнулась от гнева.

– Я возьму дневник, – быстро сказала Лиза.

– Только на время. Когда все уляжется, я его заберу, а пока пусть у тебя полежит. Прочитать его ты все равно не сможешь – он написан по-польски…

Лиза ее оборвала:

– Давай дневник сюда, а то тетя выйдет.

Каша быстро оглянулась по сторонам, задрала тяжелый подол своего нового платья, показав бумажные монашеские чулки и неновые длинные панталоны, выдернула из-за пояса небольшой альбомчик. Он был обтянут бледно-зеленым муаром и поблескивал серебряными уголками и застежками. Вещица дорогая, но приторно-девичья.

Теперь надо было альбомчик спрятать так, чтоб тетя Анюта ничего не заметила. Ничего другого не оставалось, как воспользоваться Кашиным способом. Только бы не вывалилась эта штука, когда придется раскрывать зонтик! Дождь, как назло, снова припустил. Он усердно и густо брызгал на желтые акации, которые чахли во дворе Пшежецких.