Вольфрам Флейшгауэр - Пурпурная линия Страница 37

Бончани обладал редкой способностью в мельчайших деталях схватывать все бесконечные пермутации пестрой картины мировых событий, не теряя при этом умения видеть их последствия и здраво мыслить. В конце концов, на то он и дипломат. Понимание политики выковывалось в его голове при флорентийском дворе, и низость не была ему чужда. Этого человека могли ошеломить только простота, доверчивость, наивность. Одним словом, Габриэль д'Эстре.

Ему казалось, что с этой двадцатипятилетней женщиной что-то нечисто, когда она, сидя напротив него и с удовольствием жуя конфеты, щебетала, как веселая птичка, расспрашивая Бончани о его флорентийском господине. Она что, действительно так наивна? Так глупа? Нет, подобно всем другим членам своей семейки, она только разыгрывает простушку, чтобы он почувствовал себя в полной безопасности.

Он: «Во Флоренции проявляют большой интерес к благополучию короля Франции, вашего повелителя».

На что она не моргнув глазом: «Как я рада, что мы с вами пребываем в столь полном единодушии».

Хоть бы эта змея немного покраснела!

«Берегитесь лукавства здешних людей, — писал он вечером во Флоренцию. — Эта Габриэль носит ангельскую личину, но она ничто иное, как bourdaisière, вместилище всех семи смертных грехов. Я не сообщал вам о судьбе ее матери, которая восемь лет назад сбежала со своим молодым любовником, управляющим Аллегром, в Иссуар, чтобы там ублажить свою постыдную похоть и явить всей округе пример нравственного разложения? Этот Аллегр, сам по себе совершенное ничтожество, был не более чем корыстолюбивый вымогатель, чьи алчность и необузданность уступали лишь таковым его любовницы. Обоих весьма скоро настигла Немезида в лице решительного убийцы, однажды ночью ворвавшегося в их дом, который они из гордыни и не думали охранять, и перерезал горло обоим. Следующим утром на рыночной площади нашли их обнаженные трупы. Король никогда не пользовался особым влиянием в этой провинции и не смог найти и покарать убийцу. Так все происходит в этой стране, где коррупция и разложение наказываются людьми, которые и сами заслуживают виселицы».

Однако когда он сидел перед герцогиней и смотрел ей в глаза, этот отвратительный образ исчезал. Клевета и оскорбления не касались этой красоты, скатываясь с нее, как вода со смазанного жиром оперения лебедя, и иногда Бончани жалел, что должен смотреть на эту женщину как на врага. Когда она выступала рядом с королем в своем великолепном платье, играющем всеми оттенками от синего до темно-зеленого, — с изящно, но роскошно поднятыми плечами и грудью, выглядевшими как слоновая кость на фоне ляпис-лазури, от этого зрелища можно было прийти в отчаяние.

Придя в дурное расположение духа, он начал копаться в старых бумагах. О чем он уже писал? Вот год назад он сообщал о положении дел. Он заново перечитал скупые фразы донесения. «Без герцогини де Бофор вопрос о свадьбе вашей племянницы Марии с королем можно было бы решить в течение четырех месяцев. Любовь короля к его даме становится сильнее день ото дня. Это взрастит здесь неизлечимое зло, если Господь не вмешается в это дело Своей святой рукой». Он раздраженно отодвинул лист в сторону. Разве можно было выразиться яснее?

«Что же касается короля, то ему ни в чем нельзя верить. Никто, ни один человек, не знает, что у него будет на уме завтра. Он весьма одаренный интриган, который левой рукой отбирает у вас то, что дает правой. Берегитесь. Вы не получите от него ни одного предложения, которое не обернулось бы для вас неприятными последствиями».

Он посмотрел вверх и устремил взор своих утомленных глаз на беззвездное ночное небо. Нет, от него ждут ясных наблюдений. Конечно, король очень хитер и коварен. Чтобы это понять, не нужны никакие агенты. Но он, Бончани, умеет наблюдать и видеть то, чего не видят другие. Он взял новый лист. Что означает этот неторопливый брачный торг с Флоренцией? Чего хочет добиться этим Наварра? При дворе все знали, что король хочет возвести свою любовницу на трон. С другой стороны, эти двусмысленные авансы Марии. Ага, скорпион! Он хочет скорее получить развод с Маргаритой. Но Папа никогда не даст разрешения на развод, пока будет существовать опасность, что король женится на своей куртизанке. Бончани окунул перо в чернильницу и, не останавливаясь, написал:

«Король только делает вид, что хочет жениться на Марии Медичи, чтобы достичь аннулирования своего прошлого брака. Как только разрешение на развод будет получено, король тотчас женится на герцогине де Бофор. Откройте глаза и уши, поскольку нет никакого сомнения, что нам приходится иметь дело с весьма лукавыми личностями. От Виллеруа я слышал, что Ваше Превосходительство очень хорошо осведомлены об этих обстоятельствах, однако вы должны знать, что король, хочет он этого или нет, лукав не более, чем любой обыкновенный человек. Я был бы глубоко опечален, если бы вы оказались обманутыми, посему мне кажется необходимым, дабы расстроить такого рода планы, чтобы вы сообщили обо всем Его Святейшеству».

Немного подумав, он торопливо приписал: «Король написал Силлери, чтобы тот навел справки о состоянии здоровья принцессы Марии. Здесь ходят слухи, что она так толста, что вряд ли будет в состоянии иметь детей. Коннетабль просил меня ходатайствовать, чтобы вы, Ваше Превосходительство, прислали королю портрет принцессы».

Пока Бончани сидел на чердаке кардинала Гонди и писал депеши, двор пребывал в Нанте и пышно отмечал рождение Александра. Вскоре после этого в Анжере праздновали усмирение Меркера и бракосочетание Сезара и дочери покорившегося мятежника.

«Никто не может составить верной картины того, что здесь в действительности происходит. Королева Маргарита находится в заточении в замке Юссон, а счастливый король празднует в Нанте рождение второго сына, прижитого от фаворитки. Этой последней удалось заполучить руку единственной дочери герцога Мерксра для своего первенца, который, таким образом, становится наследником одного из самых могущественных домов королевства. Позволю себе заметить, что испанцы растеряны до того, что безучастно наблюдают за происходящим. В те же дни, словно для довершения всех этих мерзостей, король, сидя в Нанте, подписывает богопротивный эдикт».

Театр в голове Бончани мгновенно наполнился живыми сценами. Он представил себе, как Папа Климент VIII, рассвирепев, едва сдерживается, чтобы не обрушить на голову Наварры новое отлучение. Что вдруг нашло на этого новообращенного еретика? Чего он хочет? Религиозной свободы для протестантов? Теплых мест? Доступа к государственным должностям для еретиков? Гугенотских судей? Сейчас Бончани видит, как на бледные щеки короля Филиппа медленно возвращается краска, король видит, что его акции в Риме резко повышаются в цене. Наварра слишком много возомнил о себе, думает Мадрид. Так же думает и Бончани. Надо, однако, принять во внимание полную картину. Что делает император, кардинал Австрии? Что думает Англия? Как обстоят дела с наступлением турок на Венгрию?

Бончани начал холодно размышлять. Курия топает ногами, но, бранясь и злобствуя, вынуждена глотать Эдикт. Будут ли отныне европейские религиозные конфликты решаться в Париже? Насколько неуверенно чувствует себя Папа Климент VIII? Какой позор. Наварра принудил Испанию к заключению мира. Еще не высохли чернила Вервена. Да еще этот Эдикт! Гугеноты с политическими правами? Бончани писал об этом все летние месяцы. У него всюду были уши, и агент герцога Тосканского пытался разгадать основное направление борьбы великих держав, постоянно имея при этом в виду, что Генрих стал самым могущественным королем христианского мира. После Вервенского мира Генрих Наваррский превратился в сильнейшую фигуру европейской политики, и речь теперь, среди прочего, должна была идти о том, чтобы подобрать для него достойную спутницу.

В депешах Бончани подробно описывались и вспомогательные фигуры, коих можно было использовать ко благу общего дела. Естественные союзники — самые дешевые союзники. Ближайший из них — Рони. Нет сомнения, что этот черный протестантский ворон преследует ту же цель, что и он, Бончани, хотя, конечно, по совершенно иным мотивам. Тосканскому агенту рассказывали, какая сцена разыгралась между Рони и королем в садах Ренна в марте 1598 года. Король четыре раза приглашал своего всесильного министра на охоту, прежде чем набрался мужества назвать вещи своими именами. Каждый раз король говорил, что хочет обсудить с Рони важные дела, но только в четвертый раз он раскрыл свой замысел. Король подошел к своему лучшему слуге, как он всегда называл Рони, взял его за руку и заговорил:

— Давайте пройдемся наедине. Мне надо поговорить с вами о деле, которое давно мучит меня и по поводу которого я уже несколько раз звал вас с собой на охоту. Вы помните эти случаи? Но каждый раз меня отвлекало столько дел, что я не мог свободно говорить с вами на эту деликатную тему.