Татьяна Романова - Сизые зрачки зла Страница 37

– Вот и они, – кивнула на приближающуюся пару молодая графиня. – Приходите к нам на чай, я вас познакомлю.

– Благодарю, – успел сказать Платон до того, как она, кивнув, вернулась в свою комнату.

Пара, несущая чайные принадлежности, с любопытством оглядев князя, прошествовала за Верой, а Горчаков вошел в свой номер.

Подождав для приличия четверть часа, Платон постучал в соседнюю дверь. Ему открыл исправник.

– Проходите, ваша светлость, – пригласил он и улыбнулся, отчего его приятное темноглазое лицо сразу стало моложе. – Я – Петр Петрович Щеглов, капитан, исправник нашего уезда. Ее сиятельство вы знаете, а вторая дама – Марфа Васильевна Сорина.

Высокая девушка с короткими каштановыми волосами поднялась из-за стола, приветствуя гостя, а графиня Вера просто кивнула, указав Платону на свободный стул. Он пожал руку капитану, поклонился Сориной и сел рядом с хозяйкой.

– Вы надолго к себе в имение? – спросила Вера, передавая ему чашку.

– Нет, мне нужно вернуться в столицу, у меня там есть незаконченное дело, – дипломатично ответил Горчаков, надеясь, что она поймет его правильно.

Он не ошибся, молодая графиня чуть запнулась, но не захотела говорить при посторонних об их общей беде и перевела разговор на другую тему:

– Вы сказали, что сейчас в Хвастовичах живут ваши сестры?

– Они – близнецы, или двойняшки, я не знаю, как правильно говорить. Сестры очень похожи друг на друга, только цвет волос и глаз у них разный: Полина – рыжая с зелеными глазами, а Вероника – голубоглазая брюнетка, как вы.

Вера явно смутилась, и Горчаков сообразил, что не следовало так подчеркивать, свое внимание к ее внешности. Он поспешил исправить свой промах и вернулся к разговору о сестрах:

– Их отец был вторым мужем моей матери. Девочки не так давно потеряли сразу обоих родителей, и теперь их опекуном я стал. Я собираюсь скоро выйти в отставку и окончательно перебраться в Хвастовичи.

– Это замечательно! – с энтузиазмом поддержал его Щеглов. – Пока все хозяева имений не вернутся в уезд, довоенного благосостояния здесь все равно не достичь.

– Почему? – удивился Горчаков. – У меня в имении отличный управляющий.

– Да будь ваш управляющей хоть семи пядей во лбу, нашему уезду от этого ни жарко, ни холодно, потому что доход с поместья вы забираете в столицу. А если вы сами станете жить в имении, вы и доход будете вкладывать на месте. Так же будут делать и остальные, к тому же, жизнь в усадьбах оживится, праздники станут устраивать, в гости друг к другу ездить – вот и воспрянет наше общество.

– На это и возразить нечего, – улыбнулся Платон, – вы совершенно правы.

– Петр Петрович за наш уезд всей душой радеет, – опустив глаза, робко откликнулась Сорина.

– Да, это точно подмечено, – поддержала ее молодая графиня, – капитан Щеглов – истинный патриот нашего уезда.

– Ну, вы уж слишком сильно меня хвалите, – отмахнулся исправник.

Платону он очень нравился: Щеглов казался таким основательным, по-настоящему надежным, и при этом соображал молниеносно, вот и сейчас он сразу же нашел предлог, чтобы отвлечь разговор от собственной персоны:

– А когда коронация, ваша светлость, не скажете?

– Теперь этого никто не знает. Когда я по дороге сюда останавливался в Москве, пришло известие, что по пути из Таганрога в столицу скончалась императрица Елизавета Алексеевна. Она умерла в Белеве. Уже объявили траур.

– Да что вы говорите? Как жаль! – расстроился Щеглов. – В армии ее очень уважали, знали, как она вдовам и детям погибших на войне помогает. Чистый ангел!

Осмелев, в разговор вступила Марфа:

– А правду говорят, что государыня была очень красивая? – поинтересовалась она.

Горчаков подтвердил, но Марфа не отставала. Она подробно расспросила гостя и о новой императрице, а потом о ее детях. Выслушав, она мечтательно вздохнула:

– Как хорошо, четверо детей…

Не зная, что можно на это ответить, Платон улыбнулся, но в разговор вмешался Щеглов.

– Ваша светлость, так получается, что ваши сестры сейчас одни в имении? Я так понял, что они еще не взрослые?

– Им по пятнадцати лет. К сожалению, у нас очень маленькая семья, мне некого было с ними отправить. Я рассчитывал на мадам Бунич.

– Ну, что поделать? Хоть ее очень жаль, светлой души была женщина. Но вы не беспокойтесь – пока вас не будет, я стану наведываться в имение, следить за порядком.

– Спасибо! – обрадовался князь. – Вы меня очень обяжете.

– Надеюсь, что мы с дамами уже завтра закончим все дела, и я сразу к вам заеду.

– Вы так уверены? – тихо спросила молодая графиня.

Платон заметил на ее лице тень недовольства. Он не знал, чем оно вызвано, ведь сама Вера участия в разговоре не принимала, а остальные не сказали ничего такого, что хоть как-то касалось ее. Но, похоже, этого никто кроме него не заметил. Исправник поспешил с ответом:

– Я уверен, что Горбунов купит сразу все, да и дальнейшие поставки его очень заинтересуют, – он по-мальчишечьи подмигнул озадаченному Горчакову и разъяснил: – Наши дамы привезли на ярмарку соль, а местные перекупщики им блокаду устроили. Так Вера Александровна придумала договориться с их конкурентом. Я уже с ним повидался, все, как ее сиятельство велела, ему пересказал, и тот клюнул.

– Я восхищен, сударыня! Ваша бабушка говорила мне, что вы восстанавливаете имение, но не рассказывала, что в нем есть и солеварня.

– У нас есть шахта, – выпалила Марфа, – а Вера Александровна придумала, как соль измельчать без выпаривания! Теперь можно хоть каждую неделю обозы в город гонять.

– Можно, конечно, – раздраженно заметила Вера, – только нужно, чтобы товар покупали.

– Так договорились же! Почему вы мне не верите? – обиделся Щеглов.

– Я верю, но дело сладится лишь тогда, когда я отправлю деньги матери, а раньше это – только разговоры.

«Значит, Чернышев не пощадил и своих родственников, – понял Платон, – с меня – полк, а с них – имущество. Да, Александр Иванович – беспощадный противник…»

Исправник засобирался.

– Ну, спасибо хозяйкам за хлеб-соль, – сказал он, поднимаясь. – Дамы, буду ждать вас внизу в восемь. Успеете?

– Успеем, – подтвердила Марфа, а потом вопросительно глянула на Веру.

– Да, конечно, мы будем готовы, – согласилась та.

Платону оставалось лишь попрощаться и отправиться в свой номер. На его кровати валялись вещи. Он, не разбирая, засунул их обратно в саквояж и, сбросив сюртук и сапоги, лег. Эта неожиданная встреча выбила его из колеи. Он так готовился к свиданию с Верой, подбирал слова, собираясь объяснить случившееся между ними недоразумение, а этого даже не потребовалось – девушка держалась с ним ровно, но дружелюбно. Наверное, она уже и сама знала о причинах, по которым он отказался помогать ее матери, и простила его так же, как простили ее бабушка и сестра. Тогда у Кочубеев графиня Румянцева сама подошла к Платону.

– Вы уж простите меня, голубчик, за ту выходку, сами понимаете – горе у нас, – повинилась она. – Все от отчаяния. Теперь-то я знаю, что никому навстречу не идут – таково решение царской семьи, а тогда еще не знала. Вы, наверное, приезжали, чтобы объяснить нам это?

– Да, именно это я и собирался сказать, надеялся уберечь Софью Алексеевну от напрасных унижений, – подтвердил Платон.

– Она все равно через них прошла бы, мать ведь! – вздохнула графиня. – А у вас что, кроме брата никого нет?

Платон рассказал ей о сестрах и о том, как отправил их в то поместье, где они с графиней были соседями. Когда же Румянцева сообщила ему, что Солита теперь принадлежит Вере и сама девушка уже там живет, Платон тут же вызвался передать ей весточку. Предложение приняли с благодарностью. На следующее утро он заехал в дом на набережной Мойки и из рук прекрасной Надин получил письмо для ее сестры. Красавица обворожительно улыбнулась Горчакову, и тут же с четкостью штабного генерала изложила, что он должен не только передать письмо, но и внимательно присмотреться, не терпит ли молодая графиня Чернышева какой-нибудь нужды, а потом, вернувшись в столицу, конфиденциально доложить все Надин, не беспокоя ее бабушку.

Теперь, лежа без сна, Платон гадал, какое же все-таки впечатление он произвел на Веру. Ведь всю дорогу до Смоленска он бесконечно прикидывал, что раз ему нужно жениться, то лучшей невесты, чем связанная с ним общей бедой графиня Чернышева не найти. Подобная перспектива казалась очень заманчивой, но Платон подозревал, что в нем говорит кровь, ведь Вера так походила на его мать. Поверить, что причиной его интереса к молодой графине стало уязвленное самолюбие, он просто отказывался.

«Все нити сходятся к графине Чернышевой, – наконец признал он, – наверное, так угодно судьбе».