Евгений Сухов - Гастролеры и фабрикант Страница 36

– Да-а, история, – протянул Феоктистов.

Ему было хорошо. А что, стол Долгорукова был великолепен, компания – приятная, а перспективы – и того лучше. Так бывает, судари. Находит что-то такое, охватывает теплой волной, и вам становится хорошо и благостно.

За разговорами никто и не заметил, что обед плавно перетек в ужин. За окнами было уже давно темно – чай не май месяц, – и хочешь-не хочешь, а пора было восвояси.

Илья Никифорович тяжело поднялся:

– Благодарствуйте за угощение и приятную компанию, – произнес он, кажется, с чувством.

Впрочем, от сытого гражданина, пусть он даже человек черствый и непреходящий сухарь, иногда тоже можно дождаться теплых ноток в голосе. Вот, господа, что такое хороший обед и ужин, и как они благотворно действуют на человеческую натуру…

Когда Феоктистов ушел, Долгоруков откинулся на спинку стула и закурил прямо за столом. Некоторое время все трое молча наблюдали, как серо-голубой дым от сигары клубами поднимается к потолку.

– А что, это чудище размером с быка, с головой змеи и телом в чешуе и в самом деле проживает в вашем лесном озере? – нарушил молчание «граф» Павел Иванович, не отрывая взгляда от облачка сигарного дыма, расплывшегося в кольцо и ставшего похожим на бублик.

– Правда, – коротко ответил Огонь-Догановский.

– Да ну? – недоверчиво переспросил Сева. – Выдумки небось. Для красного словца придумал. Не так ли?

– Ничего не выдумки, – едва не обиделся «старик». – Все сущая правда, уверяю вас, господа.

– Надо будет как-нибудь наведаться на то озеро, а, Сева? – посмотрел на Долгорукова Давыдовский. – А что? Развеемся, отдохнем. Может, сподобимся увидеть то чудище. Поохотимся.

– Ну, ежели оно тебя за одно место не схватит, может, и сподобишься, – беззлобно усмехнулся Алексей Васильевич.

– Ладно, – Всеволод Аркадьевич затушил сигару и обернулся к Давыдовскому: – Зовите наших друзей, ваше сиятельство…

Ленчик и Африканыч тосковали и слушали урчание животов друг у друга. Вот, милостивые судари, и обратная сторона человеческого существования – ощущение голода. В такие часы все кажется мрачным и беспросветным, даже если в окошко бьет солнце. Ничего не радует, даже то, что жив и здоров, поскольку радоваться не получается. Мало того, человеком овладевают хандра и печаль, которые могут перейти в неизбывную тоску. А в таком состоянии и самая жизнь кажется уже не в радость…

Собственно, «куклы» можно было нарезать и после, ведь впереди было еще одиннадцать дней до завершения «операции», но Всеволод Аркадьевич любил, чтобы все было приготовлено загодя, и чем раньше, тем лучше. Этого принципа, вполне понятного, если учесть, какими делами занималась «команда Долгорукова», придерживались и все сподвижники Севы. Поэтому Ленчик не сказал ни слова, когда Долгоруков поручил ему сделать «куклу». Сел и стал резать. Одну бумажку за другой – и так без конца… По единому размеру. Однообразие работы усугублялось скверным настроением голодного человека, а тут еще у Африканыча заурчало в брюхе так, что Ленчик невольно вздрогнул. И в этот момент к ним на этаж поднялся Давыдовский.

Лицо его, обычно непроницаемое и строгое, буквально светилось от счастья. А улыбка, едва заметная, красила его так, что будь на месте Ленчика или Африканыча женщина, она бы непременно влюбилась в Павла Ивановича без памяти. Но женщины в комнате не имелось, а находились в ней двое изголодавшихся мужчин, которым в данное время было не до чувственности и сантиментов.

– Ну, что, братцы, проголодались? – глядя на вытянутые и мрачные физиономии друзей, весело осведомился Давыдовский.

Африканыч в ответ на это промолчал, а Ленчик ответил:

– Еще бы!

– Тогда спускайтесь, господа, ужин вас ждет, – сказал «граф» и, не сдержавшись, добавил: – И еще кое-что.

– Выгорело? – простецки спросил Ленчик, и его лицо растянулось в улыбке. На что Давыдовский ответил ленчиковыми словами:

– Еще бы!

Когда они спустились, то первое, что увидели, – накрытый стол, а на нем, в самом центре, большой чемодан с раскрытой крышкой. Чемодан был полон денег. Денег господина мильонщика Феоктистова, которые он практически добровольно отдал им в пользование. Невероятный факт, которому не было обратного хода.

– Настоящие? – задал глупый вопрос Ленчик.

И все рассмеялись. Первым Долгоруков. За ним захохотал «граф» Давыдовский. Третьим был сам Ленчик. Огонь-Догановский смеялся беззвучно, хлопая себя по ляжкам и подпрыгивая в кресле, что уж никак не вязалось с его возрастом. К Африканычу вернулось его безмятежное настроение, и он смеялся вместе со всеми, чувствуя, что какой-то груз, жмущий ему грудь вот уже несколько часов кряду, улетучился, и ему было сейчас хорошо, как и всем остальным. Славно все-таки иметь таких друзей, каких имеет он, Самсон Африканович Неофитов!

Когда все отсмеялись, а Огонь-Догановский еще и вытер цветастым платочком выступившие слезы, Всеволод Аркадьевич обвел присутствующих блестящими от радости глазами:

– Поздравляю, господа, – произнес он торжественно и серьезно. – Мы стали богаче на два миллиона семьсот пятьдесят тысяч рублей. То есть на пятьсот пятьдесят тысяч рублей стал богаче каждый из нас. Я смею полагать, что это было крупнейшее дело в истории российских афер, особенно для рядового губернского города, каковым является патриархальная Казань. Если бы в мире имелась энциклопедия мошенничеств, наша афера с господином Феоктистовым стояла бы в ее первых строках…

– Ура-а, – вскричал Ленчик. – Да здравствуют «Червонные валеты»!

– Теперь остается грамотно завершить дело, – Сева при этих словах посмотрел на Африканыча, и тот незаметно кивнул. – Но, так или иначе, этих денег мы уже никому не отдадим. Так что, друзья, можете каждый немедленно получить свою долю…

Глава 16

Сон секретного сотрудника, или Начальство всегда право

Последние дни октября 1888 года

Этой ночью секретному сотруднику полицейской управы снился странный сон. Будто он находился в секрете, наблюдая за некоей дамочкой. Дамочка была замужем за одним господином, который приходил домой поздно, потому что все время пропадал в Дворянском клубе. Дамочка поначалу скучала дома одна, а потом к ней прямо в дом стал захаживать другой господин, с цветами и бонбоньерками, полными конфект и прочих сладостей. После чая они целовались, а затем отправлялись в спальню дамочки совершать грехопадение и разврат, поскольку женщина была замужней, а мужчина с цветами и бонбоньерками – женатым господином.

Однако дело было совершенно в ином. В том, что в руках секретного сотрудника находился некий аппарат, по которому он мог переговариваться с мужем этой дамочки. Никакого провода аппарат не имел, а лишь передающее и принимающее голос устройство и помещался в ладони. Так вот, в этот аппарат секретный сотрудник и сообщил мужу дамочки, что она в данный момент принимает гостя уже в своей спальне. Разъяренный муж примчался, застал парочку, как говорится, «в чем мать родила», после чего подал в Священный Синод прошение о разводе, призвав секретного агента в свидетели. Сон был до того ясным и последовательным, что когда секретный агент проснулся, то отчетливо помнил его, причем даже в деталях.

«Вот бы мне такой аппарат, – подумал секретный агент. – Он бы сильно помог в моей нелегкой работе».

Секретного агента звали Федотом Федотовичем Кочкаревым. Он был лучшим во всем управлении агентом и подчинялся лишь господину Острожскому и его помощнику – господину Розенштейну. Только они знали о его существовании, и только они могли поручать ему задания, которые обычно имели особую и секретную важность.

Лучшим из лучших Федот Федотович стал не сразу. Начинал он обычным топтуном-филером, однако быстро поднялся вверх по служебной лестнице. Быть наблюдателем являлось его призванием, дарованным свыше. Он видел то, чего не замечали другие, даже специально тренированные к этому, люди. Например, он мог увидеть какого-нибудь бродячего пса, каковых навалом в казанских слободах, и потом всегда узнавать его даже в толпе, то бишь в стае таких же по окрасу и позитуре псов.

Федот Федотович навсегда запоминал лицо человека, если однажды видел его, пусть даже мельком. Он мог заметить пятнышко от капли кофея, попавшее на жилет коричневого цвета, и новую морщинку на лице дамы, виденной год назад в кондитерской на углу Пушкина и Малой Проломной.

Федот Федотович мог услышать фразу и по тональности голоса, его интонации и манере высказывания определить возраст этого человека, а также отчетливо представить комплекцию, рост, сословие и предположительную внешность. И практически никогда не ошибался.

Он превосходно различал запахи и всегда запоминал их: вот так пахнуло от того усатого господина во фраке и цилиндре, когда он в открытой пролетке промчался мимо него по Воздвиженской улице, а вот такой запах источала молодая барышня, стоявшая со своей матушкой восьмого мая прошлого года возле ворот Родионовского института благородных девиц…