Александр Арсаньев - Убийство на дуэли Страница 32

– Стой, скотина! – что есть сил завопила она.

Когда я сейчас вспоминаю тот момент, то на ум мне приходят слова нашего поэта Николая Алексеевича Некрасова, как нельзя более точно описавшие характер русской женщины: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Правда, эти строки были написаны гораздо позже рассказываемых мною событий, но они изумительно подходят к той ситуации.

Вот это и есть тот момент, о котором я предупреждал уважаемого читателя. А именно, читая эти строки, я невольно усмехнулся бабушкиной фантазии. Без слов понятно, что моя родственница не только приукрасила события, но и сделала свою подругу просто героиней. Возможно, на самом деле Шурочка и умудрилась остановить взмыленную лошадь, однако вряд ли она делала это, когда лошадь неслась во весь опор. Но как происходило все на самом деле, мы уже никогда не сможем узнать. Об этом мы можем только догадываться. Прошу простить, я снова отвлекся, хотя и меня греет слащавая мысль, что читатель уже привык к моим вмешательствам.

Сашенька полностью оправдала слова поэта и показала себя истинной русской женщиной.

Как только лошадь остановилась, Мохов буквально повалился с нее в грязь, тяжело дыша и размахивая руками. Я все еще стояла с широко раскрытыми глазами, всеми силами стараясь оправиться от шока, который произошел со мной после всего увиденного. Я даже не заметила, как на мой крик под дождь вылез Артемий Валерьевич и бросился к Шурочке и Мохову.

В чувство меня привел крик Сашеньки.

– Катя! – закричала мне подруга. – Ну что же ты стоишь? Помоги нам поднять его.

Я стремительно кинулась к ним. С большим трудом нам удалось несколько упокоить Мохова, который все еще продолжал что-то кричать и закрывать лицо испачканными грязью руками. Мы изо всех сил старались объяснить ему, что здесь никакой опасности нет.

– Не надо, – причитал Евгений Александрович. – Не трогайте, отпустите.

– Евгений Александрович, – серьезно, но медленно и по слогам произнесла Сашенька. – Никто вас не тронет. Вы в безопасности. Вы меня понимаете? – она посмотрела в безумные глаза помещика.

Мохов внезапно замолчал, посмотрел на Шурочку, потом перевел испуганный взгляд на меня. Наконец, во взоре его промелькнул слабый проблеск сознания. Он узнал нас.

– Катерина Алексеевна? – он с недоверием таращился на меня. – Вы ли это?

– Слава богу, узнал, – всплеснула руками Шурочка. – Это она, Евгений Александрович, а я ее подруга.

– А вы, стало быть, Сашенька? – проговорил Мохов.

– Сашенька, Сашенька, – радостно закивала головой Шурочка, а затем окинула Мохова изучающим взглядом. – Боже, да вы откуда в таком виде?

Мохов даже не ответил на вопрос. Казалось, он вообще не осознает происходящего вокруг себя. Глаза его бегали из стороны в сторону, как у затравленного погоней зверя.

– Боже мой, да не молчите же вы, – тем временем дергала его Сашенька.

Однако Мохов снова промолчал, не замечая лепетания трясущей его девушки. Затем он дернулся, огляделся и, наконец, повернулся ко мне.

– Пить, – сипло пробормотал он, после чего начал медленно опускаться в грязь.

Бушков подхватил его, я бросилась помогать. Но уже в следующий момент я поняла, что помощь моя стала бы излишней, так как тело помещика оказалось практически невесомым, настолько истощено оно было.

Сашенька тем временем залезла в карету, отыскала в глубине ее флягу с водой и вернулась к нам.

– Надо его напоить, – проговорила подруга, открывая крышку фляжки и прикладывая горлышко ко рту Евгения Александровича. – Подними ему голову.

После того как к губам Мохова поднесли воду, он сделал глоток, другой и медленно открыл глаза.

– Ну, вот и замечательно, – радостно произнесла Сашенька. – Нужно отнести его в карету.

Бушков попытался было поднять Мохова на руки, но тут же лицо его болезненно скривилось, и он снова опустился на землю вместе со своей ношей.

– Артемий Валерьевич, – обратилась я к молодому князю. – Не надо геройствовать, ваша самоотверженность ничем не может помочь нам в этой ситуации. Лучше мы с Сашенькой сами перенесем его.

Пока мы с подругой, схватив Мохова за руки и за ноги, тащили его в карету, Бушков все еще продолжал ворчать. Однако ворчание его было скорее напускным.

Мы перенесли Мохова в карету и уложили его на сиденье. Через некоторое время, напившись еще воды и немного согревшись, Евгений Александрович, наконец, смог говорить без дроби на зубах.

– Не могу поверить, что встретил вас тут, – хрипло произнес он. – Я так боялся навсегда остаться в том аду.

– В каком? – тут же принялась расспрашивать я.

– Катерина Алексеевна, вы не знаете ничего, зато мне теперь все известно, – помещик сделал страшные глаза. – Поверьте мне, Долинский страшный человек.

– Вы говорите про Алексея?

– Естественно, – кивнул Мохов. – Он дьявол, а поместье в Воскресенском стало его обителью, – загробным голосом продолжал он.

– Господи, да что же он сделал такое? – не выдержала Шурочка.

– Вот видите, что я вам говорил, – вмешался Бушков, окинув меня победным взглядом. – Этот человек – убийца.

– О-откуда вы знаете? – заикаясь, просипел Мохов, со страхом глядя на Артемия Валерьевича.

– Не только вам он причинил зло, – туманно откликнулся Бушков.

– Так рассказывайте все по порядку, Евгений Александрович, – решительно проговорила я. – Всю правду, от этого еще зависят жизни многих людей, и прежде всего – Софьи Федоровны.

– Да, да, я понимаю, – пробормотал Мохов, снова хватаясь за фляжку и отпивая из нее глоток воды.

То, что поведал нам помещик Мохов, можно сравнить разве что с какой-то страшной жуткой историей. Я возьму на себя труд частично пересказать ее своими словами, так как в повествовании Евгения Александровича было такое количество эпитетов в адрес Алексея Долинского, что у меня попросту не хватит бумаги, чтобы их все воспроизвести.

Надеюсь, читатель еще не забыл ту ночь в Воскресенском накануне охоты, когда после прогулки я застала Федора Степановича и Алексея в гостевой. Недаром мне показалось, что они сильно повздорили, и причиной ссоры было, как я впоследствии поняла, вовсе не предложение Долинского-младшего жениться на Софье Федоровне.

Так вот, в ту ночь не одна я пошла прогуляться. Евгений Александрович тоже вышел во двор усадьбы.

– Не знаю, что понесло меня тогда на конюшню, вероятно, я просто хотел посмотреть на лошадей, так как ранее там постоянно толпилась куча народу, а с лошадьми я люблю общаться наедине. Эти животные не любят шума, – рассказывал Мохов. – Ах, извините, я, кажется, отвлекся от темы. Так вот, я пришел на конюшню, походил от стояла к стойлу, и вдруг внезапно услышал шаги.

Далее мне придется снова описывать своими словами историю Евгения Александровича. Услыхав шаги, Мохов сначала хотел было выйти навстречу, но тут увидел, что пришедший как-то странно крадется, постоянно озираясь по сторонам. Помещик подумал, что это вор или конокрад, и решил подкараулить преступника и взять его с поличным. Каково же было его изумление, когда в лунном свете внезапно промелькнули фигура и лицо Алексея Долинского.

Тем временем Долинский подходил все ближе и ближе к тому месту, где прятался Мохов. Однако остановился он только у соседнего стойла. Насколько помнил Евгений Александрович, то именно за той перегородкой мирно посапывала лошадь Федора Степановича. Алексей вынул из-за пояса какой-то предмет, который тускло блеснул в темноте, это был нож.

– Понимаете, я сперва думал, что он лошадь хочет убить, – устремив глаза в окно кареты, говорил Мохов. – Нет, лошадь он не тронул. Он подошел к стене стойла, где в углу висело седло, предназначенное для утренней охоты. Прямо у меня на виду, а хочу заметить, что хотя и было темно, но глаза мои уже успели привыкнуть к полумраку, Долинский отыскал на седле подпругу и принялся неистово пилить ее. И вот тут произошло совершенно неожиданное происшествие.

Понимаете, прятавшись всего в нескольких шагах от преступника, я молился, чтобы он не заметил меня. Однако молитвы мои так и не были услышаны. Неосторожным движением я нечаянно задел стоявшую рядом лошадь. Та от неожиданности громко захрапела, а затем, что было еще хуже, заржала. Сами понимаете, Алексей Долинский тут же насторожился и принялся обходить все стойла. Я решил не ждать, когда меня обнаружат, и кинулся бежать. Эх, годы мои, – Евгений Александрович махнул рукой. – Ноги у меня уже не те, что были раньше. Долинский догнал меня, кинулся с ножом, повалил на землю, но тут узнал меня. «Шпионите, – говорит, – Евгений Александрович. Нехорошо, голубчик». Я ему и ответил, что он подлый преступник, и пообещал рассказать обо всем Федору Степановичу. А он…

Вот в этом месте мне непременно следует перейти к пересказу, так как далее следовали весьма неприятные для слуха и глаза определения, коими наградил Мохов своего обидчика.