Иван Любенко - Маскарад со смертью Страница 36

– С удовольствием, но лучше в саду, – согласился присяжный поверенный.

На свежем, пахнущем распустившимися ночными фиалками воздухе было хорошо и спокойно. Собеседники уселись на скамью.

– Итак, Клим Пантелеевич, я выполнил все ваши условия по приобретению драгоценностей у Клары Жих по ценам, значительно превышающим их фактическую стоимость. Мне это стоило почти всех сбережений. Более того, я был вынужден продать акции двух золотых аргентинских приисков, хотя их котировки только за последние три недели поднялись на двадцать процентов! А что я мог поделать, если таково было ваше требование? Но теперь объясните, пожалуйста, как мне быть с тем фактом, что струной именно моего пианино был задушен Соломон? Что мне говорить полиции? – нервно раскуривая сигару, вопрошал биржевой маклер.

– Действительно, Вениамин Яковлевич, я обнаружил на месте преступления струну с купленного вами музыкального инструмента, но это отнюдь не означает, что именно она является орудием убийства Соломона Моисеевича. Мне кажется, что ее оставили там умышленно, для того чтобы пустить следствие по ложному пути и бросить тень подозрения как на приказчиков магазина, так и на покупателя фортепьяно.

– Вы не представляете, Клим Пантелеевич, какой тяжелый камень с души свалился! А то я думал, что всех собак на меня повесят, – изрядно волнуясь, бормотал обрадованный Доршт. – Разрешите еще один вопросец полюбопытствовать?

– Спрашивайте.

– А как вы узнали, что я подбросил письмо Соломону, ну… с открыткой?

– На клейкой стороне конверта остались прилипшие волоски ваших светлых усов. К тому же внутри его я обнаружил частицы сигарного пепла. А дальше… Определить, кто в окружении Соломона имеет светлые усы и курит сигары, большого труда не составило.

– Как все просто. – Финансист от огорчения взмахнул руками, будто ужаленный подскочил со скамейки и принялся расхаживать туда-сюда.

Не обращая никакого внимания на реакцию собеседника, адвокат поинтересовался:

– А не припомните ли, Вениамин Яковлевич, кто встречал того батюшку в Ставрополе?

Доршт остановился, затянулся сигарой и неуверенно пробормотал:

– По-моему, никого не было… Ну да… Архиерей нанял фиакр, погрузил чемодан и уехал.

– Ну что ж, пора и по домам. Сюрпризов для одного вечера с лихвой хватает. Да и хозяева, по-моему, изрядно расстроены, – заключил присяжный поверенный.

Они молча пошли назад. Из распахнутого кухонного окна доносились голоса, а сквозь прозрачные занавески было видно, как Виолета Высотская отчитывала экономку за плохое руководство прислугой: «Мало того что столовые приборы при гостях роняют, так еще и посуду мыть некому». В ответ пожилая женщина сконфуженно кивала, повязывая фартук, собираясь заменить невесть куда запропастившуюся девушку.

…То, что он опоздал, Фаворский понял, как только оказался у незапертой двери комнаты дома № 37 по Госпитальной улице. Жилец так торопился, что оставил квартиру открытой. В результате обыска была найдена газета «Вестник Сибири». Из нее следовало, что еще в 1905 году из ссылки бежал опасный преступник Михаил Евсеев, застреливший двух полицейских. Ниже был напечатан его фотографический снимок. А под ним синими чернилами было выведено: «Любимому в память о нашей встрече. Полина».

С газетной страницы в лицо Фаворскому смотрел угрюмый и безжалостный враг – беглый каторжник и хладнокровный убийца Михаил Евсеев, он же Михаил Никитин.

Засада, устроенная в квартире репетитора, оказалась напрасной. По прошествии трех дней ее сняли. «Студент» будто сгинул.

29

Ошибка следствия

I

Двухэтажное здание полиции, с покосившейся набекрень крышей, напоминало старый ядовитый гриб, вросший в землю по самую шляпку. Поблизости от него, в каких-нибудь пятидесяти саженях, свечкой вздымалась в небо колокольня Казанского кафедрального собора, сверкающего на солнце золочеными самоварными куполами. Казалось, что лучезарная священная благодать, исходящая от божьего храма, разрушала изъеденное тюремными клопами и пропитанное проклятьями карательное учреждение. Из его окон, как горько шутили горожане, был виден Сахалин.

Верхний этаж занимала канцелярия с писцами и недавно поступившими печатными машинками «Унион», сыскной стол с картотекой и антропометрическим бюро по системе измерений Альфонса Бертильона. Само сыскное ведомство было учреждено несколько месяцев тому назад и по системе финансирования относилось к третьему разряду. Почти посередине длинного коридора располагался кабинет полицмейстера, напротив – начальника сыскного отделения, его помощника, комната для допросов и дежурная часть. Громоздкий тяжелый деревянный шкаф делил пространство дежурки на две неравные части. Меньшая, с покосившимся на одну ножку столом, топчаном и парой расшатанных табуретов, предназначалась для полицейского фотографа и недавно выделенной штатной единицы – судебного медика, большая – непосредственно для дежурного полицейского. Кабинет для допросов отличался теснотою и часто был занят судебными следователями разных участков.

На первом этаже – казарма для городовых, столовая, мелочная лавка и буфет, в котором дозволительно было выпить не более двух рюмок в день. У самого входа – четыре камеры для арестантов.

Городское полицейское управление являлось универсальным командным пунктом. Здесь собирались дворники со всех приписанных домов для получения инструкций и оглашения приказов полицмейстера или распоряжений городского головы. Сюда приходили для отчетов околоточные надзиратели и размещались участковые приставы, а также почти на казарменном положении находилось подразделение из пятнадцати городовых. Весь штат управления состоял из тридцати пяти человек, включая филеров.

У полицмейстера второй час шло совещание. Измученный долгим ожиданием возможности выкурить папироску, Каширин глотал горькую слюну и с мученическим видом рассматривал пуговицы на мундире государя императора. Его портрет в натуральную величину закрывал почти все пространство стены от пола до потолка. Массивное кресло и огромный, как гигантская черепаха, письменный стол из мореного дуба подчеркивали значимость хозяина кабинета и выглядели некоторым контрастом на фоне расставленных вдоль стен хрупких венских стульев. Присутствующие расположились по старшинству: первым от полицмейстера сидел начальник губернского сыска, рядом – заместитель, а напротив – старший судебный следователь окружного суда – Глеб Парамонович Кошкидько.

Докладывал Поляничко:

– Теперь по убийству Жиха. Как известно, вторым участником этого преступления является студент Никитин. Его поиском занимается жандармское отделение. Но восстанавливая картину злодеяния, мы натолкнулись на еще одного подозреваемого – финансиста Доршта. Как вы помните, единственная имеющаяся у нас улика – это фортепьянная струна, брошенная в кустах, которая могла быть срезана или откусана клещами с любого инструмента. Но роялей в Ставрополе всего-навсего три: в театре, музыкальном салоне дома Леонидовых по Александровской улице и в фойе гостиницы Европейская. Никто даже не помнит, когда на них меняли струны. А вот пианино насчитали аж двадцать семь штук. Единственный в городе настройщик – Мойша Фаерман сообщил, что недавно его приглашали в дом финансиста Доршта. Там он поставил струну, звучащую как… – Поляничко полез в карман, развернул крохотный кусок бумажки и прочитал: – Нота ля субконтроктавы. Такая же была найдена и на Николаевском проспекте.

– Сомнительно, чтобы Доршт, купив пианино, собственноручно снял у себя струну, с ее помощью задушил Жиха, затем бросил ее на месте убийства и в довершение ко всему вызвал домой известного своей болтливостью музыканта. Любому понятно, что полиция первым делом начнет с допроса старика… Помилуйте, господа, но финансист не настолько глуп, – заключил следователь.

– Дозволю заметить, Глеб Парамонович, – включился в разговор Каширин, – между покойным и Дорштом произошел какой-то раздор и последнее время они грызлись, как чужие псы на охоте, а вот раньше весьма слаженно вели общее ювелирное дело… Я беседовал с его мастерами, и все это подтверждают.

– А что, если преступнику об этом было известно? И он, узнав, что Доршт собирается купить пианино, срезал с него струну, задушил Жиха и, пытаясь сбить нас с толку, бросил ее на Николаевском, в надежде, что полиция примет хозяина инструмента за настоящего убийцу, – здраво рассудил Кошкидько.

– С вашего разрешения, господа, позволю немного пофантазировать, – рассматривая крышку стола, начал полицмейстер. – Давайте на минуту представим, что Доршт и есть убийца, спланировавший все именно так, как только что было сказано. Естественно, в таком случае вряд ли кому придет в голову его подозревать… А если он как раз на это и рассчитывал? А почему нет? Я думаю, что потребность в его допросе имеется. Однако для дела будет лучше, если это произойдет неожиданно, скажем так, часика в четыре утра и непременно у него дома, на глазах перепуганной жены и детей! Глядишь, от волнения и страху сболтнет что-нибудь лишнее. А если окажется, что он ни при чем, – извиниться никогда не поздно. Но все-таки надобно уликой этой перед лицом ему повертеть и кутузкой попугать, – улыбнулся в усы Фен-Раевский. – Тут, господин Каширин, вам и карты в руки. Да только не перестарайтесь. Помню, как в прошлом году вы заезжего костромского купца в холодной камере догола раздели и сторожевыми псами всю ночь травили. А позже следователь выяснил, что жулики опоили бедолагу сонными травами и к ограблению своего кума задержанный негоциант никакого отношения не имел, но после знакомства с вами навсегда сделался заикой. Так что смотрите у меня, не переусердствуйте с Дорштом, а то, чего доброго, нагоните страху и немца удар хватит. С кем же тогда мне пулечку в преферанс расписывать? – хихикнул начальник и шутливо погрозил пальцем.