Рита Мональди - Secretum Страница 38

Мы заметили, что над арками и в оконных нишах были еще стихотворные изречения, относящиеся к женскому полу, причем столь многочисленные, что этих страниц не хватило бы, чтобы повторить хотя бы десятую часть из них:

«Высший смысл женщин – предаваться бесплодным мечтаниям»,

«Легче найти сладость в абсенте, чем женщин, умеющих держать язык за зубами»,

«Девушка смеется, когда может, а слезы у нее наготове всегда»,

«Женщины и домашняя птица будят соседей на рассвете»,

«Мужчина и женщина в одном доме – все равно что солома вблизи огня»,

«Женское сердце привязать легче, если оно находит выгоду для себя».

– Все здесь посвящено женщинам и еде. Это зал женщин и радостей желудка, – констатировал Атто, разглядывая медальон с профилем Плаутии Ургунианиллы.

Полностью сосредоточившись на поисках следов присутствия трех сиятельных особ – членов кардинальской коллегии (мы ведь действительно нашли следы ног), мы до сих пор еще не уделили внимания интересной детали зала: длинному ряду картин на стенах. Атто встал рядом со мной, а я в это время рассматривал картины и обнаружил, что на всех, как и следовало ожидать, были изображены прелестные женские лица.

Аббат Мелани стал быстро ходить от портрета к портрету. Ему не надо было читать имена изображенных на портрете дам, он знал каждое лицо (и старался показать это), потому что либо раньше встречался с этими женщинами в жизни, либо видел их на многих других портретах, и сейчас рассказывал мне о них.

– Ее величество Анна Австрийская, оплакиваемая мать христианнейшего короля, – говорил он таким торжественным тоном, будто представлял мне ее, живую, показывая прекрасное, полное достоинства лицо умершей правительницы с пронзительным взглядом, открытым лбом и благородной шеей, окруженной кисейным жабо. – Как я тебе уже говорил при нашем знакомстве, королева-мать, осмелюсь сказать, чрезвычайно любила мое пение, – добавил он кокетливым тоном, быстрым незаметным движением поправляя парик. – Особенно печальные арии, которые исполняются вечером.

Затем он пошел дальше, к портретам курпринцессы, графини Марескотти и покойной мадмуазель Генриетты, кузины короля. Все они были написаны с таким мастерством и настолько реалистично, что казалось, будто дамы только что сидели за трапезой в этом зале.

Наконец мы подошли к последнему портрету, который, в отличие от других, находился немного в тени, но тем не менее был хорошо виден.

Поскольку зрение является учеником желаний, а слово – разума, то мой взгляд нашел это женское лицо, а разум обнаружил в воспоминаниях быстрее, чем аббат Мелани успел назвать имя. Поэтому я уже узнал ее, когда он сказал: «Мадемуазель Мария Манчини».

Без сомнения, это была та девушка, которую мы видели в парке за живой изгородью.

– Конечно же, это плод твоего воображения, – заявил Атто, выслушав мое заявление. Между тем мы покинули зал и вышли через дверь слева. – Ты поддался впечатлению от приятной и неожиданной встречи. Такое бывает, уверяю тебя, когда я был в твоем возрасте, со мной это часто случалось.

Он отвернулся от меня.

– Но все же я не понимаю, куда исчезли девушка и ее сопровождающий, – запротестовал я.

Атто не ответил. На стенах зала висели в рамках эстампы с оптическим эффектом, изображающие античные барельефы невиданной красоты, и еще один ряд портретов, на этот раз мужских.

Ниши в стенах тут тоже были украшены надписями, касающимися жизни при дворе.

Если он хочет получить награду:

Он должен быть пунктуальным и вести себя скромно,

Говорить о своем хозяине всегда только хорошее, и ни о ком – плохое,

Хвалить без преувеличений,

Общаться с лучшим,

Больше слушать, чем говорить,

Любить хороших людей,

Остерегаться плохих,

Разговаривать любезно,

Действовать быстро,

Не доверять никому, но подозревать не всех,

Не раскрывать своих тайн и не слушать тайн других,

Не перебивать речи других людей, но и не быть самому болтуном,

Верить другим, более грамотным, чем он сам,

Не браться за то, что ему не по силам,

Не быть легковерным, но не отвечать не подумав,

Страдать, не показывая этого.

При дворе всегда есть волк в овечьей шкуре.

Нет лучше средства против коварства при дворе, чем отступление и сохранение дистанции.

Двор часто получает свой свет с базарной площади.

Двор и удовлетворенность – это две слишком большие противоположности.

В воздухе двора должен веять ветер честолюбия.

Придворные дела не всегда успевают за усердными людьми.

При дворе даже самая честная дружба не свободна от яда ложных подозрений.

Большинство придворных – это чудовища с двумя языками и двумя сердцами.

– И все же мне кажется, что это была та самая девушка! – упорно стоял я на своем, в то время как Атто, задирав голову, читал изречения. – Вы уверены, что Марии Манчини сейчас почти шестьдесят лет? Девушка, которую мы видели… ну, скажу я вам, она в точности похожа на портрет, хотя кажется очень юной.

Он внезапно перестал читать и посмотрел мне прямо в глаза.

– Ты думаешь, я мог ошибиться?

Атто отвел глаза и посмотрел на очередной портрет, чтобы дать мне пояснения. На портретах были изображены знаменитые правители Франции и Италии: Папы, поэты, художники, ученые, короли и их родственники, государственные министры.

– Его светлость покойный Папа Александр VII, его светлость покойный Папа Климент IX, шевалье Бернини, кавалер Кассиано дель Поццо, кавалер Марино, его величество покойный король Людовик XIII, его величество правящий король Людовик XIV; господин брат его величества Людовика XIV…

Судя по тому, с какой поспешностью Атто перечислял имена и быстро переходил от одного портрета к другому, мой вопрос насчет возраста Марии Манчини вывел его из себя. Все же, наверное, он был прав: я не мог видеть в парке Марию не только потому, что она еще не приехала в Рим, но и потому, что она, будучи ровесницей христианнейшего короля, такая же пожилая, как он, перешагнувший порог шестидесятилетия…

– Его преосвященство покойный кардинал Ришелье, его преосвященство покойный кардинал Мазарини, покойный премьер-министр Кольбер, покойный главный интендант Фуке… – Атто остановился. – Страдать, не показывая этого… – проговорил он тихо. Это было одно из тех изречений, которое он только что прочитал на стене зала.

– Что вы сказали?

– Большинство придворных – это чудовища с двумя языками и двумя сердцами, – театрально процитировал он другое изречение, однако, судя по его улыбке, за этой шуткой он хотел скрыть какую-то неприятную мысль.

– Уже поздно, – объявил Атто, когда мы вышли из «Корабля», и посмотрел на фиолетовое небо.

Наша экспедиция дала не много. За исключением пары отпечатков обуви, мы не нашли никаких следов трех кардиналов, и вообще у нас было недостаточно времени, чтобы обыскать всю виллу.

– Сейчас возвращайся к своей работе на вилле. Держи язык за зубами, и чтобы никто ни о чем не догадался.

– Собственно, мне надо было бы возместить ущерб, нанесенный ворами, пока Клоридия еще не вернулась…

– Я возмещу тебе его, я заплачу в двойном размере за убыток, тогда твоя маленькая жена быстро утешится. Сегодня вечером после молитвы ты должен быть у меня. А сейчас иди! – довольно грубо отпустил он меня.

Атто нервничал. Очень нервничал.

8 июля лета Господня 1700, вечер второй

Я шел к сараю, чтобы забрать свои инструменты, и раздумывал о том, что Атто ни разу не спросил меня о Клоридии: как она себя чувствует, когда он сможет увидеть ее, что она сейчас делает и так далее. Ни единого слова не нашлось у него даже сейчас, когда он упомянул ее имя, хотя мог бы задать мне какой-нибудь вопрос о ней, пусть даже из вежливости. И это несмотря на то, что он прочитал в моих мемуарах всю невероятную историю Клоридии. Историю, которую он не смог бы представить себе много лет назад в локанде «Оруженосец». Не то чтобы они тогда общались… Наоборот, насколько я помню, они не перебросились и словом, сознательно игнорируя друг друга. Кастрат и куртизанка: конечно, не следовало ожидать, что у них возникнут дружеские отношения…

– Ты уволен! Ты работаешь ужасно плохо!

У меня чуть не остановилось сердце, когда за моей спиной внезапно раздался этот скрипучий голос. Я повернулся и увидел его в нескольких шагах от себя. Он сидел на ветке и полировал себе клюв лапой.

– Уволен, увоооолеееен! – с удовольствием повторил Цезарь Август. Он любил заговаривать со мной, когда я мог позволить себе коротенький перерыв. Наверное, эту нерадостную фразу он подхватил в какой-то мастерской во время одной из своих вылазок в город.

– А ты что делаешь там наверху? – ответил я, рассерженный тем, что он испугал меня. – Почему не возвращаешься в свою клетку?