Тобиас Хилл - Любовь к камням Страница 31

Писать об Эдит мне трудно. Это отрывает меня от собственной жизни. Думая о ней, я как бы оглядываюсь через плечо.

Но такова характерная особенность мертвых: они всегда ведут тебя в прошлое. Драгоценности то же самое.

«Три Брата» манили меня через пятьсот лет истории, а в истории драгоценностей пятьсот лет — это только начало. Самые древние украшения в сто раз старше «Братьев». Восточноафриканские бусы из скорлупы страусиного яйца. Наряду с обработанными камнями они древнейшее свидетельство человеческого разума. Меня это занимает само по себе: то, что украшения и оружие — средство познать себя. Стремление создавать то и другое — наша общая основа, неизменная вот уже пятьдесят тысяч лет. Назначение украшений так же интуитивно, как назначение секиры, и мы видим в том и другом проявление разума. Оружие создано из необходимости убивать. Украшение — из любви к вещам. Любовь и смерть приводят нас к тому, что мы узнаем себя в своих предках. Это вполне естественно.

Ведут в прошлое. Я расслабляюсь. Ночь. Вспоминаю то, что было несколько лет назад. Клуб находится в Хокстоне, стоит зима, но здесь, где танцуют, теплее. Я ищу одного человека. Толпа движется вокруг меня, я пробираюсь сквозь нее.

Стены клуба выкрашены черной краской, музыка бьется о них. Звуки контрабаса отзываются дрожью у меня под ложечкой. Здесь никто не разговаривает, мало кто танцует, это слишком целенаправленно. Но все движутся и глазеют. В движении есть удовольствие, легкое возбуждение. Эдакая легкая, завуалированная наэлектризованность сексом.

Ищу я мужчину, с которым приехала. Я оставила его разговаривать с диск-жокеем, но когда вернулась, он уже ушел, никто не знает куда. Его зовут Трики, как известного певца. Его подружку — Трисия. Трики и Трисия. Я не его подружка. Тем не менее приехала с ним и хочу, чтобы он отвез меня домой. Позади звуковой системы — черная дверь. Поворачиваю ручку и вхожу.

В комнате груды динамиков, поцарапанных, черных, монолитных. Между динамиками раскладушка. Там лежит парень. Босой, в армейских брюках, укороченном халате. Внешностью и одеждой похожий на японца, он улыбается. Не обязательно мне. На пупке у него голубая таблетка.

Я улыбаюсь ему или отвечаю на улыбку. Музыка даже здесь громкая, и мне приходится слегка повышать голос.

— Трики не видел?

Теперь парень определенно улыбается мне. Указывает на таблетку, лежащую в углублении его плоти. Я качаю головой:

— Нет. Трики. Знаешь его?

Он пожимает плечами. Плечи у него щуплые. Кожа желтоватая, с пепельным оттенком. Мне приходит на ум, что он красив. Не просто привлекателен, а красив, как девушка. По-английски он говорит хорошо, с легким американским или канадским акцентом.

— Не знаю, но жалею, что я не он. Может, составишь мне компанию?

Парень делает демонстративный вдох, задерживает воздух и надувает живот. Глаза его широко раскрыты, лицо удивленное. С вложенной в отверстие пупка таблеткой он выглядит странной пародией на исполнительниц танцев живота, и я не могу удержаться от смеха. Музыка становится приглушенной, и я догадываюсь, что дверь закрылась. Не оглядываюсь. Указываю подбородком на таблетку:

— Что это?

Он вынимает ее. Держит большим и указательным пальцами возле улыбающегося рта. Поворачивает, будто ключ. Приподнимает брови, черные, тонкие.

— Наркотик или лекарство? — спрашивает он.

— Наркотик или пустышка.

— Да ну что ты! — Он садится с обиженным видом. Снова устраивает безмолвное представление. — Давай примем. Это стоило мне почти сорок долларов. Вот как ты мне уже нравишься.

— Угощения от незнакомцев не принимаю.

Он подает мне руку:

— Иохеи.

— Кэтрин.

Мы обмениваемся рукопожатием. Я сажусь на раскладушку.

— Ну вот. Теперь мы не такие уж незнакомцы, говорит он.

И протягивает мне таблетку. Она ярко-голубая, цвета превосходной бирюзы. Ложится, втискивает руку в брючный карман и достает еще одну. Точно такую же, как моя. Поднимает ее.

— Кэтрин, я хочу сказать тост. Можно?

— Можно.

— За угощения от незнакомцев.

— За них.

Мы чокаемся таблетками. Они действуют всю ночь. Наутро, после восхода солнца, занимаемся любовью.

Помню, как целовала его. На лбу и на щеках у него были крохотные волоски, пушок, напоминающий пыль на свету. Он был нежным любовником. Через полгода Иохеи уехал обратно в Канаду. Будучи реалисткой, думаю, что больше никогда его не увижу. Однажды мы разговаривали на эту тему. В японском языке есть такое слово энг, сказал он. Это и общее понятие, и конкретный совет. Оно означает, что любой встречный может оказаться самым значительным человеком в твоей жизни. Поэтому к каждому незнакомцу нужно относиться как к другу. Любить его, пока не поздно. Никогда не знаешь, сказал он, в какую ночь отплывет твой корабль. Иохеи любил Англию. Был без ума от королевской семьи. Говорил, что дело тут в его японской крови, и не будь этого семейства, поклонялся бы какой-нибудь другой британской иконе. Сказал, что в обществе подтяжек для носков и отелей, где кормят постояльцев едой, похожей на обеды в самолете, происходили истории похуже, чем с принцессой Дианой.

Когда мы отправились в лондонский Тауэр, у Иохеи это было уже третьим посещением, а я не бывала там еще ни разу. Он устроил мне экскурсию. Оба мы были с похмелья после бурно проведенной ночи. День был пасмурным, обычным для весенней Англии.

— Не корми их.

— Почему?

— Так написано. Посмотри.

Он смотрит. На лужайке в ярде от нас два объявления. Одно гласит: НЕ ХОДИТЬ ПО ТРАВЕ. Другое: НЕ КОРМИТЕ ВОРОНОВ. Двое из них подходят к Иохеи. Скромные, увертливые птицы. Мускулистые, как питбули. Клювы их напоминают что-то из Музея средневекового оружия.

— Послушай, если б этих тварей можно было убить стаканчиком мороженого, они бы вымерли столетия назад.

Он бросает им половинку сигареты. Ближайшая птица хватает ее — клэк. Мимо нас, пятясь, проходит мужчина, он снимает кинокамерой и что-то бормочет.

Иохеи поднимается.

— Ладно. Пошли в сокровищницу британской короны.

У меня падает настроение.

— Господи, Иохеи, ты ведь не завтракал.

— Завтракал. Тобой. Я думал, тебе нравятся драгоценные камни.

— Нравятся.

Мы уже идем. У двери в сокровищницу очередь. Какая-то старушка спрашивает меня, где туалет для девочек. Иохеи объясняет ей. С Тауэрского моста доносится запах выхлопных газов.

Продвигаясь дюйм за дюймом, мы наконец попадаем внутрь. Стиснутые толпой, проходим мимо жертвенного меча Ранделла и Бриджа со свищами бриллиантов и изумрудов. Между двумя движущимися дорожками — длинная, заставленная коронами витрина. Иохеи показывает их мне по пути: корона королевы-матери, святого Эдуарда. Последняя в этом ряду — имперская церемониальная корона.

Она усеяна бриллиантами, словно посыпана крупной солью. Из-за блеска ее трудно рассмотреть, мы возвращаемся и вновь проделываем этот маршрут. Я становлюсь лицом к движению, он спиной, впереди меня. Показывает мне камни под стеклом. Сапфир Стюартов величиной со сливу, но тонкий, голубой осколок цвета глаз. На верху четырех зубцов короны жемчужины, именуемые «Серьги королевы Елизаветы». Мне они кажутся уродливыми. Четыре сероватых узорчатых нагортанника свисают над складками бархатной шапочки.

— Давай поменяемся.

Иохеи берет меня за бедра и переставляет. Теперь я спиной к движению, а он лицом. Говорит, чтобы я искала взглядом рубин Черного Принца. Меня больше интересует он сам. Я ловлю отражение его глаз в стекле.

Мы лицом к лицу — я и этот камень. Черновато-красное яйцо неправильной формы. В нем просверлено отверстие, не имеющее никакого отношения к короне. Его видно отчетливо, потому что оно заткнуто рубином поменьше. Он бледнее. Капелька крови на толстом сгустке камня.

Движущаяся дорожка кончается. Я спотыкаюсь и едва не падаю. Меня подхватывают Иохеи и один из охранников. Они смеются, потом Иохеи внимательно смотрит на меня и спрашивает:

— Кэтрин? Ты хорошо себя чувствуешь?

Я что-то невнятно бормочу. Иохеи встревожен.

— Ты белая. Чрезмерно даже для англичанки. И холодная. Надо бы выйти на воздух.

— Нет. Здесь теплее. Погоди минуточку.

Я стою спиной к коронам. Кто-то сходит с движущейся дорожки и натыкается на меня. Я не оборачиваюсь. Часть моего существа хочет обернуться, но я ей не позволяю.

— Господи! Ты выглядишь так, словно увидела призрака.

Я поднимаю взгляд на Иохеи. Заставляю себя улыбнуться.

— Место для этого подходящее, верно?

Он смеется. Мы оба смеемся и уходим. На призрака под стеклом я не оглядываюсь. Проходит три дня, прежде чем я возвращаюсь, уже одна. Кружу, кружу вокруг драгоценных камней и смотрю только на один. Первый, который люблю по-настоящему, хотя он будет не последним. Мой первый рубин-балас. Я хочу протянуть руку и коснуться его. Чувствую внутри какое-то движение, приливы и отливы крови.