Николай Волынский - Наследство последнего императора Страница 31

Отец Иоанн глубоко вздохнул и перекрестился.

– Это уж как попустит Господь… – проговорил он своим сипловатым, но проникновенным голосом, достигавшим самых тончайших глубин души собеседника. – Бывает так, когда прекрасный, хорошо сыгранный оркестр берется за давно знакомую и хорошо отрепетированную пьесу, вдруг начинает ее с неверной тональности. И дальше все идет плохо, и исправить ничего нельзя – уже до конца. Потому что любая попытка сделать по-другому – бесполезна и не лучше любой другой. Продолжать – плохо. Остановиться и попытаться все с начала? Тоже плохо. Зачем? Все уже испорчено, отравлено.

– Иногда говорят, что в жизни не бывает безвыходных ситуаций, – мягко возразил Николай. Он вытащил из кармана своей офицерской полевой гимнастерки портсигар со своими любимыми турецкими папиросами, но спохватился и спрятал его снова в карман.

– Разумеется, Государь, – согласился отец Иоанн, – каждая ситуация может иметь разные исходы. Но не каждый человек может позволить себе воспользоваться любым выходом. Для такого человека важны законы нравственные – законы Господни. И тогда он берет на себя большую ответственность: прекратить концерт, удалить оркестр со сцены. Заменить дирижера, причем, делать все надо быстро… Тот, кто решает и распоряжается, должен взять на себя еще большую ношу, чем обычно. Но Господь милостив, он не попускает полной гибели, Он испытывает и закаляет нас и вознаграждает усилия пастыря, который не жалеет себя ради стада всего.

Николай печально покачал головой.

– Я уже, как видно, ничего не могу. Или могу, но очень мало и недостаточно. Просто нет сил, отче. Наверное, оркестру надо уйти вместе с дирижером.

Благочинный долго и внимательно посмотрел на Николая своими чистыми серо-голубыми глазами, встал, подошел к образу Христа Пантократора, опустился на колени и стал безмолвно, едва шевеля губами, молиться. Николай посидел немного, потом тоже стал на колени – чуть сзади святителя. Помолившись, благочинный поднялся, перекрестил тоже вставшего Николая и поцеловал ему руку, но, вопреки уставу, не предложил для поцелуя свою.

– Перед тобой, Государь, три дороги. Ты можешь оставить все и убыть из России. Ты можешь также оставить все и уйти по России странником, служа одному только Богу, как предок твой император Александр Павлович Благословенный, который кончил свой земной путь в схиме под именем старца Федора Козьмича. Так он пытался спасти свою душу, отягощенную грехом отцеубийства. Ты можешь также ничего не оставлять и пустить события так, как им самим ведомо. В этом случае ты берешь на себя страшное, невыносимо тяжелое бремя. Вот три пути, – отец Иоанн снова медленно и широко перекрестился.

– Но какой выбрать? – чуть ли не в отчаянии воскликнул Николай. – Какой мой путь?

– Все три твои. Господь всегда дает чаду Своему свободу воли и выбора.

– Какой же все-таки мне выбрать, отче? – тихо повторил Николай.

– То мне неведомо. Ты должен это сделать сам. Потому что отвечать за выбор будешь ты один – перед самим собой. И, разумеется, перед Господом нашим. Молись, Государь, молись!.. Господь не оставит тебя, даст ответ.

Николай уходил от отца Иоанна Кронштадтского в еще более тяжелом состоянии духа, чем пришел. Обратно в Царское Николаю тотчас же отъехать не удалось. На лютом морозе автомобиль отказывался заводиться. Шофер крутил заводную ручку, пока не взмок под своей кожаной курткой, сразу задубевшей от холода. К счастью, второй мотор находился неподалеку, в гараже Зимнего дворца на Захарьевской улице. Через полтора часа мотор был подан к подъезду монастыря.

С тех пор прошли три недели. Николай постепенно выходил из депрессии. Он уже лучше спал, вставать стал с хорошим настроением, возобновил свои немногочисленные и простые спортивные занятия, снова взялся за фотографию. Казалось, страх от второго кровавого знака его царствования – первым была ходынская давка – постепенно таял. Николай тогда не раз думал: как же все-таки часто бывает в жизни, когда какая-то мелочь, случайно оброненная фраза или просто острое словечко, небрежно произнесенное только ради глупого тщеславия и желания прослыть остроумцем, могут иметь огромные последствия, мощный отдаленный исторический результат, способный круто изменить жизнь человека и даже всего общества. Так достаточно чуть пошевелить в темноте мощным прожектором – на какой-то сантиметр, но вдали луч перемещается уже на километры.

В день ходынского ужаса, точнее, на вечер был назначен по случаю коронации бал у французского посланника. Родственники только что испеченного императора, из поколения молодых великих князей, предложили, нет! – потребовали прервать торжества, объявить траур по всей империи и, конечно же, отменить бал. Выслушивая их горячие речи, он застенчиво улыбался, непрерывно кивал головой и для себя решил сделать так, как они советуют. Младшие князья требовали также немедленно отставить и примерно наказать московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, кутилу и гомосексуалиста, который своими извращенческими пристрастиями опротивел всем уже донельзя. Но всего лишь одна фраза, неосторожно, или, скорее всего, намеренно вырвавшаяся у Великого Князя Александра Михайловича – у Сандро, дяди Николая, который был почти его ровесником, самым близким другом с детства и самым уважаемым советчиком, вдруг перевернула все. А сказал Сандро всего лишь то, что думали многие, и не только молодые представители династии, составившие впоследствии «молодой двор», постоянно фрондирующий со «старым»:

– Когда-нибудь этот педераст должен получить по заслугам! Он достоин большего наказания, нежели простая отставка.

Сейчас Николаю это казалось удивительным, но тогда он соглашался абсолютно со всем, что говорил Сандро, и готов был немедленно последовать его совету. Однако Александр Михайлович увлекся и перешел границу. Его фраза о педерасте и наказании неожиданно вызвала бурю со стороны всех старших великих князей. Они в один голос заявили, что такая неумная и торопливая мера бросит несмываемую тень на всю фамилию. А в такой нелегкий политический момент никому из Романовых не нужны дополнительные трудности и проблемы. Даже слепой способен увидеть, что Александру Михайловичу хочется добиться в каких-то радикальных кругах особой популярности. Это нетрудно. И в газетах о нем напишут, в том числе и за границей, в Европе, в первую очередь, – в Лондоне и Париже…

– Но за такую славу, когда один князь императорской крови требует наказания для другого князя императорской крови, я не дал бы и ломаного сантима! – вдруг возмутился всегда уравновешенный Павел Николаевич.

Именно его неожиданная реплика вызвала в тайных глубинах души молодого императора что-то похожее на страх пополам с досадой: он испытал миг молниеносного, нелепого, но сильного испуга оттого, что дядя Павел, как, бывало, делал отец, лишит его завтра утренней верховой прогулки и кофе со сливками. Тогда-то Николай и принял свое первое императорское решение, определившее характер его правления на четверть века, – любой ценой избегать стычек и противоречий с дядьями, перед которыми, особенно перед двухметровым и громогласным Николаем Николаевичем, он по-детски робел почти все время до конца своего царствования. И если в трудных случаях, как в деле Распутина, компромисс ему найти не удавалось, он просто отпускал вожжи, позволяя событиям двигаться самим – по воле судьбы и обстоятельств. Но когда он все-таки отваживался на серьезный шаг, на важное государственное решение – неважно даже, чьи интересы оно преследовало, общественные или сословные, то Николай невольно пытался подражать отцу, и это оказывалось хуже всего. Отец одной шутливо-небрежной фразой мог сбить спесь с любого европейского монарха и в мгновение если не решить, то снять сложнейшие внешнеполитические проблемы. Однажды в ответ на упреки, перемежаемые открытыми угрозами кайзера Вильгельма, недовольного сближением России и Франции, Александр III небрежно бросил реплику: «Вилли! Посмотри на себя в зеркало: ты же похож на пляшущего дервиша – смех, да и только!» Этого оказалось достаточно, чтобы кайзер на долгие годы замолчал вообще о любых претензиях Германии к России, даже если эти претензии были оправданы и справедливы. Зато потом Вилли отыгрался на Николае за все.

Но если от Александра III исходила громадная внутренняя сила и мощь его воли чувствовалась на просторах целых континентов, то попытки сына рявкнуть, где нужно, басом солидного пса, заканчивались тем, что из Зимнего дворца слышался визгливый лай дворняги, которая пугает, чтобы скрыть свой собственный страх. На первой же встрече с представителями земств, которые высказали надежду на дальнейшее развитие в стране местного самоуправления – для всеобщей пользы, Николай решил им показать, кто в России хозяин, и назвал их надежды и пожелания «бессмысленными мечтаниями». Самое ужасное вышло в том, что он тогда просто оговорился: собирался сказать «беспочвенные мечтания». Он и представить себе не мог, что эти два слова роковым образом способны повлиять на всю дальнейшую судьбу империи, династии, миллионов людей в России и на всей планете. Тогда один из самых убежденных и несгибаемых монархистов из земцев, известный ученый, филолог и историк Борис Никольский так рассказывал направо и налево об этой встрече: