Пиковый туз - Стасс Бабицкий Страница 32

– Покрупнее бы. Нет?

– Имеются. Тута, в коробке, вощанка. Половой гвоздь. Дверные наличники тоже держит. Самый ходовой размер! Шляпка, глядите, какая широкая. А ежели еще длиннее надобно, берите шиповку. На фунт веса выйдет сотни две таких. Берите с запасом. Цена приятная, не прогадаете!

Мармеладов дотянулся до шиповки, ухватил, примерил на ладонь – нет, мелковат, и по виду отличается.

– Может, еще крупнее найдется?

Мужичок хмыкнул и полез под телегу. Вытянул из-за дальнего колеса небольшой, но явственно тяжелый мешок. С натугой взгромоздил наверх, развязал веревку.

– Тута самый большой, глядите-ка. Не из проволоки, а кованый. Строишь избу – надежнее не сыскать, чем этот молодец. Но цена, сами понимаете, не копейки.

Определенное сходство было, хотя и этот гвоздь оказался короче. Сыщик покачал головой и достал из кармана свою находку.

– А такого масштаба не встречал?

– Уж извиняйте, шпильем не торгуем. Это разве в кузницах поспрошать.

Махнул влево, указывая путь. Другая рука приняла пару монет от любознательного барина, в благодарность за подсказку. Какая-никакая, а прибыль. Продавец вновь опустился на корточки и уперся спиной в рассохшееся колесо.

Мармеладов зашагал дальше, мимо широкого пустыря, где продавали пролетки, коляски, дрожки и прочие «гитары». Можно было пройти наискосок, выгадав пять лишних минут, но снующие взад-вперед колеса замесили грязь и без особой надобности в каретный ряд соваться не хотелось.

– Па-а-а-аберегись!

Пожилой извозчик, легко угадываемый по кнуту за поясом, и двое сыновей, – а может и подмастерьев, – толкали купленный калибер. Мальчонка лет семи от роду ждал их снаружи, придерживая за узду каурую, с проседью, лошадь. Запрячь ее могли сразу, но вытягивать возок из чавкающей жижи старушке тяжело. Пожалели скотинку, не ровен час, падет от натуги.

Над площадью раздавался «БУХ-БАМ» кузнечной балды и «цуп-цанг» маленьких, но сноровистых молоточков. Близость кузницы угадывалась и без этой разноголосицы, по особому запаху, от которого на языке возникает железный привкус, словно монету лизнул. На подходе к первой мастерской сыщика обдала волна нестерпимого жара, вырвавшаяся из распахнутых настежь дверей. Он снял сюртук, забросил на плечо, а свободной рукой расстегнул пару пуговиц на сорочке. Лишь после этого переступил порог.

Половину тесной кузницы занимал горн, сложенный из кирпича – окрашенного в черный цвет, а может насквозь прокопченного. К нему крепились кожаные меха, которые раздувал худенький подросток. Мальчонка раскачивался в такт «дыханию» и постоянно ударялся бедром об угол верстака с инструментами. Чуть поодаль стояли бочка с водой и двурогая наковальня. Большие, как и положено бочкам да наковальням. Но они казались мелкими и неказистыми, рядом с взъерошенным великаном. Кузнец был раздет по пояс, а тяжеленным молотом помахивал, словно франт на променаде – тросточкой.

– Афонька! – взревел он, выхватывая щипцами железяку из огня. – Мигом неси!

Помощник бросил меха, схватил два ведерка и побежал к колодцу. Споткнулся по дороге, поймав спиной сердитое «у, бестолочь», но совсем не расстроился. Лучше упасть пустым, чем грохнуться на обратном пути, разливая заветную добычу. Тогда не миновать затрещины, а рука у дядьки Кондрата тяжелая. Поднялся и вприпрыжку помчался дальше. Надо успеть обернуться с холодной водой, пока мастер терзает раскаленную заготовку.

Мармеладов застыл у входа, не решаясь задать вопрос в столь горячий момент. Засмотрелся, как бесформенный кусок железа постепенно вытягивается в длинный штырь о четырех гранях. Еще несколько точных ударов и на конце появилось острие, навроде ивового листа. Чуть сильнее расплющить – вот тебе и пиковый туз. Чур-чур! Везде мерещится зловещий символ. Кузнец выудил из темного угла доску с подпалинами и двумя неровными рядами гвоздей. Зацепил прут и стал закручивать противосолонь. Железо пошло волной, терпеливо замирая в нужном положении. Великан уже открыл рот, чтобы гаркнуть пару бранных слов о нерадивом подмастерье, но тот мухой влетел в кузницу и опрокинул в бочку оба ведра. Недовольство выразилось лишь в шипении остывающего металла.

– Прости, дядько, – шмыгнул носом пацаненок. – Я старался. Я эта… Со всех ног…

– Ладно, будя, – огромная ладонь пригладила непослушные вихры на маленькой голове. – Успел же, бесеняка. Ты сбегай-ка еще натаскай. А мы пока обсудим, – Кондрат кивнул сыщику. – Чего прикажете, барин? Ограду аль решетку на камин?

– А этот витой стержень, – Мармеладов указал на торчащий из воды ивовый листик, – для которой сотворен?

Кузнец горделиво приосанился, вытащил прут наполовину, обтер засаленным лоскутком, да и утопил обратно.

– Это на окна церкви Николая Угодника. Но я кую не только волнистые. Прикажете, крещатые сделаю, чтоб вор снаружи руку просунуть не смог. А можем и поуютнее, из колец сплести или чешуйками рыбными…

– И часто такие заказывают?

– Почитай, кажный день. Купцы, богатеи. Надысь три десятка окон в дворянской усадьбе закрывали. У графа… Вот-те на, а как звать его и не помню! Улыбаетесь моей забывчивости, барин?

– Нет, я в другом сатиру вижу. Редко кто в нашей империи сегодня честным трудом богатеет. Либо деньги казенные ворует, либо объегоривает простофиль, а то, бывает, и работяг на заводе голодом морит, чтоб копейку выгадать. В сибирские остроги их за такие проказы, но поди тронь – дадут откупного и взятки гладки. А ради сохранения своих капиталов, эти ловкачи вынуждены ставить заслонки на окна, и живут, словно в тюремной камере. Глядя на небо сквозь толстые железные прутья. А мне такого и даром не надо.

– Верно, барин, верно. Токмо ежели не за решеткой, зачем тогда пожаловали?

– У меня вопрос особый. Хочу разузнать про эту штучку.

В ручище дядьки Кондрата зловещий гвоздь не выглядел грозным оружием – так, чепушинка.

– Это троетес. Значится, пробивает три толстых доски зараз, отсель и название. Ковали его пять лет уж как, – он проверил заскорузлым ногтем остроту заточки. – Вострили недавно, об неровный камень.

– И что же, любой кузнец сумеет аккурат такой сковать?

– Не кажный возьмется. Возни много, закаливать придется дважды, а товар не ходовой. Я