Евгений Сухов - Княжий удел Страница 31

Ратник с башни уже спустился. Глухо ахнула со стен пушка, и тяжеловесное ядро со свистом опустилось в нескольких саженях от Василия Косого. Конь шарахнулся в сторону, едва не скинув седока на землю. «Ладно, князь Оболенский, это тебе учтется!» — зло усмехнулся Василий.

Уже четвертый час стояло затишье: стрелы не летали, не палили пушки. Видно, думу думал князь Оболенский, и только, как и прежде, из бойниц темными жерлами угрюмо торчали пушки.

Василий уже совсем отчаялся в ожидании, когда призывно запела труба. Широко отворились ворота, приглашая незваного гостя.

— Теперь с Богом!

Вскочил Василий на коня и, тронув поводья, повел за собой дружину в сдавшуюся крепость.

Князя Оболенского Василий увидел сразу. На нем были все те же золоченые доспехи, шлем расстегнут, меч вложен в расписные ножны.

«На спасение надеется, — скривился Василий Косой, — поверил, дуралей, что я и вправду всех пощажу».

— Почему шелом передо мной не снимешь? — Глаза Василия Косого зло сверлили воеводу.

— Я московский воевода, — строптиво отвечал князь. — У меня один господин, великий князь Василий Васильевич.

Нет, не договориться ему с Оболенским, и Василий что есть силы ударил шестопером по тонкому лицу воеводы. Стальные лепестки с хрустом глубоко врезались в кость.

— Православные, что же это делается? — завопил монах, стоявший рядом. — Почто князя убили?! — орал он, показывая на бездыханное тело князя Оболенского. — Васька Косой обещал нам кровь не проливать, а сам воеводу срубил! Теперь он нас всех побьет!

Василий Юрьевич знал о том, что на Руси он прослыл не московским князем, а Васькой Косым, подчас ему казалось, что он слышал за спиной боярский шепот: «Бог шельму метит!» И тогда гнев заливал ему лицо.

Здесь же Василий Юрьевич оставался спокоен, и бояре, ехавшие за князем, недоумевали.

— Повесить монаха, — равнодушным голосом произнес Василий. — На башне повесить! Пусть клевать его прилетят вороны со всей округи.

Дюжие молодцы подхватили под руки сопротивляющегося монаха и поволокли по лестнице к башне, откуда еще совсем недавно князь Оболенский взирал на полки Василия. Монаху живо набросили на шею веревку, закрепили ее на коньке крыши и сбросили трепыхающееся тело вниз. Раза два дернулся монах, а потом затих, сильно раскачиваясь.

— Остальных строптивцев посечь мечами. Пусть запомнят Ваську Косого.

Полки будто ждали этого приказа: разбежались по домам, башням и, не жалея ни малого, ни старого, секли всех подряд. Скоро все было кончено. Крепость опустела. И все равно не мог Василий Косой унять свой гнев.

— Крепость сжечь! Золото и серебро в обозы! — И повернул коня к воротам.

Василий Юрьевич не любил оборачиваться. Но сейчас ему хотелось увидеть поверженную крепость. Он оглянулся назад. Огонь рвался в самое поднебесье, казалось, его огненные языки дотянутся до самого Бога. Полыхали дома, крепостные стены, маленькими кострами горели убитые горожане.

На душе у Василия Косого малость полегчало. Впереди его ждала Москва.

Из терема Софья Витовтовна спустилась по широкой лестнице и по длинному коридору пошла на государеву половину. Лицо ее, против обыкновения, было открыто, и стража, заслышав шаги, низко кланялась, опасаясь дерзким взглядом оскорбить великую княгиню. Старухи приживалки, повязанные черными платками, еще издали приметили Софью Витовтовну и сгибались до самого пола.

— Здравствуй, государыня, здравствуй, — шамкали они беззубыми ртами.

Бывало, государыня остановится, поговорит, послушает жалобы старух, а то и пригласит к себе на трапезу. Сейчас она быстро прошла мимо, не обращая внимания на их заискивания. Остановилась у горницы Марии Ярославовны, распахнула дверь и увидела невестку, сидящую у окна.

Разве могло что-то укрыться от внимания Софьи? Княгиня унаследовала от своего отца не только громкое имя, но и твердый характер. И Василий Васильевич, уже будучи великим князем Московским, все еще не мог выбраться из-под матушкиной опеки. Княгиня жаловала верных людей наделами, одаривала подарками, изгоняла неугодных, подвергая их опале. Она и сыну сосватала дочь боровского князя Ярослава Дмитриевича. Во дворце великая княгиня держала свору старух, которые сообщали ей о каждом шаге Василия Васильевича и невестки, следили за боярами и челядью. Этих доносчиц справедливо окрестили шептуньями. Сами того не подозревая, они обладали великой силой. Шепнут на ушко Софьюшке о каком-нибудь молодце, глядь, и закончит он свою жизнь в темнице. А то и вообще просто тихонько кого-нибудь великокняжеские слуги заколют пиками. Подлое слово-то — острее меча.

Поэтому старух не любили и старались держаться от них подальше, но никто, даже самый могущественный боярин, не рисковал с ними вступать в открытую борьбу. Это значило нанести оскорбление самой Софье Витовтовне. Со старухами старались ладить — кланялись, задабривали подарками. Сейчас княгине нашептали, что Мария Ярославовна плачет и тоскует, а причина тому — великий князь.

Мария Ярославовна обернулась, увидала в дверях свекровь и еще ниже склонила голову. Однако Софья Витовтовна сразу поняла, что это не обычная почтительность невестки к всемогущей свекрови, а желание спрятать лицо.

— Подними на меня глаза… дочь моя! — приказала великая княгиня.

На Руси невестка, в крестьянской ли избе она жила или в великокняжеском дворце, долго оставалась бесправной, пока не одряхлеет или не умрет свекровь, а сама она, вместе с мужающим наследником, не обретет силу. Если родилась она в деревне — таскала бы по утрам воду из колодца, обстирывала всю большую семью и выслушивала нарекания свекра и свекрови. Во дворце перед великой княгиней Марией низко склоняли головы бояре, низко ей кланялись, когда она выходила из дворца. Но даже челядь знала, что не было более бесправного и зависимого создания, чем великокняжеская женушка: свекровь прикрикнуть может, а иной раз и ударит. И пожаловаться нельзя — верит князь своей матушке и ближним боярам, главная же обязанность невестки — внимать сварливым словам свекрови да ублажать мужа.

Мария Ярославовна подняла голову, и великая княгиня Софья увидела, что невестка плачет.

— Ты чего ревешь? — осерчала было княгиня, но голос вдруг сорвался и сделался мягче.

Видать, вспомнились Софье ее горькое замужество и ее горькие слезы. Закроется, бывало, Софья Витовтовна в горнице, сядет перед зеркалом и плачет.

— Что же случилось, Мария? — с участием спросила великая княгиня и вдруг почувствовала к невестке почти материнскую жалость.

Мария Ярославовна, видно, почувствовала перемену в голосе великой княгини и неожиданно для себя прижалась лицом к ее груди.

— Не люба я стала великому князю, — прошептала Мария.

— Почему же ты так решила? — насупила брови Софья Витовтовна.

— Добрые люди сказывают, что с полюбовницей он встречается, — зарыдала Мария. — Монашка она, государь к ней в монастырь ездит. Там даже келью для него держат.

— Это какие же добрые люди?! — ужаснулась великая княгиня. — Ты так называешь тех, кто мужа твоего оговаривает?! Кто же они? Говори!

Испуганно встрепенулись влажные ресницы Марии, поняла, что наговорила лишку, и со страху запричитала:

— Не губи, матушка! Не губи, Христа ради! Прошу, не губи! Крест целовала, что не скажу!

Софья посмотрела на невестку. Хоть и детей нарожала, а глаза что у младенца — чисты, как роса! И сама словно дитя малое.

— Ладно, — пообещала Софья, — быть по-твоему.

— Спасибо, матушка, — Мария вытерла слезы.

— Иди, ступай к девкам. Пусть они тебя причешут и умоют. И щеки нарумянят как следует… Поговорю я с Васильком.

Софья Витовтовна и раньше знала о невинных забавах своего сына. Мужики-то быстро взрослеют, им сразу бабу подавай! А какая молодка может устоять перед князем, да еще перед таким пригожим, как Василий Васильевич. С ним-то и грешить сладенько.

Софья Витовтовна сама подстелила под великого князя свою дворовую девку, румяную Аксинью. Красивая девка, зрелая. А у князя тогда только ус начинал пробиваться. И великая княгиня беззастенчиво учила простоватую Аксинью, как легче князя к греху склонить.

Утром девка пришла к великой княгине и без затей рассказала обо всем:

— Я к полуночи к нему пришла. Как ты велела, матушка, кваску ему принесла. А Василий сказывает, поставь квасок в сторону. Так и повалил меня в сенях, даже до горницы не дошли, — прыснула девка, и глаза ее радостно блеснули. — Как могла, помогала князю, ой и добрый муж будет, матушка!

Именно это и хотела выведать княгиня. Значит, не порченый, добрый мужик, а стало быть, и внуков ожидать нужно, тогда и престол великокняжеский окрепнет.

Перемену в сыне тогда отметила не только княгиня. Бояре тоже разглядели, что Василий стал взрослее, даже голос его по-мужски окреп. Дворовая челядь, встречая Василия, еще ниже голову клонила, признавая в нем будущего государя, а бедовые девки плутовато зыркали глазенками.