Александр Омельянюк - Високосный, 2008 год Страница 33

— «Перед казнью!».

А Платон успел вставить своё:

— «Перед дефлорацией!».

Тогда же Платон решил всё же раскрутить угрюмого Гудина.

— «Ванёк! Тебя Надька имеет, как Сивку-бурку!».

Тот удивился и хотел что-то сказать, но Платон опередил:

— «Нет! Скорее всего, меня!».

— «Вот, правильно!» — обрадовался Иван Гаврилович.

Однако на следующий день вопрос повторился.

— «А вот и Сивка-бурка прискакала!» — обрадовал всех Платон появлением Гудина.

— «Какая я тебе Сивка-бурка!» — возмутился входящий.

— «А, да! Извини меня, я забыл! Ты же у нас конь! Сивый мерин!» — не унимался Платон.

— «Какой я тебе Сивый?» — снова возник обиженный.

В этот миг засмеялся и Алексей, влезая в полемику старцев:

— «Нет, ты у нас только лишь Мерин!».

А Платон тут же снова добавил своё:

— «Так он ещё не сивый, а сизый! Если посмотреть на него!».

— «Сизый голубочек»!» — не удержалась теперь и Надежда.

— «Ты помнишь, как у Александра Сергеевича про Сивку-бурку? Нет?! Не помнишь?! Напомню!» — снова взял слово Платон, пытаясь разговорить, от обиды на весь коллектив, замолчавшего Гудина.

И Платон начал:

— «Сивка-бурка! Вечно ты, как урка! Встань перед едой…».

— «Ха-ха-ха! Такого у Пушкина нет!» — снова влезла Надежда, демонстрируя всем свою эрудицию.

— «А я разве тебе сказал, что цитирую Пушкина?!» — ответил Платон, подразумевая своего друга Александра Александрова.

Оставшись как-то наедине с Алексеем, Платон сравнил себя и Гудина:

— «Так сравни меня и его! У меня высший космический кругозор, или взгляд из Космоса на Землю! А он дальше чужого ануса ничего не видел, не нюхал!».

Но чаще о старце пеклась Надежда Сергеевна. Когда она предложила Платону Петровичу поговорить об Иване Гавриловиче, тот ответил:

— «Нет! Обсуждается всегда ведь нечто! А это ведь ничто! И что тут тогда обсуждать-то? Нечего!».

Позже Надежда спросила Платона:

— «А чего это ты так ругаешь Гудина и посылаешь?!».

— «Надь, ну представь себе! Он хочет меня представить рабочим, чернорабочим. Вот я его по рабочему и послал. Причём исключительно в ответ на его провокацию. Я же никогда первым не начинаю! Мне эти склоки дипломированного ЧМО на хер не нужны!».

И вскоре Платон разразился гневным стихотворением про Гудина:

Привыкший к запаху урины,И перст, измазавши в говне,Хоть в мыслях его много тины,Неравнодушен он ко мне.

А я ему в ответ, злодею,Поэму целую создал.Так надо Гудину — халдею!Его и змеем обозвал:

«Змей — Гаврилыч многоглавыйПолзает, но не летает.В разговорах всегда бравый.Только людям жить мешает.

Изогнулся «Пёстрой лентой»В ненависти ко мне лютой.Может, даже эвольвентой?Иль, скорее, эволютой!

Он из пасти извергаетНе огонь, а хамство, тупость.Ими он всех отравляет,Превращая мудрость в глупость.

Может больно не ужалит?Не смертельно, не опасно?!Или вовсе он отвалит?Ты так думаешь напрасно!

Хоть срубай ему все бошкиЗа обидные словечки.Хоть ломай кривые рожки,Изгибая их в колечки.

Хоть выдёргивай все жала…Этим дело не поправишь.Всё равно всё это мало.Так злодея не исправишь.

Вырастают снова бошки.Отрастают снова жала.Как у чёрта растут рожки,Словно Ёжка их рожала?!

Всё равно в нём столько яда!Что посыл мой не напрасен.Удавить бы надо гада.Но не так уж он опасен.

Кто не знает горлопана?Его речь ведь ядовита!И Вы слушаете хама,Пока совесть не привита.

Вот и вся о нём поэмка.Он большого не достоин.Это что, для Вас новинка?Хоть такого удостоен!».

Я всегда всем готов подтвердить:До высокого он не дорос.Любит он всем всегда навредить.В этом гадов он всех перерос.

И всегда, чтоб себя обелить,Опираясь на маленький хвост,Он готов всем повсюду «шиздить»,Встав на лапы почти во весь рост.

В последний рабочий день лета Платон задал Гудину совершенно безобидный вопрос по работе. Тот ответил ему что-то короткое и нехорошее.

— «Пип, твою мать!» — возмутился в ответ Платон, но на этот раз, контролируя свой язык.

Опять, двадцать пять! До Платона, наконец, дошло, что постоянно пикируясь с Гаврилычем, он теряет своё лицо, нарушает свои же жизненные принципы. И тогда он решил просто заставить себя не разговаривать с ним больше, и вообще его не замечать.

Закончилась последняя рабочая неделя лета, а за ней и заключительные его выходные, ничем особым не запомнившиеся Платону, кроме своей формальной заключительности.

Ксения в субботу распрощалась с дачей, так как в понедельник ей предстояло приступать к работе. Платон же остался на ней пожить с кошками, пока позволяла погода.

Закончилось странное лето, но начиналась, с надеждой ожидаемая Платоном, осень.

Глава 6. Осень

Хоть осень високосного года и началась с понедельника, и с одного неприятного события, но в целом оставила в памяти Платона весьма приятное впечатление.

Первого сентября ему, наконец, позвонила, вернувшаяся с дачи к внуку, пропавшая было его больничная знакомая Аврора Ивановна. Платон сообщил ей, где она может получить свои многострадальные очки. Пенсионерка поблагодарила его за внимание и пожелала писателю творческих успехов.

А Платон, в свою очередь, обрадовал её, что она уже фигурирует в его романе, вызвав новую порцию благодарности с её стороны.

Аврора Ивановна обратила внимание автора, что всегда будет к его услугам, пусть он ей звонит. На том они и распрощались.

После отпуска и больницы Платон жил на даче, и по утрам ездил на работу сначала на электричке до Казанского вокзала, потом на метро до «Курской», а далее пешком по улице Воронцово поле.

Поднимаясь по ней сначала вверх от Садового кольца, Платон поймал себя на том, что идёт слишком быстро.

И он подумал: Зачем? Ради чего? На работу надо не идти, а гулять!

И бывший скороход сбавил темп, наслаждаясь лёгкой прохладой тёплого, сентябрьского утра. Его широкие шаги давно уже не подкреплялись скоростью перемещения ног. И он заметил, что многие из молодёжи, даже имея короткие ноги, стали частенько обгонять его.

И тогда Платон решил, что пора завязывать с ежедневными и ежечасными соревнованиями, кончать с обгонами.

Пусть меня обгоняют! Мне спешить некуда! — подвёл он итог своим мыслям.

Но появились новые.

Дни после больницы шли, а электрик Михаил, которому Платон ещё в начале мая дал почитать свои первые части прозы, всё не объявлялся.

Когда же он отдаст мне мои труды?! Распиздяй, этот Михаил! — молча, но экспансивно, сам себя вопрошал писатель.

Целое лето тот продержал самые маленькие части его романа, заставив автора поволноваться и даже уже и понервничать.

И только после напоминания звонком его руководству, тот пулей прилетел к Платону, возвращая две части романа и принося свои извинения с благодарностью.

И тогда Платон решил, что с этих пор больше не будет давать читать свои произведения чужим, малознакомым людям, дабы не переживать и не строить в уме различные способы возврата своих трудов.

А у тех, кому он всё же даст почитать, надо записывать хотя бы номер телефона, а то и паспортные данные. Но лучше совсем незнакомым людям вообще впредь ничего не давать читать своего.

Самые первые дни сентября выдались тёплыми и солнечными.

Платон, живя на даче с кошками, каждый вечер возвращался к ним с работы. И всё было бы ничего, но медленно и верно умирала старшая кошка Юлька — мать всех остальных.