Елена Хорватова - Заговор дилетантов Страница 34

— Боюсь, ваши барышни доставляют слишком много хлопот. С молодыми девицами всегда так бывает, — вклинился Штайнер, уловив мельчайшую паузу в моей речи. — Случается, родители, имеющие всего одну, много — двух взрослых дочерей, плачут с ними, а тут — три десятка. Одна приболела, другая страдает от неразделенной любви, третью выгнали со службы, четвертая сбежала с любовником. А вы, как особа с горячим сердцем, не можете остаться в стороне от чужих бед…

— Болезнями у нас занимается доктор, а остальные беды, за исключением несчастной любви, не так уж и часты. Радостей больше, особенно свадеб, чуть ли не каждую неделю кого-нибудь выдаем. Правда, недавно у нас были проблемы с одной девушкой…

Штайнер слегка напрягся.

— Вы представляете, беднягу уволили с фирмы, на которой она служила, и эта дурочка не нашла ничего лучшего, как сбежать из дома Бог знает куда…

(Пусть голубчик думает, что я до сих пор верю во все то вранье, которое передо мной нагородили его помощники!)

— Но вы, конечно же, искали пропавшую девицу?

— Конечно. Я предприняла все возможные меры к ее розыску, говорила с управляющим на злосчастной фирме, а потом и самим хозяином, с ее подругами по пансиону, пыталась даже полицию привлечь к поискам, впрочем, безуспешно. Но девица так и не нашлась.

— Неужели с ней случилось несчастье? — театрально воскликнул Штайнер.

— Хочу надеяться, что нет. Во всяком случае, никаких сведений о неопознанных женских трупах из полиции не поступило. Вероятно, она от отчаяния уехала из Москвы и переживает свои беды где-нибудь у дальней родни в провинции. Близких родственников, насколько мне известно, у нее нет.

Не знаю, убедительно или нет прозвучала моя история для Штайнера, но пока ему придется довольствоваться этой версией. Если он рассчитывал на что-то другое, на откровения и доверительную беседу, то, надо думать, считает меня абсолютной клинической идиоткой.

Вообще мы с ним ведем диалог в манере, предполагающей, что собеседник крайне недалек, туповат и готов принять на веру любую глупость (причем убеждение это взаимное). Пожалуй, мы могли бы составить неплохой дуэт на сцене любительского театра.

А по авантюрным романам мне известно, что недооценивать противника крайне опасно, от этого и случаются все беды…

Завершая обед, я даже решилась заказать еще одну, добавочную чашечку кофе, лишь бы у Легонтова в распоряжении оказалось еще пяток лишних минут. Но все когда-нибудь кончается. Кончилась и наша со Штайнером ресторанная трапеза (не могла же я до самого Берлина давиться невкусным ресторанным кофе, пришлось уйти восвояси).

Проводив меня до купе, Штайнер пообещал вскоре вернуться и составить мне компанию.

Честно говоря, я уже была по горло сыта не только железнодорожным обедом, но и беседой со Штайнером и вовсе не нуждалась в его компании, но чтобы не выпасть прежде времени из созданного мной образа, все же приветливо улыбнулась и пригласила любезного попутчика на чашечку чая. Кстати, чаем можно будет перебить мерзкий вкус ресторанного кофе, оставшийся во рту.

Оказавшись в своем купе, я прежде всего стукнула в смежную дверь. Никакого ответа не последовало, в соседнем купе была абсолютная тишина, из чего можно было сделать один вывод — дерзкий план по экспроприации документов Легонтову удался и ни Александра Матвеевича, ни патентов Крюднера в поезде уже нет — они добираются в Берлин другими путями.

Штайнер на чашку чая ко мне так и не зашел. Вместо этого он, бледный и с безумными глазами, заметался по вагону, нервно говоря по-немецки с проводником, потом еще с какими-то людьми в железнодорожной форме.

На ближайшей станции в вагон ввалился наряд железнодорожной полиции, вызванной проводником ввиду чрезвычайного происшествия. Пассажирам объявили, что господина из пятого купе обокрали и теперь полиция вправе произвести в вагоне обыск.

Даже я (имея некоторое представление о характере кражи) была возмущена подобной бесцеремонностью, а что говорить о пассажирах, которые ни сном ни духом не были замешаны в деле?

Крики, скандалы, визгливые женские истерики, протесты и политические обличения, сопровождавшие обыск, вряд ли способствовали его эффективности, тем более что искомого предмета в вагоне все равно уже не было.

Когда очередь дошла до обыска в моем купе, Штайнер все же подошел ко мне с извинениями.

— Мадам, прошу простить меня за этот инцидент. Я прекрасно знаю, что вы были со мной в ресторане в момент кражи и в силу этого вряд ли в ней замешаны, но поскольку обыску должны быть подвергнуты все, я не вправе просить о снисхождении для вас… Во всем должен быть порядок.

Ну еще бы! Орднунг мус зайн. Великий немецкий порядок должен быть во что бы то ни стало, должен и баста.

Премудрый Штайнер так и погорел на своей вере в то, что во всем должен быть порядок — раз в России развитой службы контрразведки не существует, то и бояться ему некого, такой уж порядок заведен.

А то, что какие-то случайные люди неизвестно почему вдруг возьмутся бороться с иностранными шпионами (неужели из любви к родине, в оппозиции к которой у нас вечно состоит каждый уважающий себя интеллигент?) и по-дилетантски начнут отстаивать национальные интересы — такое Штайнеру даже в голову прийти не могло! Это ведь не порядок, когда каждый желающий возлагает на себя государственные функции…

— Прошу, господа полицейские! — Я гостеприимно распахнула дверь своего купе. — Делайте ваше дело. Порядок прежде всего.

Проводник, сопровождавший полицейских во время обыска, со своей стороны принес мне извинения за доставленное беспокойство от имени железнодорожного ведомства. На его лице играли какие-то сложные эмоции, основной из которых было, пожалуй, простодушное удовлетворение от мысли, что не он — станционный жандарм и не ему приходится заниматься столь неблаговидным делом.

Когда полицейские удалились несолоно хлебавши, мне осталось лишь выразить самое искреннее сожаление, что они так ничего и не нашли.

Время, оставшееся до прибытия в Берлин, я посвятила укладыванию в чемоданы своих вещей, бесцеремонно разворошенных немецкими жандармами. Горничной Шуры со мной, увы, не было, но мне удалось с честью справиться и с этой задачей.

Я до такой степени увлеклась, что даже не поняла, что поезд уже ползет по Берлину.

Город так вольно раскинулся на огромной территории, что казалось, мы проезжаем не один большой мегаполис, а множество городков со своими ратушами, церквями, главными улицами, наполненными блеском витрин, предместьями… Потом городок вроде бы кончался, начинался лес или поле и вдруг — уже предместья следующего городка. Это пригороды Берлина незаметно уступили место городским районам. На платформах мелькали названия — Кёпеник, Карлсхорст, Руммельсбург…

В моей памяти вдруг выплыла фраза моего гимназического учителя немецкого языка: «Berlin ist viele Stadte» («Берлин — это много городов»).

На некоторых станциях покрупнее останавливался даже наш международный поезд, чтобы пассажиры могли оказаться сразу в нужном им районе города.

— Шлезишен Банхоф! — объявил проводник перед очередной станцией. — Следующая остановка — Фридрихштрассе Банхоф. Господа пассажиры, приготовьтесь к выходу на Фридрихштрассе.

Боже мой, это ведь моя остановка! Александр Матвеевич велел мне выйти из поезда на вокзале Фридрихштрассе и отправиться в отель «Кайзерхоф».

Ну что ж, неизбежное случилось, начинается новая глава моих приключений.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Вокзал Фридрихштрассе. — Странный сон в номере отеля «Кайзерхоф». — Пагубные последствия общения с загробными тенями. — Изящество московско-арбатского образца. — «Особа из дебрей сибирской тайги…» — Размышления у фонтана на Александерплатц. — Ревю в Винтергартен. — Ни писем, ни телеграмм…

Наверное, все вокзалы в мире имеют какие-то общие, типические черты, но вокзал Фридрихштрассе в Берлине, на который я прибыла, был не похож на Александровский вокзал в Москве настолько, насколько вообще один железнодорожный вокзал может быть не похож на другой.

И дело даже не в том, что берлинский вокзал, в отличие от московского, был давно-предавно достроен. Он отличался каким-то исключительно функциональным видом, и не было сделано никаких попыток хоть как-то его приукрасить и отвлечь внимание пассажиров от технических железнодорожных подробностей.

Никакого красного гранита и белого мрамора, ни художественного литья из бронзы, ни скульптур псевдоантичных атлетов в обнаженном виде. Мощные чугунные опоры железнодорожного моста, на котором устроены пассажирские платформы, ничем не отделанные перроны и лестницы с простыми перилами, в нижних залах у выхода в город — кафельные стены (почти как в ванной комнате!), единственное украшение — цветочные и газетные киоски да пара рекламных щитов…