Рита Мональди - Secretum Страница 32

Я прочел первый девиз, а за ним и остальные.

«Скромность – мать всех добродетелей».

«Не все авторы – мудрецы».

«Хороший друг лучше сотни родственников».

«Один враг – слишком много, сто друзей – мало».

«Один мудрец и один безумец знают больше, чем просто один мудрец».

«Уметь жить важнее, чем уметь говорить».

«Одно порождает другое, а мир управляет ими».

«Имея немного ума, можно править миром».

«Миром правят мнения».

По сторонам лоджии были расположены полуколонны, и на них тоже было достаточно цитат:

«Никто при дворе не веселится больше, чем дурак»;

«Загородный дом – лучшее место для размышлений и наслаждений мудреца».

– Я уже слышал о надписях на «Корабле», – сказал Атто, вместе со мной изучая, их, – но я никогда не думал, что их так много и что они повсюду. Действительно, достойный внимания груд. Браво, Бенедетти! Хотя не все они выросли на его навозе, – с коварной улыбкой заключил он.

– Что вы хотите этим сказать?

– «Миром правят мнения», – процитировал Атто елейным дребезжащим голоском, одергивая одежду так, чтобы она походила на скуфью, потом со строгой миной на лице поднял брови. И приложил два пальца к верхней губе, изображая усы.

– Его преосвященство кардинал Мазарини! – воскликнул я.

– Одна из его любимых поговорок. В отличие от других, эту он никогда не записывал.

– А какие изречения, кроме этого, вы узнали еще?

– Дай посмотрю… «Скромность – мать всех добродетелей» – это изречение Папы Климента IX, моего хорошего друга, царствие ему небесное. Потом… «Хороший друг лучше сотни родственников». Это часто повторяла мне когда-то ее величество Анна Австрийская, покойная мать христианнейшего короля Франции… Ты что-то сказал?

– Нет, синьор Атто.

– Ты уверен? Я мог бы поклясться, что слышал что-то похожее на… да, на шепот.

Мы осмотрелись, немного обеспокоенные. Ничего не обнаружив, мы продолжили нашу экскурсию, как вдруг снова раздалась та же мелодия, только в этот раз гораздо слабее, почти неслышно.

– Фолия, – сказал аббат, – а здесь она и вправду служит хорошим фоном.

– Действительно, здесь все как-то слишком высокопарно, – согласился я.

– Ты не знаешь, что это? Мелодия, которая там звучит, – это вариации на тему фолия. По крайней мере, мне так кажется по тому маленькому отрывку, что я услышал.

Я промолчал, так как не знал, что означает тема фолия в музыке.

– Речь идет о народной песне из Португалии, первоначально народном португальском танце под названием «фолия», – пояснил Атто, отвечая на мой невысказанный вопрос. – Это очень известная тема. Ее основа – музыкальная канва, назовем это так, очень простая структура, на которой музыканты импровизируют множество вариаций и виртуозных контрапунктов.

Мы затаили дыхание еще на минуту, прислушиваясь к музыке, которая постепенно вырисовывалась в мотив, то серьезный и строгий, то милый, то меланхоличный, но никогда не повторяющийся.

– Это прекрасно, – прошептал я, чувствуя, как кружится голова от этой волшебной музыки.

– Это бассо остинато, тоже с вариациями, который сопровождает контрапункты: он всегда покоряет мечтательные натуры вроде твоей, – захихикал Атто. – Однако в данном случае ты совершенно прав. До сих пор я всегда считал, что нет лучше вариаций на тему фолия, чем созданные маэстро Марэ из Версаля, однако эти, на итальянский манер, просто очаровательны. Действительно талантливый композитор, кто бы он ни был.

– А кто же был первым автором фолия? – полюбопытствовал я, когда отзвучала музыка.

– И все, и никто. Как я тебе уже сказал, это народный напев, старинный танец, который существует так же давно, как и память человеческая. Даже само название фолия окутано тайной. Подожди, дай мне прочитать, здесь что-то написано о Лоренцо де Медичи, – ответил Атто, стараясь прочесть какие-то стихи, однако почти тут же прекратил свою попытку. – Ты слышал? – прошептал он.

Я тоже это слышал. Два голоса. Один мужской, другой женский. Совсем рядом. И скрип гравия под чьими-то ногами. Мы огляделись. Никого.

– Ну, в конце концов, мы тут находимся с дружескими намерениями, – сказал Атто и перевел дыхание. – Нам нечего бояться.

Мы снова продолжили наши исследования. На меня произвели глубокое впечатление изречения на стенах «Корабля», прибывающие удалиться от мирской суеты и искать правду и мудрость В надежной гавани природы.

«Странно, – подумал я, – именно в этом месте, где мы ищем свидетельства тайной встречи трех кардиналов, читались слова о том, что следует презирать политические и деловые хлопоты». Сам я уже почти полностью отошел от общественных дел: я отказался писать для газет и окопался вместе с Клоридией на своем маленьком поле. Атто же, наоборот, и спустя семнадцать лет занимался этим, да еще как. Однако в этот момент (впрочем, я мог и ошибаться) мне показалось, что эти строчки, с мягким нажимом указывающие на бренность сего мира, наложили на его лицо тень сомнения и раздумий.

– Какие стихи! Ты их знаешь, читаешь в сотый раз, но тем не менее кажется, что они всегда могут сказать тебе что-то новое, – заметил он про себя.

Между арками мы прочли прекрасные стихи о временах года Мариино, Тассо и Алеманни, а также двустишия Овидия. И сразу же наше внимание привлекли новые мудрые мысли, которые мы обнаружили высеченными в нише между окнами на стене палаццо:

«Кто потерял доверие, тому уже больше нечего терять»;

«Кто не имеет друзей, не будет счастлив»;

«Тот, кто быстро обещает, чаще всего потом очень долго жалеет об этом»;

«Тот, кто всегда смеется, тот часто обманывает»;

«Кто бежит за игрой, обеднеет в конце»;

«Кто пытается обмануть, тот часто бывает сам обманут»;

«Кто плохо говорит о других, тот пусть сначала подумает о самом себе»;

«Кто правильно предполагает, тот дает хорошие советы»;

«Кто имеет уважение, у того будет и все добро»;

«Кто хочет иметь много друзей, тот пусть испытает немногих»;

«Кто не рискует, тот не выигрывает»;

«Кто верит, что знает много, тот понимает меньше».

– Проклятие, – вдруг прошептал Атто.

– Что с вами?

Он на мгновение замолчал.

– Как так может быть, что ты ничего не слышал? Какой-то звук, прямо передо мной.

– Честно говоря… Мне показалось, что треснула ветка.

– Ветка, которая ломается сама собой? Это было бы очень интересно, – поддел он меня, оглядываясь по сторонам и с трудом переводя дыхание.

Я не хотел говорить ему о своих впечатлениях, но наша разведка как будто шла двумя параллельными путями: письмена, которые мы расшифровывали, и таинственные звуки, которые пугали нас. Словно это были две разные реальности: начертанные слова и звуки из ниоткуда, бросающие вызов одни другим.

Еще раз набравшись храбрости, мы отправились дальше. Список изречений продолжался во второй нише:

«Кто хочет иметь все, тот умрет от жадности»;

«Кто не ведает лжи, тот верит, что все говорят правду»;

«Кто привык делать зло, не думает ни о чем другом»;

«Кто оплачивает долги, тот извлекает из этого прибыль»;

«Кто хочет много, не должен требовать мало»;

«Кто проверяет каждое перышко, никогда не застелет постель»;

«Кто не уважает других, не заслуживает уважения к себе»;

«Кто не ценит других, того не ценят другие»;

«Кто покупает вовремя, тот покупает выгодно»;

«Кто не знает страха, тот подвергает себя опасности»;

«Кто сеет добродетель, тот пожнет славу».

И в третьей нише:

«ОСТЕРЕГАЙСЯ:

Бедного алхимика,

Больного врача,

Внезапной ярости,

Подстрекаемого безумца,

Ненависти господ,

Общества предателей,

Лающей собаки,

Молчащего мужчины,

Общения с ворами,

Нового трактира,

Старой проститутки,

Ночной ссоры,

Мнения судей,

Сомнения врачей,

Рецепта аптекарей,

«И так далее» нотариуса,

Злобы женщин,

Слез проституток,

Лжи торговцев,

Воров в доме,

Возвращающейся служанки,

Ярости народа».

– Старым шлюхам и мнению судей доверять нельзя, это уж точно, – согласился Атто с улыбкой.

Наконец, в четвертом углублении был последний ряд мудрых сентенций.

Высокомерного бедняка,

Жадного богача,

Сумасшедшего старика.

Певцов,

Стариков,

Влюбленных.

Куры,

Собаки,

Женщины.

Любовная связь,

Проблема,

Спор.

Здоровье,

Хорошая репутация,

Богатство.

Подозрение, если оно возникло, не исчезнет больше;