Мэтью Перл - Тень Эдгара По Страница 4

К осени 1849 года, а именно тогда началось наше с вами знакомство, уважаемый читатель, итак, к осени 1849 года профессия была мной приобретена, адвокатская контора для меня открыта, и эти блага казались столь незыблемыми, что я воспринимал их как данность. Мы с Питером Стюартом образовали успешный тандем. Мои родители к тому времени отошли в мир иной. Их экипаж разбился в Бразилии, где они были по делам отца. Отец и матушка погибли на месте. Руководить мной стало некому. Однако жизнь, которую отец для меня устроил, продолжала радовать и в его отсутствие. У меня было все — Хэтти, Питер, солидные клиенты в достаточном количестве, «Глен-Элиза» — крепкий просторный родительский дом, осененный тополями и названный в честь моей матери. Казалось, некая бесшумная хитроумная машина следит за ходом моей жизни, и шестеренки ее не нуждаются даже в смазке. Так продолжалось до смерти Эдгара По.

Мне, как и многим молодым людям, была присуща одна слабость — потребность добиться от окружающих полного понимания всего, что со мной происходит, добиться любой ценой. Потребность эту подогревала уверенность: мол, я сумею объяснить любой нюанс. Помню, как впервые сказал Питеру о необходимости защитить Эдгара По. Я думал, Питер сразу проникнется важностью задачи, и я сообщу мистеру По благие вести.

Мое первое письмо к Эдгару По от 16 марта 1845 года было продиктовано недопониманием, возникшим при чтении «Ворона», только-только опубликованного. В последней строфе сказано, что ворон сидит над входной дверью на бюсте Паллады. Ясно, что злая таинственная птица намерена преследовать молодого человека до скончания дней.

И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,Там, над входом, ворон черный с белым бюстом слит всегда.Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.Тень ложится удлинненно, на полу лежит года, —И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, —Знаю, — больше никогда![2]

Так вот, если ворон сидит над входной дверью, то каким образом свет лампы падает из-за его спины, что тень ворона лежит на полу? С юношеской импульсивностью я написал лично Эдгару По. Я почти требовал ответа, ибо хотел, чтобы в поэме не осталось белых пятен и потайных уголков. В конверт я вложил заодно и деньги на подписку на новый журнал «Бродвей джорнал», изданием которого По тогда занимался. Я хотел гарантировать себе прочтение всех будущих произведений Эдгара По.

Прошло несколько месяцев, а я не получил ни единой строчки в ответ и ни единого номера «Бродвей джорнал». Я снова написал мистеру По. Молчание продолжалось, и я обратился с жалобой к нью-йоркскому компаньону Эдгара По. Я требовал назад свои деньги. «Бродвей джорнал» меня больше не интересовал. И мне были присланы мои три доллара вместе с письмом. С письмом, подписанным рукой Эдгара А. По.

Как это было поразительно, как лестно! Подумать только, великий поэт лично обращается к обычному читателю всего двадцати трех лет от роду! Эдгар По даже снизошел до объяснения обстоятельства с лампой и тенью. «Я имел в виду, — писал он, — что на стене высоко над дверью, над бюстом Паллады, закреплен канделябр. Такое размещение светильников характерно для богатых домов Англии и наблюдается в лучших домах Нью-Йорка».

Как видите, По лично мне объяснил, откуда на полу тень ворона! Также он поблагодарил меня за смелый вопрос и заверил, что с удовольствием ответит и на другие вопросы, буде таковые возникнут. Что же до «Бродвей джорнал», компаньоны настояли на его закрытии. Ничего принципиально нового — просто очередная схватка между деньгами и литературой закончилась не в пользу последней. Впрочем, сам мистер По всегда считал «Бродвей джорнал» временным дополнением к остальным своим занятиям. Эдгар По выразил ненавязчивую надежду на нашу личную встречу; тогда он посвятит меня в свои планы и попросит совета. «Ибо в вопросах юриспруденции я совершеннейший профан», — сознался По.

За период с 1845 по октябрь 1849 года я отправил Эдгару По девять писем. В ответ мной были получены четыре учтивых и искренних послания, написанных его собственной рукой.

С особой страстью мистер По писал о намерении издавать новый журнал — «Стилус». Много лет он потратил на издание чужих журналов. «Мой журнал, — клялся По, — наконец-то позволит гениальным авторам отпраздновать победу над авторами талантливыми, то есть такими, которые в большей степени чувствуют, нежели думают. Мы не станем печатать недостойных, мы явим миру все произведения, которые ясностью идеи и, главное, служением истине, объединяются под определением “литература”». Долгие годы Эдгар По медлил с учреждением журнала. В последнем письме, отправленном летом 1849 года, он выразился в том смысле, что, если ожидание вплоть до Судного дня увеличит его шансы на успех, он, Эдгар По, готов ждать! И однако, По надеялся взять в руки первый номер уже в январе 1850 года.

Он предвкушал поездку в Ричмонд с целью собрать средства и заручиться поддержкой, выражал уверенность в успехе — конечно, при условии, что все пойдет по его плану. Эдгару По было необходимо подкопить денег и фамилий желающих подписаться на журнал. Однако так называемая профессиональная пресса упорно продолжала распространять сплетни о безнравственности Эдгара По, задаваться вопросом, а в своем ли Эдгар По уме, перечислять его романтические увлечения и подчеркивать расточительность. По говорил, что враги готовы вцепиться ему в горло за честную критику их опусов, а также за смелость — ибо он рискнул заявить об отсутствии оригинальности у таких почитаемых авторов, как Лонгфелло и Лоуэлл. Он боялся, как бы его усилия не были задушены домыслами о нем как о никчемном пьянице, недостойном общественной поддержки, — именно таким отвратительным типом рисовали Эдгара По газетчики, именно так он представлялся обывателям.

Тогда я задал вопрос. Пожалуй, слишком прямой вопрос. Неужели это все правда — эти обвинения, которые я уже много лет слышу? Действительно ли вы, мистер По, пьяница, давно пропивший свой талант?

И что вы думаете — Эдгар По ответил без намека на обиду или превосходство. Он поклялся мне — мне, человеку, которого в глаза не видел, — что полностью воздерживается от спиртного. Разумеется, можно усомниться в моей способности судить по письму, я полагался только на свою интуицию. Я написал Эдгару По, что верю ему безоговорочно, и хотел уже заклеить конверт, но тут меня осенило.

Я сделал своему корреспонденту деловое предложение — привлекать к суду клеветников, мешающих учреждать журнал «Стилус». Нашей конторе случалось и прежде защищать интересы периодических изданий, так что опыт у меня имелся. Я вознамерился уберечь этого гениальнейшего из людей от попрания ничтожествами. Я почитал это своим долгом, так же как долгом Эдгар По почитал время от времени изумлять мир.

«Благодарю Вас за то, что обещали наказать клеветников, — написал По в ответ. — Поможете ли Вы мне самому? Пожелаете ли помочь? Сейчас я не могу вдаваться в подробности — могу лишь полностью довериться Вам».

Вскоре после этого письма Эдгар По поехал в Ричмонд читать лекции. Вдохновленный реакцией на мое предложение, я засыпал По вопросами о новом журнале и о возможностях добыть денег. Я рассчитывал, что По станет писать мне во время лекционного турне, поэтому регулярно ходил на почту, а когда дела не позволяли покидать адвокатскую контору, проверял списки лиц, на имя которых были письма (эти списки печатались в газетах).

И конечно, я запоем читал произведения Эдгара По. С гибелью родителей моя увлеченность этим автором только усилилась. Возможно, вы скажете, что читать о смерти неприятно и даже отвратительно. На это могу парировать: Эдгар По, хотя и не идеализирует смерть, но и не считает ее запретной темой. Главное же, для него смерть и конец — не синонимы. Смерть — это испытание, некий опыт, некое знание, которым должен овладеть каждый из людей. Теологи говорят, что душа не гибнет вместе с телом. Эдгар По в это верил.

Разумеется, Питер выразил полное неодобрение моей идеи — защищать «Стилус» от клеветников. «Я скорее дам отсечь себе руку, нежели стану тратить время на всякие там литературные журналы! Я скорее брошусь под омнибус, нежели…» Полагаю, метафор довольно.

Пожалуй, вы уже догадались — Питер противился главным образом потому, что я не сумел внятно ответить на его вопрос о гонораре. Пресса зачастую характеризовала Эдгара По как человека практически нищего. «Какой же резон браться за дело, которое других стряпчих не интересует», — повторял Питер. Напрасно я доказывал, что деньги станет приносить новый журнал, которому, без сомнения, гарантирован успех!

На самом деле мне хотелось сказать совсем другое, а именно: «Послушай, Питер, неужели тебе не претит все время заниматься только доходными делами? Забудь о гонораре. Разве не правильно было бы защитить нечто великое, но попираемое невеждами и стяжателями? Разве не прекрасно было бы что-то изменить в этом мире — пусть даже себя самого?» Однако я понимал, что к этим аргументам Питер останется глух. Смерть Эдгара По вполне устраивала Питера, ибо устраняла самый предмет спора.