Александр Арсаньев - Казна Наполеона Страница 33

— Совершенно верно, — ответил я, раздумывая, когда же Александр Алексеевич рискнет прекратить допрос, который ведется им в силу военной привычки, и перейдет к делу.

— Вы понимаете, что это очень щепетильный вопрос?

Я согласился с этим и пришел к выводу, что не внушаю советнику особенного доверия. Он ума не мог приложить, как этому «рябчику», так обычно звали штатских военные, удастся распутать клубок, который оказался не по зубам его офицерам. Видимо, мастер позабыл посвятить его в мое гвардейское прошлое.

— Хорошо, — наконец отважился Коротков и начал рассказ, очевидно заключив, что делать нечего:

— Поиск сокровищ наполеоновской армии мы начали в феврале 1813 года по всевысочайшему повелению Его Императорского Величества, изложенному в предписании генерала от артиллерии графа Алексея Андреевича Аракчеева, который с декабря 1812 года находился в главной квартире русской армиии при импереторе Александре I, — он сделал многозначительную паузу, а затем продолжил: — Я прибыл из столицы в город Оршу, — тут я заметил про себя, что в недавнем прошлом тоже проследовал маршрутом советника. — На месте меня ожидал купец Лаврентьев, доставленный к моему прибытию из Вильны, в ту пору он был по этому делу главным свидетелем, так как заявил, что видел, как французы сбросили в реку свою военную казну при отступлении армии к Вильне. Из Орши мы проследовали в Борисов, по указываемой купцом дороге, а оттуда до сожженой деревни Студенки вверх по левому берегу речки Березены. Морозы стояли страшные, — Александр Алексеевич поежился. — До сих пор содрагаюсь. Вам верно известно, что французы имели в том месте гибельную переправу, — заметил он несколько высокомерно. Я не стал уведомлять его, что мне о ней известно не понаслышке.

Советник обошел вокруг стола, уселся в глубокое кресло и снова заговорил:

— По прибытии на указанное место, были нами обнаружены на другом берегу, у деревни Брилы разные шанцевые инструменты, которые мы откопали в мерзлой земле.

Тогда я в первый раз отважился на вопрос:

— А как вы узнали об их местонахождении?

— От военнопленного офицера Роже, который, по его словам, находился при казне и, кстати, подтвержал показания Лаврентьева, — обстоятельно ответил Александр Алексеевич, все-таки решивший оказывать мне содействие.

Я оживился при мысли, что, возможно, сумею встретиться с этим офицером.

— Где же теперь пребывает господин Роже?

— Скончался от чахотки, — вздохнул советник.

— И что же случилось дальше? — разочарованно осведомился я.

Коротков ответил:

— По обеим сторонам от мостов начата была вырубка льда так как Роже сомневался, который из них он переезжал, да и Лаврентьев не мог указать точно, с какого моста была сброшена повозка.

Я подумал про себя, что находился в более выгодном положении, чем советник, так как какое-то время, в отличие от него, располагал довольно подробной картой. Но на Александра Алексеевича время работало, я же в этом отношении, напротив, проигрывал. Любопытно, это от господина Роже Радевич узнал, где спрятаны сокровища? И не эту ли повозку видела Варвара Николаевна?

Тем временем советник продолжил:

— Верхний из этих мостов был сожжен, а нижний сохранился в целости и сохранности. Для произведения работ мы истребовали людей от Борисовского земского начальства. Вообще, конечно, зрелище было отвратительное. Трупы закоченевшие на песчаном дне, вмерзлые в лед люди, лошади! — батистовым платком Коротков вытер пот со лба. Было заметно, что вспоминать о своей экспедиции военному советнику неприятно, и он не видел смысла вновь бесполезно ворошить дела минувшие. Тем не менее Александр Алексеевич снова заговорил:

— Была найдена масса различных вещей во льду. Ружья, тесаки, сабли, штыков немерено, пистолетов, только никакого следа от повозок с деньгами. И случилась в те дни еще одна страшная трагедия, — Коротков помрачнел. — Я стоял на мосту и видел собственными глазами, как лед под Лаврентьевым провалился, и он в прорубь нырнул, одна шапка торчала, я и глазом не успел моргнуть. Вытащили его, конечно, только оказался купец здоровьем слаб, переохладился сильно, должно быть, вот и скончался за две недели. Вообще, я заметил, что со всеми моими свидетелями творились какие-то странности. Взять, к примеру дворянина Радевича…

— И Родион Михайлович в свидетелях числился? — изумился я.

Теперь пришел черед удивляться Короткову:

— Вы-то откуда с Радевичем знакомы? — и глаза его голубые вспыхнули. — Неужели что выяснить удалось? Он у меня с самого начала под подозрением находился. Имение у него там поблизости. Радевич сообщил, что, находясь в Вильне, слышал от австрийского офицера Бришера о брошенном у левого берега Березины бочонке с серебряной полковой казной. Он, шельмец, так подробно рассказывал, как был брошен бочонок, что можно было подумать, что он его сам и бросил. И, конечно же, на том самом месте никакого бочонка обнаружено не было.

— И вы оставили все как было? — воскликнул я. — И никаких больше мер не предприняли?

— Отчего же? — усмехнулся советник. — Стали того самого Бришера искать, на которого Радевич ссылался, так он словно в воду канул. К той поре потеплело, вода прибыла, ледоход начался, вот мы работу и прекратили, господина Роже в Вильно отправили, под надзор Александра Михайловича Римского-Корсакова, генерала от инфантерии, в то время уже ставшего литовским генерал-губернатором, где он и кончался. А купца Лаврентьева похоронили на местном кладбище. Я же остался на месте проследить за Радевичем, но мои изыскания так ни к чему и не привели. Усадьба его была мною осмотрена, при обыске и борисовский исправник присутствовал, но никаких повозок и бочонков найдено не было. В итоге я пришел к выводу, что или показания свидетелей были ложными, или казна была расхищена нашими солдатами и обывателями. На случай последнего варианта я отдал распоряжение борисовскому городничему следить за тем, не будет ли кто из местных жителей разменивать иностранную монету на российскую. С тем и отбыл в Санкт-Петербург, — закончил Александр Алексеевич свое занимательное повествование. — Итак, Яков Андреевич, удалось ли вам извлечь из моего расказа какую-либо пользу? — поинтересовался он.

Говоря откровенно, я и сам еще не успел определить, пригодилось ли мне сообщение советника. Я только прокручивал его в уме, стараясь не упустить не единой детали и запомнить сказанное во всех подробностях. Однако ответил:

— Разумеется. Только вы не упомянули, были ли известия из Борисова от тамошнего городничего?

— Нет, — покачал головой советник. — Он ничего подозрительного так и не обнаружил.

Я поблагодарил Короткова за потраченное на меня время, распрощался с ним и вернулся в экипаж, продолжая размышлять над услышанным. Так каким же образом Радевичу удалось выведать про казну? Этот вопрос занимал меня все более и более. Единственной фигурой из рассказа советника, чья судьба продолжала до настоящего времени оставалсь неизвестной, был некий Бришер, на которого и ссылался на допросе Радевич. Я все более склонялся к мысли, что именно от него и вызнал Радевич о наполеоновском сокровище. Вот только что случилось с австрийским офицером потом? Предположение мое выглядело довольно мрачным: я полагал, что после того, как Радевич обнаружил казну и перепрятал ее, возможно, даже с помощью все того же Бришера, ему страсть как расхотелось делиться, а австриец мог за свое молчание потребовать недешево, вот и избавился от него Радевич тем же путем, что и от несчастной юной графини. Вполне вероятно, что труп офицера, обглоданный рыбами, с камнем на шее до сих пор пребывает на дне все той же Березины.

Я велел кучеру трогать, экипаж покатил по мостовой, и я приказал возничему остановиться, только когда мы подъехали к кондитерской, где я приобрел самую дорогую бомбоньерку шоколадных конфет для кузины Божены и выбрал любимые Мирины пирожные.

Карета свернула к особняку Зизевской, я не стал заходить к Божене, а передал конфеты через привратника и только потом поехал домой готовиться к своему визиту в итальянскую оперу.

Мира была в восторге от пирожных, словно ребенок.

— Как ваши успехи? — осведомилась она.

Я ответил, что могли быть и лучше.

Индианка сделалась вдруг серьезной и задумчиво произнесла:

— Я за вас очень беспокоюсь.

— В который раз ты мне сообщаешь об этом? — спросил я ее. К подобным выссказываниям моей подруги я, пожалуй, успел привыкнуть.

— Я раскладывала карты, — объяснила она. — И мне не нравится, что на них выпадает.

— Мне не впервой обманывать судьбу, — заявил я хвастливо и сам испугался того, что сказал. Все-таки я всегда оставался суеверным.

— Вашими бы устами… — ответила Мира.

— А где же Лунев? — вдруг вспомнил я о друге.

— Уехал домой, посчитав, что вам полегчало, — заулыбалась Мира. — По-моему, он вас ревнует к вашим делам, -заключила она.